Все кости оказались целы. Пациент находился в крайней степени психического возбуждения и не отдавал отчета в своих действиях. Предположительно, это являлось следствием злоупотребления алкоголем, наркотиками, перенесенной психической травмой, или сочетанием всех трех вышеперечисленных факторов. Пациент отказался назвать себя, однако его личность была установлена сотрудниками полиции. В докладе упоминалось о судимости Салсидо.
После того как пациент затеял драку с обслуживающим персоналом клиники, его поместили в специальную палату.
— Кого он ударил? — спросил я.
— Мою сменщицу, — сказал негр-санитар. — Ее преступление заключалось в том, что она предложила этому типу апельсинового сока. Он выбил стакан у нее из руки и попытался ударить. Ей удалось запереть его и вызвать охранника.
— Еще один день в раю, — сказала медсестра. — Судя по всему, кандидат на вывод из запоя, но устройство очищения организма сломалось еще в прошлом месяце. Вы хотите выяснить, когда можно будет его отсюда забрать?
— Нет, просто первичная консультация психолога.
— Знаете, скорее всего, вам никто за это не заплатит. У этого типа нет карточки медицинского страхования, и он отказывается говорить.
— Ничего страшного.
— Ладно, если вам все равно, то мне и подавно. Палата 405.
Выйдя из-за стола, медсестра открыла дверь. Комната была похожа на тюремную камеру: зеленые стены, единственное окно, забранное решеткой, одинокая кровать и капельница на подставке, ни к чему не подсоединенная. Монитор, отслеживающий основные параметры жизнедеятельности, был выключен, как и небольшой телевизор, закрепленный на противоположной от кровати стене. Тишину нарушал лишь доносящийся шум города.
Донни Салсидо Мейт, голый по пояс, лежал на спине, привязанный к кровати кожаными ремнями, и смотрел в потолок. Ноги были укутаны простыней, насквозь мокрой от пота. Его щуплый торс, полностью лишенный растительности, был нездорово-бледным во всех тех местах, где его не покрывали синие узоры татуировки.
Затейливая татуировка, переходящая на плечи и спину. Художественно расписанные руки, перетянутые бинтами. Засохшая кровь. Марлевая повязка на голове, квадрат пластыря на щеке. Багрово-синие фингалы под глазами, распухшая нижняя губа. Но все же в первую очередь взгляд притягивали картины на коже: ухмыляющаяся морда раскрывшей пасть кобры с огромными смертоносными клыками; дряблая обнаженная женщина с печальным лицом, из широко раскрытых глаз срывается одинокая слезинка. Готические буквы: «Донни стал большим».
Татуировка с технической стороны выполнена безупречно, но сюжеты переплетены так хаотически, что мне захотелось поменять местами отдельные участки кожи.
— Прямо ходячая картина, — заметила медсестра с соломенными волосами. — Как в той книге, «Марсианские хроники». Мистер Салсидо, к вам посетитель. Разве это не замечательно?
Она вышла, и дверь с шелестом закрылась у нее за спиной. Донни Салсидо Мейт не пошевелился. У него были длинные жесткие волосы цвета отработанного машинного масла. Неухоженная борода, еще более темная, скрывала лицо от скул до подбородка.
Никакого сходства с фотографией из личного дела, которую показывала Петра Коннор. Я подумал о бороде, которую отпустил Майкл Берк, создавая образ Хьюи Митчелла. И действительно, заросшее лицо Донни чем-то напоминало лицо Митчелла. Но это были разные люди. В глазах Митчелла ни намека на это пустое холодное болото. Вместо горячей кипучей активности лицо Донни было затянуто паутиной. Передо мной был не хищник, а затравленная дичь.
Я подошел к кровати. Донни Салсидо, застонав, отвернулся. Вытатуированная виноградная лоза, поднимаясь по шее, терялась под бородой. Кончики усов были тронуты желтоватым налетом. Губы растрескались, нос был сломан, но давно. Возможно, и не один раз. Хрящ переносицы ввалился, словно срезанный тупым лезвием; на коже носа зияли черные поры. На теле остались оранжевые пятна от дезинфицирующего средства, но санитарной обработке так и не удалось уничтожить зловоние улицы.
— Мистер Салсидо, я доктор Делавэр.
Донни не пожелал открыть глаза.
— Как вы себя чувствуете?
— Выпустите меня отсюда.
