Кровь искусственно подпитывается кислородом и возвращается в аорту. Аппарат выполняет функцию сердца и легких, так что мы можем работать на самом сердце. — Говоря о сердце, Рафаэль становился почти поэтом:
— Какой замечательный орган! Великолепно…
Джесс ждала, что Геррера вот-вот начнет облизывать объект своего обожания, словно хорошо воспитанный пес.
Рафаэль сделал тонкий срез по живой ткани и извлек хрящ неприятно желтого цвета.
— Отлично! — воскликнул Геррера, бросая хрящ в чашу.
Он продолжал что-то ощупывать, срезать и извлекать какие-то кусочки ткани. Это действо, казалось, длилось вечно. И все это время Рафаэль издавал коротенькие довольные возгласы, не прекращая объяснять Джесс, что и зачем он делает. Все происходящее было ужасно.
И несмотря на то что она решительно настроилась не опозориться, ей все время приходилось бороться с накатывающим на нее обмороком. Джесс даже уставилась в разверстую грудину со всеми дрожащими в ней органами, заставляя себя рассматривать их глазами Рафаэля, как естественное произведение живого искусства.
— Ничего не помогало. Она сделала шаг назад, потом еще один и тут с ужасом увидела серое лицо пожилого человека, стонущего, хрипящего и бормочущего околесицу; ресницы старика дрожали, лицо подергивалось, а анестезиолог в это время спокойно занимался регулировкой краников на канистрах с разными газами, наблюдал за прохождением питательного раствора и следил за показаниями монитора, на котором вспыхивали кривые кардиограммы, пульсирующие и подскакивающие всякий раз, когда Рафаэль притрагивался скальпелем к тому или иному органу.
Джесс совсем позабыла о том, что вскрытая грудь, в которую она перед тем неотрывно смотрела, на самом деле была частью тела целого человека, с руками, ногами, головой.
— О Боже! — закричала в ужасе Джесс. — Он просыпается!
Анестезиолог, молодой человек с карими глазами, весело усмехнулся под маской и решительно помотал головой:
— Но. Эс нормаль.
Джесс почувствовала, как подкосились ее колени. Увидев сквозь туман, заволакивающий глаза, металлический табурет у стены, она пошатываясь подошла к нему и села.
Полностью поглощенный работой Рафаэль объявил:
— Видишь, Джессика? Теперь мы опять уложим все на место. Джессика? Ты где?
— Ты держалась просто великолепно, — похвалил Джесс Геррера после операции. — Я горжусь тобой.
В выдавшиеся после операции два свободных часа Рафаэль свозил Джесс на обед в «Лас-Касуэлас», где заставил ее съесть порцию куриных гребешков в шоколаде с соусом из арахисового масла, при этом он постоянно подзывал к столику гитариста и заставлял его вновь и вновь петь песни о любви.
Потом у Рафаэля был урок немецкого языка, в течение которого Джесс изучала экспонаты антропологического музея, расположенного напротив госпиталя на Чапультепек-парк. Потом у Рафаэля был прием пациентов «всего на пару часов», как утверждал Геррера, хотя Джесс знала, что в его устах это означает часа три-четыре.
Наконец измотанная Джесс плюхнулась на сиденье автомобиля рядом с Рафаэлем, который умело повел свой черный «корвет» сквозь сумасшедшее уличное движение на Перифико. Дома их уже ждала Лурдес с его любимым ужином, состоящим из супа и фруктов, но прежде чем он сел за стол, секретарь представил список телефонных звонков: все, разумеется, срочные.
Больше Джесс госпиталь не посещала.
Апрельская поездка Джесс в Нью-Йорк стала желанной передышкой, а потрясающая встреча с Фредом Ригсом послужила толчком для принятия решения.
Она — Джессика Хантер. Она любит Рафаэля, о да, но она еще и художник, и человек со своими собственными правами.
В душе Джесс начала отделять собственную жизнь от жизни Рафаэля. И теперь большую часть времени она проводила в студии и одиноких прогулках по городу, наслаждаясь достопримечательностями и общением с прохожими.
Лурдес приходила в ужас. Джесс могли ограбить, изнасиловать, ранить. Зачем подвергать себя стольким опасностям, когда к вашим услугам автомобиль с шофером, готовым отвезти вас куда угодно в какое угодно время?
Уставшая, грязная, но невредимая, Джесс терпеливо выслушивала эти речи. И пыталась объяснить матери Рафаэля, что ей нужна свобода передвижения, чтобы она могла, скажем, целый день наблюдать за работой штукатура, за механиками, ремонтирующими старенький грузовик в гараже на задворках, или стаями собак, роющихся в кучах мусора у рынка.
