Мы живем вместе — существуем рядом. Но... нас ничто не связывает.
— Это началось с болезни твоей матери?
— Нет, раньше. Когда я была маленькой, а мама здоровой, нам, наверное, было очень весело вместе, но я ничего не помню. Не поймите меня превратно — я вовсе не хочу сказать, что она была мне плохой матерью. Она делала все, что нужно. Но я никогда не чувствовала... не знаю, объяснить словами это очень трудно. Мама словно была сделана из воздуха — ее никак не удавалось схватить... Я никак не могу решить, доктор Делавэр, как относиться к ее поступку. Отец и Эрик во всем винили Мейта, у нас дома стало главной темой обсуждение, какое же он чудовище. Но это неправда, они просто никак не могли признать правду: мама сама приняла это решение, ведь так?
Она повернулась ко мне, ожидая настоящего ответа, а не профессиональной реакции психолога.
— В конечном счете, так, — согласился я.
— Мейт просто был транспортным средством — мама могла бы выбрать кого угодно. Она ушла потому, что не хотела больше стараться. Она решила покинуть нас, не попрощавшись.
Обхватив грудь руками, Стейси ссутулила плечи, словно завязанная в смирительную рубашку.
— Конечно, — задумчиво произнесла она, — была еще боль, но...
Покусав губу, девушка покачала головой.
— Но что? — спросил я.
— Несмотря на боль, мама все время ела — а ведь раньше у нее была такая фигура. У нас в семье это было главным — фигура мамы, мускулатура отца. Они оба выбирали самые откровенные купальники. Мне было очень стыдно. Помню, однажды к нам пришла чета Маниту, а папа с мамой как раз были в бассейне... обнимались, ласкали друг друга. А доктор Маниту смотрел на них, словно поражаясь этой безвкусице. А я считаю, ничего такого в этом не было, верно? В том, что их так тянуло друг к другу. Отец любил повторять, что они старятся не так быстро, как остальные, и всегда останутся детьми. А потом мама просто... раздулась.
Стейси сделала шаг, тяжело опуская ногу, затем другую. Было видно, что она борется со слезами.
— Какой толк перебирать это снова и снова? Мама совершила этот поступок, теперь все позади... Я должна вспоминать только хорошее, правда? Потому что она была хорошая мать... Я знаю.
Она шагнула ко мне.
— Все говорят о том, чтобы закрыть прошлое, идти дальше. Но мне-то куда идти, доктор Делавэр?
— Это мы и должны выяснить. Для того я и здесь.
— Да. Для того вы и здесь.
Порывисто подавшись вперед, Стейси бросилась мне на шею. Ее руки вцепились в ткань пиджака. Вьющиеся волосы, пахнущие абрикосовым шампунем, защекотали мой нос.
Случайный наблюдатель наверняка подумал бы про роман на пляже. Врачу-психологу следовало немедленно отстранить девушку от себя.
Я пошел на компромисс, избежав полноценных объятий, просунув между нами одну руку. Другой ласково потрепал Стейси по плечу.
То, что до появления на сцене адвокатов называлось излечивающим прикосновением.
Задержав Стейси в объятиях ровно одно мгновение, я мягко отстранил ее от себя.
Она улыбнулась. Мы продолжили прогулку. Шагая в ногу. Я старался сохранять между нами некоторое расстояние, чтобы избежать случайного прикосновения рук.
— Колледж, — внезапно рассмеялась Стейси. — Вот о чем мы должны были говорить сегодня утром.
— Далеко не все твое будущее сосредоточено в колледже, но он является составной частью, — сказал я. — Частью того, куда идти.
— Очень маленькой. Так что я порадую папочку и подам документы в Стэндфорд. Если меня примут, буду учиться. А почему бы и нет? Одно место ничем не хуже другого. Я не избалованная дурочка и понимаю, что должна радоваться тому, что отец может мне позволить. Но ведь нам нужно поговорить и о многом другом, правда? Вы верите мне, что я больше не улизну? Мы можем встретиться завтра — если у вас есть время.
— Время у меня есть. Как насчет того, чтобы увидеться после занятий — в пять вечера?
— Отлично, — согласилась Стейси. — Спасибо, огромное вам спасибо... А сейчас мне пора домой. Папа будет звонить — вдруг он нашел Эрика? Только представьте: Эрик преспокойно вваливается в свою комнату в общежитии и начинает орать на отца за то, что прилетел.
Мы повернули назад.
Когда мы подошли к «Мустангу», Стейси сказала:
— Я говорила искренне — пожалуйста, не прекращайте помогать полиции. Подумайте о себе.
Милый ребенок.
Проводив взглядом ее машину, я с легким сердцем выехал на шоссе.
Глава 16
Когда я вернулся домой, Робин была на кухне. Она помешивала что-то в большой голубой кастрюле. Спайк устроился в углу, с довольным ворчанием обгладывая аппетитную косточку.
