Мы делились друг с другом тем, что произошло с нами обоими.
– Сара парализована от пояса и никогда не будет ходить, – сказал тогда Харри. – К тому же её характер изменился. Она стала упрямой, злой, капризной. Сама распоряжается деньгами. У меня есть маленький счет, его хватает только на мелкие расходы. Похоже, это позволяет ей ощущать, что я хорошо оплачиваемая сиделка. Это похоже на правду. Сара стала невыносимой.
– Мы оба в одинаковом положении. Мы живем на чужие деньги, на деньги людей, которых мы не любим, которых не можем выносить. Мы пожертвовали всем ради финансовой обеспеченности, но проблема в том, что мы не можем распоряжаться этими средствами. Нам выдают мелочь, точно в детстве.
– Я думал, что твоя жизнь с Иэном – то, к чему ты стремилась, сказал Харри.
– Так оно и было когда-то. Но из этого ничего не вышло. Ты не понимаешь, что я говорю? Я несчастна.
– Почему ты не уходишь от него?
– Потому же, почему ты не бросаешь Сару. Я привыкла к легкой жизни. Я в ловушке. Куда я могу пойти? Что буду делать? Снова работать манекенщицей? Я слишком стара и избалована.
Харри посмотрел на меня.
– Твои волосы уже не рыжие и не завитые.
Он словно хотел, чтобы они были прежними, или чтобы я снова имела ненатуральные зеленые глаза – что угодно, лишь бы мои черные от природы волосы не напоминали о нашем сходстве, о том, что я была его любимой сестрой, ради которой он однажды совершил убийство, которую не мог забыть.
– Что ты делаешь в Нью-Йорке? – спросила я его.
– Пишу роман.
– Роман?
Он засмеялся.
– Книгу о Голливуде. Взгляд изнутри. Я пытаюсь заработать какие-то деньги, обрести финансовую независимость, пытаюсь уйти от Сары…
Но он не порвал с ней, роман не принес денег.
После той недели в Манхэттене мы с Харри продолжали встречаться украдкой, мимолетно, нервозно, мы оба боялись, что Сара или Иэн разоблачат нас. Мы никогда не проводили вдвоем больше нескольких часов, и всякий раз расставались с обновленным ощущением боли и сожаления… сожаления о том, что мы вынуждены снова покидать друг друга, и боли, вызванной мыслью о том, что лишь через год сможем урвать у нашей строго упорядоченной жизни несколько драгоценных часов свободы от наших супругов-собственников.
Наши встречи, короткие и опасные, всегда проходили в лондонских гостиницах. Я не могла найти предлог для поездки за границу, не вызвав у Иэна подозрений, и поскольку Сара начала каждую весну навещать своего отца в Суррее, Харри удавалось ускользать в Лондон, ссылаясь на встречу с портным. Конечно, это означало, что ему действительно приходилось отыскать портного и потратить часть «нашего» времени на примерки, чтобы потом продемонстрировать жене новый костюм или куртку для прогулок.
Хотя мне было легче уйти из дома (я якобы ходила днем по магазинам), я возненавидела эти гостиничные номера (мы никогда не встречались дважды в одном отеле), непроницаемые лица портье, торопливую любовь, спешное одевание, необходимость покидать гостиницу порознь и разбегаться в разные стороны. И все же, если бы не эти свидания, мучительные и печальные, вряд ли бы я смогла выносить мой брак. Во время нашей последней встречи Харри сказал то же самое о своем браке, и мы оба признались, что с годами терпеть наши длительные разлуки становилось все труднее.
– То, что я нахожусь вдали от тебя – это жестокая пытка, – сказал Харри, глотая поданное в номер виски. – Из-за этого я вдвое сильнее ненавижу Сару. Ситуация сводит меня с ума. Но если бы я не видел тебя хоть раз в год, я бы окончательно чокнулся.
Мы находились в маленьком отеле в Челси. Я помню, что там были обои с белыми и голубыми цветами, за окном шел дождь.
– Что мы будем делать? – спросила я, замечая, что неизменно задаю один и тот же вопрос, и Харри постоянно дает практически один и тот же ответ.
– Не знаю, но что-нибудь придумаю. Мы не можем так жить. Это бесчеловечно.
В этом году Харри не прислал мне весной традиционную записку с сообщением о дате своего прибытия в Англию. Обычно во втором сообщении он называл дату, время, гостиницу и фамилии, под которыми нам предстояло зарегистрироваться. Но на сей раз я не получила ни одного послания.
Я подходила к стойке «до востребования» на главном почтамте, расположенном на Трафальгарской площади, несколько раз в неделю, с конца марта до конца мая, и всякий узнавала, что для меня ничего нет. Наконец однажды, когда я почти потеряла надежду, клерк вручил мне письмо из Нью-Йорка. Конечно, эту короткую записку отправил Харри. В ней сообщалось, что этой весной он и Сара не прибудут в Лондон. Он обещал связаться со мной.