Произношение чистое, внятное. Я ждал, разглядывая роспись на коже. Хорошая композиция, проработанные полутона. Я попытался найти какие-нибудь образы, связывающие Донни с его отцом. Ничего очевидного. Татуировки наползали одна на другую. Смесь таланта и хаоса.
Мое внимание привлекли синяки на локтевом сгибе. Следы от внутривенных инъекций.
Наконец Донни открыл глаза.
— Уберите вот это, — сказал он, дергая ремнями.
— Медсестры испугались, когда вы попытались напасть на одну из них.
— Не было ничего такого.
— Вы не пытались ударить медсестру?
Он покачал головой.
— Она первая на меня напала. Попробовала влить сок в трахею. Не в пищевод, а в трахею, понятно? В носоглотку, в надгортанник — знаете, что бывает в таких случаях?
— Удушье.
— Хуже. Жидкость попадает прямо в легкие. И даже если человек не задохнется, плеврита не миновать. Прокисший сок — идеальное место для развития бактерий. Эта дрянь хотела меня утопить — а если бы это у нее не получилось, заразить какой-нибудь гадостью. — Появившийся язык, покрытый серым налетом, прошелся по губам. Донни сглотнул комок в горле.
— Хотите пить? — спросил я.
— Умираю от жажды. Снимите с меня ремни.
— Откуда у вас эти синяки?
— Вам лучше известно.
— Откуда мне это знать?
— Вы же врач.
— Полиция говорит, вас кто-то избил.
— Не избил, а избили. И я отрубился.
— Прямо на Пойнсеттиа-плейс?
— Нет, в Сан-Франциско. А я потом дотащился сюда, потому что хочу лечиться в этой замечательной клинике. — Он повернулся ко мне. — Лучше вытащите меня отсюда или дайте мне «Тегретол». Если я не получу «Тегретола», не знаю, что сделаю.
— Вас мучают припадки?
— Приступы глупости. Диссонанс сознания, расстройство психики, неспособность регулировать эмоциональные взрывы. Я подвержен капризам. Когда мне гадко, всем вокруг тоже становится плохо. Я перестаю отвечать за свои действия.
Он дернул руками, загремев наручниками.
— Кто прописал вам «Тегретол»?
— Я сам. Там, где я живу, его полно, но вы, так называемые целители, меня к нему не подпускаете.
— А где вы живете?
— Ищите.
— Какими дозами вы его принимаете?
— Это зависит от многих причин, — оскалился Донни. Его десны распухли, воспалились, почернели. — В хороший день тридцать миллиграммов, если мне плохо, то больше. Предупреждаю — сейчас мне о-очень плохо. Все симптомы налицо: сердце колотится, я задыхаюсь, перед глазами все плывет. Скоро мне станет совсем гадко, и тогда, как знать, может быть, я вырвусь из этих пут и сожру тебя живьем, — кстати, а где твой белый халат?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
После того как пациент затеял драку с обслуживающим персоналом клиники, его поместили в специальную палату.
— Кого он ударил? — спросил я.
— Мою сменщицу, — сказал негр-санитар. — Ее преступление заключалось в том, что она предложила этому типу апельсинового сока. Он выбил стакан у нее из руки и попытался ударить. Ей удалось запереть его и вызвать охранника.
— Еще один день в раю, — сказала медсестра. — Судя по всему, кандидат на вывод из запоя, но устройство очищения организма сломалось еще в прошлом месяце. Вы хотите выяснить, когда можно будет его отсюда забрать?
— Нет, просто первичная консультация психолога.
— Знаете, скорее всего, вам никто за это не заплатит. У этого типа нет карточки медицинского страхования, и он отказывается говорить.
— Ничего страшного.
— Ладно, если вам все равно, то мне и подавно. Палата 405.
Выйдя из-за стола, медсестра открыла дверь. Комната была похожа на тюремную камеру: зеленые стены, единственное окно, забранное решеткой, одинокая кровать и капельница на подставке, ни к чему не подсоединенная. Монитор, отслеживающий основные параметры жизнедеятельности, был выключен, как и небольшой телевизор, закрепленный на противоположной от кровати стене. Тишину нарушал лишь доносящийся шум города.
Донни Салсидо Мейт, голый по пояс, лежал на спине, привязанный к кровати кожаными ремнями, и смотрел в потолок. Ноги были укутаны простыней, насквозь мокрой от пота. Его щуплый торс, полностью лишенный растительности, был нездорово-бледным во всех тех местах, где его не покрывали синие узоры татуировки.