— Но зачем? — упорно допытывалась Лурдес. — Какая-то бессмыслица. Что может быть привлекательного в грязной изнанке города? Здесь же есть столько прекрасных мест для обозрения!
— Джессика — художник-реалист, — ворчал Рафаэль; отвечая матери. — Она видит прекрасное во всем.
Рафаэль все еще не воспринимал творчество Джесс всерьез. И она это чувствовала.
В конце июня пришло известие о смерти Джонатана Вайндхема и неожиданном появлении загадочного Ши Маккормака. Несколько недель Джесс мучилась составлением письма-соболезнования Катрионе и в конце концов написала письмо в самолете на пути в Калифорнию, где ей надо было решить кое-какие дела и получить честно заработанный отдых.
Однако, к своему удивлению, Джесс, только что стремившаяся к покою, быстро обнаружила, что ее что-то гнетет.
Оказалось, она скучает по Рафаэлю. А люди, с которыми сейчас ей приходилось общаться, казались недружелюбными, холодными и надежно спрятавшимися в собственной скорлупе.
Джесс вернулась в Мехико гораздо быстрее, чем предполагала.
— Очень хорошо. Мне нравится. — Рафаэль наблюдал, как Джесс накладывает бирюзовую краску на холст. Картина изображала грубую шершавую стену, покрытую многолетней давности надписями и царапинами.
Непривычно притихший Рафаэль сидел на разбитой тахте и пил пиво. Стоял поздний субботний вечер. Джесс проработала весь день. Обычно Джесс хорошо работалось только тогда, когда Рафаэль был в госпитале, но эта картина, как казалось Джесс, была для нее особенно важна.
Так что и завтра она будет работать. В полночь Джесс обвела собственное творение критическим взглядом, печально вздохнула и принялась чистить кисти. Окончание картины казалось таким близким и таким далеким! Заключительная стадия работы над картиной всегда действовала на Джесс угнетающе.
— Это ужасно.
— Да нет, вовсе нет. Очень хорошо, — попытался уверить Джесс Рафаэль.
Он тихо подошел сзади к Джесс, склонившейся над своим рабочим столом, и обнял ее за талию, при этом его черные волосы упали на шею Джесс.
— Пойдем домой.
Домой. Вернуться в большое здание, где Лурдес, и прислуга, и собака ждут своего хозяина и господина.
Руки Рафаэля легли на грудь Джесс.
— Я хочу тебя.
Но им придется подождать, каждому в своей комнате, пока не отправится в постель Лурдес и не стихнет весь дом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
— Какой замечательный орган! Великолепно…
Джесс ждала, что Геррера вот-вот начнет облизывать объект своего обожания, словно хорошо воспитанный пес.
Рафаэль сделал тонкий срез по живой ткани и извлек хрящ неприятно желтого цвета.
— Отлично! — воскликнул Геррера, бросая хрящ в чашу.
Он продолжал что-то ощупывать, срезать и извлекать какие-то кусочки ткани. Это действо, казалось, длилось вечно. И все это время Рафаэль издавал коротенькие довольные возгласы, не прекращая объяснять Джесс, что и зачем он делает. Все происходящее было ужасно.
И несмотря на то что она решительно настроилась не опозориться, ей все время приходилось бороться с накатывающим на нее обмороком. Джесс даже уставилась в разверстую грудину со всеми дрожащими в ней органами, заставляя себя рассматривать их глазами Рафаэля, как естественное произведение живого искусства.
— Ничего не помогало. Она сделала шаг назад, потом еще один и тут с ужасом увидела серое лицо пожилого человека, стонущего, хрипящего и бормочущего околесицу; ресницы старика дрожали, лицо подергивалось, а анестезиолог в это время спокойно занимался регулировкой краников на канистрах с разными газами, наблюдал за прохождением питательного раствора и следил за показаниями монитора, на котором вспыхивали кривые кардиограммы, пульсирующие и подскакивающие всякий раз, когда Рафаэль притрагивался скальпелем к тому или иному органу.
Джесс совсем позабыла о том, что вскрытая грудь, в которую она перед тем неотрывно смотрела, на самом деле была частью тела целого человека, с руками, ногами, головой.
— О Боже! — закричала в ужасе Джесс. — Он просыпается!
Анестезиолог, молодой человек с карими глазами, весело усмехнулся под маской и решительно помотал головой:
— Но. Эс нормаль.
Джесс почувствовала, как подкосились ее колени. Увидев сквозь туман, заволакивающий глаза, металлический табурет у стены, она пошатываясь подошла к нему и села.
Полностью поглощенный работой Рафаэль объявил:
— Видишь, Джессика? Теперь мы опять уложим все на место. Джессика? Ты где?
— Ты держалась просто великолепно, — похвалил Джесс Геррера после операции. — Я горжусь тобой.