Я огорчилась, растерялась. Он свяжется со мной? Когда? Где?
Я проклинала Харри за туманность сообщения. Сколько мне придется ждать новой весточки? Проклинала себя за то, что так и не разорвала любовную связь с братом. Проклинала Иэна и Сару за то, что они разлучают нас. Проклинала жизнь за то, что она так несправедлива.
Я ждала… ждала… и однажды сентябрьским утром, когда я вовсе не думала о Харри, в дом принесли письмо. Иэн уехал в офис, а уборщица запаздывала. Записка Харри была такой короткой, что я до сих пор помню её содержание:
«Дорогая!
Крайне необходимо, чтобы ты и Иэн приехали на Рождество в Сент-Мориц. Встретимся наедине на склоне в Саластрейнсе, возле горнолыжной школы, в субботу, 22 декабря, в 11 часов утра. С любовью, Харри.»
Я посмотрела на мои абсурдно дорогие украшенные бриллиантами часы «Грима». До девяти часов оставалось несколько минут, значит, мне следовало поторопиться… принять ванну, надеть оранжевые штаны и оранжевую куртку с клетчатым черно-белым узором. Под неё я надену мою любимую черную кашемировую «водолазку».
К сорока одному году женщины часто начинают нервничать. Впереди маячит «полтинник» со всем, чем грозит этот возраст. Самым странным было то, что я не могла представить себя пятидесятилетней, это казалось нелепым, жестоким. Я всегда казалась себе едва разменявшей третий десяток. Но я уже не была молодой девушкой вроде Джинны и ненавидела за это падчерицу. У неё вчера начались месячные, она сообщила об этом Иэну и мне. Она сказала, что чувствует себя отвратительно.
Я не испытываю этих неприятных ощущений, потому что уже год не менструирую, хотя Иэн и не знает об этом. Да, пугавшие меня перемены начались. Возможно, если бы у нас с Иэном были дети, я бы не переживала так сильно, возможно, даже обрадовалась бы избавлению от ежемесячных мучений. Но у нас не было детей. Гинеколог, осматривавший меня несколько лет тому назад, считает, что причина в аборте, который я сделала после поездки в Нью-Йорк, забеременев от Харри.
«Его сделали неграмотно, – сказал врач, обследовав меня. – Если вы действительно хотите детей, как утверждаете, почему вы не сохранили беременность?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
– Сара парализована от пояса и никогда не будет ходить, – сказал тогда Харри. – К тому же её характер изменился. Она стала упрямой, злой, капризной. Сама распоряжается деньгами. У меня есть маленький счет, его хватает только на мелкие расходы. Похоже, это позволяет ей ощущать, что я хорошо оплачиваемая сиделка. Это похоже на правду. Сара стала невыносимой.
– Мы оба в одинаковом положении. Мы живем на чужие деньги, на деньги людей, которых мы не любим, которых не можем выносить. Мы пожертвовали всем ради финансовой обеспеченности, но проблема в том, что мы не можем распоряжаться этими средствами. Нам выдают мелочь, точно в детстве.
– Я думал, что твоя жизнь с Иэном – то, к чему ты стремилась, сказал Харри.
– Так оно и было когда-то. Но из этого ничего не вышло. Ты не понимаешь, что я говорю? Я несчастна.
– Почему ты не уходишь от него?
– Потому же, почему ты не бросаешь Сару. Я привыкла к легкой жизни. Я в ловушке. Куда я могу пойти? Что буду делать? Снова работать манекенщицей? Я слишком стара и избалована.
Харри посмотрел на меня.
– Твои волосы уже не рыжие и не завитые.
Он словно хотел, чтобы они были прежними, или чтобы я снова имела ненатуральные зеленые глаза – что угодно, лишь бы мои черные от природы волосы не напоминали о нашем сходстве, о том, что я была его любимой сестрой, ради которой он однажды совершил убийство, которую не мог забыть.
– Что ты делаешь в Нью-Йорке? – спросила я его.
– Пишу роман.
– Роман?
Он засмеялся.
– Книгу о Голливуде. Взгляд изнутри. Я пытаюсь заработать какие-то деньги, обрести финансовую независимость, пытаюсь уйти от Сары…
Но он не порвал с ней, роман не принес денег.
После той недели в Манхэттене мы с Харри продолжали встречаться украдкой, мимолетно, нервозно, мы оба боялись, что Сара или Иэн разоблачат нас. Мы никогда не проводили вдвоем больше нескольких часов, и всякий раз расставались с обновленным ощущением боли и сожаления… сожаления о том, что мы вынуждены снова покидать друг друга, и боли, вызванной мыслью о том, что лишь через год сможем урвать у нашей строго упорядоченной жизни несколько драгоценных часов свободы от наших супругов-собственников.
