— Я тоже тебя хочу, — откликнулась Джесс. — Но я не хочу ждать до тех пор, пока твоя мать заснет. Я хочу тебя сейчас.
Джесс, чувствуя тепло горячего дыхания Рафаэля на своей шее, взглянула на упорно не желающую принять нужный Джесс вид картину и еще больше расстроилась.
В Калифорнии Джесс было одиноко, а в Мехико она разрывалась между семейством Рафаэля и относительной свободой. Жизнь Джесс превратилась в сплошную альтернативу между уступчивостью и собственными желаниями.
Джесс посмотрела на их раздвоенное отражение в темном окне: она — перепачкавшаяся краской, растрепанная, склонившаяся, опершись руками о стол, и лицо Рафаэля над ее плечом, и его руки, сжимавшие ее грудь. Окно выходило на узенький двор, напротив светились окна весьма солидного здания.
Джесс подумала о людях, спрятавшихся за этими окнами, возможно, они сейчас следят за ней и Рафаэлем, и в душе Джесс поднялась волна упрямой непокорности. Джесс почувствовала, как под пальцами Рафаэля ее соски наливаются твердостью; она плотнее прижалась к любимому и почувствовала, как его смуглые руки спустились вниз по животу и скользнули между ее бедер.
— Я не хочу ждать, пока твоя мать отправится спать, — прошептала Джесс. — Я хочу тебя прямо сейчас. — Джесс расстегнула пуговицы джинсов, и они свободно спустились ей до колен. — Хочу, чтобы ты был во мне. Здесь.
— Но люди увидят.
— Ну и пусть.
Рафаэль часто задышал.
— Джессика, ты — сплошные сюрпризы.
Джесс услышала звук расстегиваемой молнии брюк, почувствовала, как колени Рафаэля слегка подтолкнули, заставляя раздвинуться ее ноги. Джесс никогда еще не испытывала такого возбуждения. Рафаэль вошел в нее жестко и энергично, одним сильным толчком, от которого у Джесс перехватило дыхание. Она лежала на столе, полураздавленная его весом, ощущая его в себе все глубже и сильнее. А в это время невидимые глаза, возможно, неотрывно наблюдают их прелюбодейство.
Джесс тоже наблюдала, видя отражение их тел в темном стекле, что одновременно и пугало, и возбуждало ее. Но по мере того как движения Рафаэля становились все неистовее, Джесс теряла способность что-либо видеть и оценивать вокруг. Когда Джесс очнулась, то обнаружила, что плачет. Но были ли это слезы любви, покорности или неистовства, Джесс сказать не могла.
— Мы, разумеется, должны пожениться, — сказал Рафаэль за завтраком. — Тогда моя мать сможет уехать домой.
Первым чувством Джесс стал полнейший ужас. Она машинально намазала хлеб маслом и положила поверх него джем.
— Что с тобой? — потребовал ответа Рафаэль. — Ты не хочешь стать моей женой?
— Конечно же, хочу, — едва слышно пролепетала Джесс.
— Так в чем же дело? — На лице Рафаэля появились недоумение и обида.
— Думаю, что из меня вряд ли получится хорошая мексиканская жена. Во всяком случае, не такая, какая нужна тебе.
— А ты уверена, что знаешь, что мне нужно?
«Меня сожрут заживо, — в панике подумала Джесс. — С этим мне не справиться. Замужество мне совершенно ни к чему».
— У меня же своя работа… — робко заметила она.
— Ну разумеется. Я никогда не встану у тебя на пути.
«Преднамеренно — нет», — согласилась про себя Джесс На этом разговор по обоюдному согласию был отложен, но отношения между Джесс и Рафаэлем стали еще более неопределенными.
Джесс даже несколько обрадовалась, когда Рафаэль уехал на конгресс хирургов в Панаму, и решила было на время вернуться в Калифорнию.
Но вместо этого очутилась в автобусе, идущем в Сан-Мигель-де-Альенде — городок, построенный на вершине центрального плато во время колониальных завоеваний.
— Прелестное местечко, — говорил об этом городке Рафаэль. — Рай для художников. Тебе там понравится.
Через пять часов езды Джесс вышла из автобуса и огляделась, испытывая странное чувство, что это место ей знакомо Отель, в котором поселилась Джесс, располагался на центральной площади города. Комнаты в номере были огромными и с высоченными потолками. А видавшие виды двери красного дерева были окованы железом. Как только солнце садилось за зубчатые вершины окружавших город гор, в комнатах становилось холодно.
На следующий же день после приезда Джесс прошла город из конца в конец и остановилась посмотреть на представление бродячей труппы индейцев, исполнявших медленный ритуальный танец.
Затем Джесс дошла до института языкознания, расположенного на дороге, ведущей в Селайю, и с возвышенности оглядела городок. Над головой Джесс раскинулось сияющее чистое небо, и Джесс поняла, что может созерцать это великолепие вечность.
На следующее утро Джесс разыскала агента по торговле недвижимостью. Они осмотрели три дома, хотя уже первый из них, на Галеон-де-лос-Суспирос, оказался как раз тем, что нужно было Джесс. Дом украшал обнесенный ветшающим каменным забором великолепный сад. Стены в кухне такие толстые, что в ней сохранялась прохлада даже летом. Верхний этаж был великолепен. Здесь располагалась длинная белая комната, в которой окна закрывались ставнями, стоило их открыть, и комната заливалась чистым, ясным светом.
Джесс на секунду представила себя здесь за работой и твердо заявила:
— Я выбираю этот дом.
Дом можно было снять сразу на год за двести долларов в месяц. Сам владелец жил в Гвадалахаре, и, вероятно, в будущем можно будет уговорить его и вовсе продать дом Джесс.
«Странно, — писала Джесс Гвиннет и Катрионе, — но мне кажется, что я всю жизнь прожила именно здесь».
Вскоре Джесс написала еще одно письмо.
«Дорогая Виктория,
Как видишь, я теперь живу в Сан-Мигеле, штат Гуанахуато, что очень-очень далеко от Глосестершира. Мне кажется, я с первого же мгновения поняла, что это место — мое. Не ты ли тому причиной? Не исключаю такой возможности. Свет здесь совершенно потрясающий: я в жизни нигде не видела подобного света. И поскольку я тут все ясно так вижу, быть может, мне откроется и нечто большее в понимании смысла нашей жизни. Когда-нибудь я все же найду его.
Получился замечательный компромисс: теперь я предоставлена себе и могу общаться с людьми, когда захочу, а Рафаэль живет всего в четырех часах езды на машине.
У меня по-прежнему остается собственность в Калифорнии: буду ездить туда несколько раз в год, поскольку не собираюсь расставаться со своим агентом по продаже картин в Сан-Франциско. И еще я не хотела бы разрывать все связи с Максом и Андреа.
Вспоминая о них, я постоянно хочу попросить у тебя извинения за то, что наговорила тебе во время нашей последней встречи. Простишь ли ты меня? Я не имела права изливать весь свой гнев на тебя. Ты вовсе не суррогат Танкреди, и ты совершенно верно сказала, что никто не заставлял Стефана принимать наркотики. Мои обвинения совершенно непростительны, но они следствие чрезмерной эмоциональности, замешательства и самокопаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96