— Ты выглядишь усталым, — заметила Робин.
— Торчал в пробке.
Чмокнув ее в щеку, я заглянул в кастрюлю. Мелко нарезанная телятина, морковь, чернослив, луковица. Мне в нос ударил горячий аромат тмина и корицы, вышибив из глаз слезы.
— Кое-что новенькое, — сказала Робин. — Эта штука называется тахин. Рецепт узнала у того парня, что поставляет мне кленовые доски.
Зачерпнув варево, я подул на ложку и попробовал на вкус.
— Просто фантастика. Спасибо, спасибо, спасибочко!
— Есть хочешь?
— Умираю от голода.
— Не поспал, не поел. — Робин вздохнула. — Где ты попал в пробку?
Я рассказал о том, что встречался с пациенткой на пляже.
— Что-то чрезвычайное?
— Такая вероятность существовала. К счастью, все разрешилось.
Подхватив Робин под ягодицы, я усадил ее на стол.
— Это еще что такое? — шутливо возмутилась она. — Страсть среди кастрюль и сковородок, фантазия голодного мужчины?
— Как-нибудь потом. Если будешь себя хорошо вести. — Заглянув в холодильник, я отыскал початую бутылку белого вина и вытащил пробку. — Но сначала праздник.
— Что отмечаем?
— Ничего. И это самое главное.
* * *
Вечер прошел тихо. Майло больше не звонил, как, впрочем, и кто бы то ни было еще. Я попытался представить себе, какой была бы жизнь без телефона. Мы объелись телятиной и повеселели от вина. Мысль о том, чтобы заняться любовью, превратилась во что-то далекое и неопределенное. Мы были довольны настоящим.
Так и сидели мы на диване, держась за руки, не двигаясь, не обмениваясь ни словом. Вот что ждет нас в старости? Такая перспектива вдруг показалась мне бесподобной.
Потом, наверное, в воздухе что-то изменилось. Мы прикоснулись друг к другу, начали ласкать и целоваться. Скоро мы уже были обнаженные, переплетенные воедино, сползшие с дивана на пол, не обращающие внимания на ноющие колени и локти, затекшие мышцы, неудобные позы.
Закончилось все постелью. Потом Робин приняла душ и объявила, что пойдет работать. Я не возражал.
Она ушла в студию, а я устроился в удобном кожаном кресле, листая журналы под вкрадчивые звуки гавайской гитары. На какое-то время мне удалось все забыть, но затем я снова стал думать о Стейси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
— Это началось с болезни твоей матери?
— Нет, раньше. Когда я была маленькой, а мама здоровой, нам, наверное, было очень весело вместе, но я ничего не помню. Не поймите меня превратно — я вовсе не хочу сказать, что она была мне плохой матерью. Она делала все, что нужно. Но я никогда не чувствовала... не знаю, объяснить словами это очень трудно. Мама словно была сделана из воздуха — ее никак не удавалось схватить... Я никак не могу решить, доктор Делавэр, как относиться к ее поступку. Отец и Эрик во всем винили Мейта, у нас дома стало главной темой обсуждение, какое же он чудовище. Но это неправда, они просто никак не могли признать правду: мама сама приняла это решение, ведь так?
Она повернулась ко мне, ожидая настоящего ответа, а не профессиональной реакции психолога.
— В конечном счете, так, — согласился я.
— Мейт просто был транспортным средством — мама могла бы выбрать кого угодно. Она ушла потому, что не хотела больше стараться. Она решила покинуть нас, не попрощавшись.
Обхватив грудь руками, Стейси ссутулила плечи, словно завязанная в смирительную рубашку.
— Конечно, — задумчиво произнесла она, — была еще боль, но...
Покусав губу, девушка покачала головой.
— Но что? — спросил я.
— Несмотря на боль, мама все время ела — а ведь раньше у нее была такая фигура. У нас в семье это было главным — фигура мамы, мускулатура отца. Они оба выбирали самые откровенные купальники. Мне было очень стыдно. Помню, однажды к нам пришла чета Маниту, а папа с мамой как раз были в бассейне... обнимались, ласкали друг друга. А доктор Маниту смотрел на них, словно поражаясь этой безвкусице. А я считаю, ничего такого в этом не было, верно? В том, что их так тянуло друг к другу. Отец любил повторять, что они старятся не так быстро, как остальные, и всегда останутся детьми. А потом мама просто... раздулась.
Стейси сделала шаг, тяжело опуская ногу, затем другую. Было видно, что она борется со слезами.
— Какой толк перебирать это снова и снова? Мама совершила этот поступок, теперь все позади... Я должна вспоминать только хорошее, правда? Потому что она была хорошая мать... Я знаю.
Она шагнула ко мне.
— Все говорят о том, чтобы закрыть прошлое, идти дальше. Но мне-то куда идти, доктор Делавэр?
— Это мы и должны выяснить. Для того я и здесь.