В выдавшиеся после операции два свободных часа Рафаэль свозил Джесс на обед в «Лас-Касуэлас», где заставил ее съесть порцию куриных гребешков в шоколаде с соусом из арахисового масла, при этом он постоянно подзывал к столику гитариста и заставлял его вновь и вновь петь песни о любви.
Потом у Рафаэля был урок немецкого языка, в течение которого Джесс изучала экспонаты антропологического музея, расположенного напротив госпиталя на Чапультепек-парк. Потом у Рафаэля был прием пациентов «всего на пару часов», как утверждал Геррера, хотя Джесс знала, что в его устах это означает часа три-четыре.
Наконец измотанная Джесс плюхнулась на сиденье автомобиля рядом с Рафаэлем, который умело повел свой черный «корвет» сквозь сумасшедшее уличное движение на Перифико. Дома их уже ждала Лурдес с его любимым ужином, состоящим из супа и фруктов, но прежде чем он сел за стол, секретарь представил список телефонных звонков: все, разумеется, срочные.
Больше Джесс госпиталь не посещала.
Апрельская поездка Джесс в Нью-Йорк стала желанной передышкой, а потрясающая встреча с Фредом Ригсом послужила толчком для принятия решения.
Она — Джессика Хантер. Она любит Рафаэля, о да, но она еще и художник, и человек со своими собственными правами.
В душе Джесс начала отделять собственную жизнь от жизни Рафаэля. И теперь большую часть времени она проводила в студии и одиноких прогулках по городу, наслаждаясь достопримечательностями и общением с прохожими.
Лурдес приходила в ужас. Джесс могли ограбить, изнасиловать, ранить. Зачем подвергать себя стольким опасностям, когда к вашим услугам автомобиль с шофером, готовым отвезти вас куда угодно в какое угодно время?
Уставшая, грязная, но невредимая, Джесс терпеливо выслушивала эти речи. И пыталась объяснить матери Рафаэля, что ей нужна свобода передвижения, чтобы она могла, скажем, целый день наблюдать за работой штукатура, за механиками, ремонтирующими старенький грузовик в гараже на задворках, или стаями собак, роющихся в кучах мусора у рынка.
— Но зачем? — упорно допытывалась Лурдес. — Какая-то бессмыслица. Что может быть привлекательного в грязной изнанке города? Здесь же есть столько прекрасных мест для обозрения!
— Джессика — художник-реалист, — ворчал Рафаэль; отвечая матери. — Она видит прекрасное во всем.
Рафаэль все еще не воспринимал творчество Джесс всерьез. И она это чувствовала.
В конце июня пришло известие о смерти Джонатана Вайндхема и неожиданном появлении загадочного Ши Маккормака. Несколько недель Джесс мучилась составлением письма-соболезнования Катрионе и в конце концов написала письмо в самолете на пути в Калифорнию, где ей надо было решить кое-какие дела и получить честно заработанный отдых.
Однако, к своему удивлению, Джесс, только что стремившаяся к покою, быстро обнаружила, что ее что-то гнетет.
Оказалось, она скучает по Рафаэлю. А люди, с которыми сейчас ей приходилось общаться, казались недружелюбными, холодными и надежно спрятавшимися в собственной скорлупе.
Джесс вернулась в Мехико гораздо быстрее, чем предполагала.
— Очень хорошо. Мне нравится. — Рафаэль наблюдал, как Джесс накладывает бирюзовую краску на холст. Картина изображала грубую шершавую стену, покрытую многолетней давности надписями и царапинами.
Непривычно притихший Рафаэль сидел на разбитой тахте и пил пиво. Стоял поздний субботний вечер. Джесс проработала весь день. Обычно Джесс хорошо работалось только тогда, когда Рафаэль был в госпитале, но эта картина, как казалось Джесс, была для нее особенно важна.
Так что и завтра она будет работать. В полночь Джесс обвела собственное творение критическим взглядом, печально вздохнула и принялась чистить кисти. Окончание картины казалось таким близким и таким далеким! Заключительная стадия работы над картиной всегда действовала на Джесс угнетающе.
— Это ужасно.
— Да нет, вовсе нет. Очень хорошо, — попытался уверить Джесс Рафаэль.
Он тихо подошел сзади к Джесс, склонившейся над своим рабочим столом, и обнял ее за талию, при этом его черные волосы упали на шею Джесс.
— Пойдем домой.
Домой. Вернуться в большое здание, где Лурдес, и прислуга, и собака ждут своего хозяина и господина.
Руки Рафаэля легли на грудь Джесс.
— Я хочу тебя.
Но им придется подождать, каждому в своей комнате, пока не отправится в постель Лурдес и не стихнет весь дом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96