Наши встречи, короткие и опасные, всегда проходили в лондонских гостиницах. Я не могла найти предлог для поездки за границу, не вызвав у Иэна подозрений, и поскольку Сара начала каждую весну навещать своего отца в Суррее, Харри удавалось ускользать в Лондон, ссылаясь на встречу с портным. Конечно, это означало, что ему действительно приходилось отыскать портного и потратить часть «нашего» времени на примерки, чтобы потом продемонстрировать жене новый костюм или куртку для прогулок.
Хотя мне было легче уйти из дома (я якобы ходила днем по магазинам), я возненавидела эти гостиничные номера (мы никогда не встречались дважды в одном отеле), непроницаемые лица портье, торопливую любовь, спешное одевание, необходимость покидать гостиницу порознь и разбегаться в разные стороны. И все же, если бы не эти свидания, мучительные и печальные, вряд ли бы я смогла выносить мой брак. Во время нашей последней встречи Харри сказал то же самое о своем браке, и мы оба признались, что с годами терпеть наши длительные разлуки становилось все труднее.
– То, что я нахожусь вдали от тебя – это жестокая пытка, – сказал Харри, глотая поданное в номер виски. – Из-за этого я вдвое сильнее ненавижу Сару. Ситуация сводит меня с ума. Но если бы я не видел тебя хоть раз в год, я бы окончательно чокнулся.
Мы находились в маленьком отеле в Челси. Я помню, что там были обои с белыми и голубыми цветами, за окном шел дождь.
– Что мы будем делать? – спросила я, замечая, что неизменно задаю один и тот же вопрос, и Харри постоянно дает практически один и тот же ответ.
– Не знаю, но что-нибудь придумаю. Мы не можем так жить. Это бесчеловечно.
В этом году Харри не прислал мне весной традиционную записку с сообщением о дате своего прибытия в Англию. Обычно во втором сообщении он называл дату, время, гостиницу и фамилии, под которыми нам предстояло зарегистрироваться. Но на сей раз я не получила ни одного послания.
Я подходила к стойке «до востребования» на главном почтамте, расположенном на Трафальгарской площади, несколько раз в неделю, с конца марта до конца мая, и всякий узнавала, что для меня ничего нет. Наконец однажды, когда я почти потеряла надежду, клерк вручил мне письмо из Нью-Йорка. Конечно, эту короткую записку отправил Харри. В ней сообщалось, что этой весной он и Сара не прибудут в Лондон. Он обещал связаться со мной.
Я огорчилась, растерялась. Он свяжется со мной? Когда? Где?
Я проклинала Харри за туманность сообщения. Сколько мне придется ждать новой весточки? Проклинала себя за то, что так и не разорвала любовную связь с братом. Проклинала Иэна и Сару за то, что они разлучают нас. Проклинала жизнь за то, что она так несправедлива.
Я ждала… ждала… и однажды сентябрьским утром, когда я вовсе не думала о Харри, в дом принесли письмо. Иэн уехал в офис, а уборщица запаздывала. Записка Харри была такой короткой, что я до сих пор помню её содержание:
«Дорогая!
Крайне необходимо, чтобы ты и Иэн приехали на Рождество в Сент-Мориц. Встретимся наедине на склоне в Саластрейнсе, возле горнолыжной школы, в субботу, 22 декабря, в 11 часов утра. С любовью, Харри.»
Я посмотрела на мои абсурдно дорогие украшенные бриллиантами часы «Грима». До девяти часов оставалось несколько минут, значит, мне следовало поторопиться… принять ванну, надеть оранжевые штаны и оранжевую куртку с клетчатым черно-белым узором. Под неё я надену мою любимую черную кашемировую «водолазку».
К сорока одному году женщины часто начинают нервничать. Впереди маячит «полтинник» со всем, чем грозит этот возраст. Самым странным было то, что я не могла представить себя пятидесятилетней, это казалось нелепым, жестоким. Я всегда казалась себе едва разменявшей третий десяток. Но я уже не была молодой девушкой вроде Джинны и ненавидела за это падчерицу. У неё вчера начались месячные, она сообщила об этом Иэну и мне. Она сказала, что чувствует себя отвратительно.
Я не испытываю этих неприятных ощущений, потому что уже год не менструирую, хотя Иэн и не знает об этом. Да, пугавшие меня перемены начались. Возможно, если бы у нас с Иэном были дети, я бы не переживала так сильно, возможно, даже обрадовалась бы избавлению от ежемесячных мучений. Но у нас не было детей. Гинеколог, осматривавший меня несколько лет тому назад, считает, что причина в аборте, который я сделала после поездки в Нью-Йорк, забеременев от Харри.
«Его сделали неграмотно, – сказал врач, обследовав меня. – Если вы действительно хотите детей, как утверждаете, почему вы не сохранили беременность?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126