— Да. Для того вы и здесь.
Порывисто подавшись вперед, Стейси бросилась мне на шею. Ее руки вцепились в ткань пиджака. Вьющиеся волосы, пахнущие абрикосовым шампунем, защекотали мой нос.
Случайный наблюдатель наверняка подумал бы про роман на пляже. Врачу-психологу следовало немедленно отстранить девушку от себя.
Я пошел на компромисс, избежав полноценных объятий, просунув между нами одну руку. Другой ласково потрепал Стейси по плечу.
То, что до появления на сцене адвокатов называлось излечивающим прикосновением.
Задержав Стейси в объятиях ровно одно мгновение, я мягко отстранил ее от себя.
Она улыбнулась. Мы продолжили прогулку. Шагая в ногу. Я старался сохранять между нами некоторое расстояние, чтобы избежать случайного прикосновения рук.
— Колледж, — внезапно рассмеялась Стейси. — Вот о чем мы должны были говорить сегодня утром.
— Далеко не все твое будущее сосредоточено в колледже, но он является составной частью, — сказал я. — Частью того, куда идти.
— Очень маленькой. Так что я порадую папочку и подам документы в Стэндфорд. Если меня примут, буду учиться. А почему бы и нет? Одно место ничем не хуже другого. Я не избалованная дурочка и понимаю, что должна радоваться тому, что отец может мне позволить. Но ведь нам нужно поговорить и о многом другом, правда? Вы верите мне, что я больше не улизну? Мы можем встретиться завтра — если у вас есть время.
— Время у меня есть. Как насчет того, чтобы увидеться после занятий — в пять вечера?
— Отлично, — согласилась Стейси. — Спасибо, огромное вам спасибо... А сейчас мне пора домой. Папа будет звонить — вдруг он нашел Эрика? Только представьте: Эрик преспокойно вваливается в свою комнату в общежитии и начинает орать на отца за то, что прилетел.
Мы повернули назад.
Когда мы подошли к «Мустангу», Стейси сказала:
— Я говорила искренне — пожалуйста, не прекращайте помогать полиции. Подумайте о себе.
Милый ребенок.
Проводив взглядом ее машину, я с легким сердцем выехал на шоссе.
Глава 16
Когда я вернулся домой, Робин была на кухне. Она помешивала что-то в большой голубой кастрюле. Спайк устроился в углу, с довольным ворчанием обгладывая аппетитную косточку.
— Ты выглядишь усталым, — заметила Робин.
— Торчал в пробке.
Чмокнув ее в щеку, я заглянул в кастрюлю. Мелко нарезанная телятина, морковь, чернослив, луковица. Мне в нос ударил горячий аромат тмина и корицы, вышибив из глаз слезы.
— Кое-что новенькое, — сказала Робин. — Эта штука называется тахин. Рецепт узнала у того парня, что поставляет мне кленовые доски.
Зачерпнув варево, я подул на ложку и попробовал на вкус.
— Просто фантастика. Спасибо, спасибо, спасибочко!
— Есть хочешь?
— Умираю от голода.
— Не поспал, не поел. — Робин вздохнула. — Где ты попал в пробку?
Я рассказал о том, что встречался с пациенткой на пляже.
— Что-то чрезвычайное?
— Такая вероятность существовала. К счастью, все разрешилось.
Подхватив Робин под ягодицы, я усадил ее на стол.
— Это еще что такое? — шутливо возмутилась она. — Страсть среди кастрюль и сковородок, фантазия голодного мужчины?
— Как-нибудь потом. Если будешь себя хорошо вести. — Заглянув в холодильник, я отыскал початую бутылку белого вина и вытащил пробку. — Но сначала праздник.
— Что отмечаем?
— Ничего. И это самое главное.
* * *
Вечер прошел тихо. Майло больше не звонил, как, впрочем, и кто бы то ни было еще. Я попытался представить себе, какой была бы жизнь без телефона. Мы объелись телятиной и повеселели от вина. Мысль о том, чтобы заняться любовью, превратилась во что-то далекое и неопределенное. Мы были довольны настоящим.
Так и сидели мы на диване, держась за руки, не двигаясь, не обмениваясь ни словом. Вот что ждет нас в старости? Такая перспектива вдруг показалась мне бесподобной.
Потом, наверное, в воздухе что-то изменилось. Мы прикоснулись друг к другу, начали ласкать и целоваться. Скоро мы уже были обнаженные, переплетенные воедино, сползшие с дивана на пол, не обращающие внимания на ноющие колени и локти, затекшие мышцы, неудобные позы.
Закончилось все постелью. Потом Робин приняла душ и объявила, что пойдет работать. Я не возражал.
Она ушла в студию, а я устроился в удобном кожаном кресле, листая журналы под вкрадчивые звуки гавайской гитары. На какое-то время мне удалось все забыть, но затем я снова стал думать о Стейси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107