Затейливая татуировка, переходящая на плечи и спину. Художественно расписанные руки, перетянутые бинтами. Засохшая кровь. Марлевая повязка на голове, квадрат пластыря на щеке. Багрово-синие фингалы под глазами, распухшая нижняя губа. Но все же в первую очередь взгляд притягивали картины на коже: ухмыляющаяся морда раскрывшей пасть кобры с огромными смертоносными клыками; дряблая обнаженная женщина с печальным лицом, из широко раскрытых глаз срывается одинокая слезинка. Готические буквы: «Донни стал большим».
Татуировка с технической стороны выполнена безупречно, но сюжеты переплетены так хаотически, что мне захотелось поменять местами отдельные участки кожи.
— Прямо ходячая картина, — заметила медсестра с соломенными волосами. — Как в той книге, «Марсианские хроники». Мистер Салсидо, к вам посетитель. Разве это не замечательно?
Она вышла, и дверь с шелестом закрылась у нее за спиной. Донни Салсидо Мейт не пошевелился. У него были длинные жесткие волосы цвета отработанного машинного масла. Неухоженная борода, еще более темная, скрывала лицо от скул до подбородка.
Никакого сходства с фотографией из личного дела, которую показывала Петра Коннор. Я подумал о бороде, которую отпустил Майкл Берк, создавая образ Хьюи Митчелла. И действительно, заросшее лицо Донни чем-то напоминало лицо Митчелла. Но это были разные люди. В глазах Митчелла ни намека на это пустое холодное болото. Вместо горячей кипучей активности лицо Донни было затянуто паутиной. Передо мной был не хищник, а затравленная дичь.
Я подошел к кровати. Донни Салсидо, застонав, отвернулся. Вытатуированная виноградная лоза, поднимаясь по шее, терялась под бородой. Кончики усов были тронуты желтоватым налетом. Губы растрескались, нос был сломан, но давно. Возможно, и не один раз. Хрящ переносицы ввалился, словно срезанный тупым лезвием; на коже носа зияли черные поры. На теле остались оранжевые пятна от дезинфицирующего средства, но санитарной обработке так и не удалось уничтожить зловоние улицы.
— Мистер Салсидо, я доктор Делавэр.
Донни не пожелал открыть глаза.
— Как вы себя чувствуете?
— Выпустите меня отсюда.
Произношение чистое, внятное. Я ждал, разглядывая роспись на коже. Хорошая композиция, проработанные полутона. Я попытался найти какие-нибудь образы, связывающие Донни с его отцом. Ничего очевидного. Татуировки наползали одна на другую. Смесь таланта и хаоса.
Мое внимание привлекли синяки на локтевом сгибе. Следы от внутривенных инъекций.
Наконец Донни открыл глаза.
— Уберите вот это, — сказал он, дергая ремнями.
— Медсестры испугались, когда вы попытались напасть на одну из них.
— Не было ничего такого.
— Вы не пытались ударить медсестру?
Он покачал головой.
— Она первая на меня напала. Попробовала влить сок в трахею. Не в пищевод, а в трахею, понятно? В носоглотку, в надгортанник — знаете, что бывает в таких случаях?
— Удушье.
— Хуже. Жидкость попадает прямо в легкие. И даже если человек не задохнется, плеврита не миновать. Прокисший сок — идеальное место для развития бактерий. Эта дрянь хотела меня утопить — а если бы это у нее не получилось, заразить какой-нибудь гадостью. — Появившийся язык, покрытый серым налетом, прошелся по губам. Донни сглотнул комок в горле.
— Хотите пить? — спросил я.
— Умираю от жажды. Снимите с меня ремни.
— Откуда у вас эти синяки?
— Вам лучше известно.
— Откуда мне это знать?
— Вы же врач.
— Полиция говорит, вас кто-то избил.
— Не избил, а избили. И я отрубился.
— Прямо на Пойнсеттиа-плейс?
— Нет, в Сан-Франциско. А я потом дотащился сюда, потому что хочу лечиться в этой замечательной клинике. — Он повернулся ко мне. — Лучше вытащите меня отсюда или дайте мне «Тегретол». Если я не получу «Тегретола», не знаю, что сделаю.
— Вас мучают припадки?
— Приступы глупости. Диссонанс сознания, расстройство психики, неспособность регулировать эмоциональные взрывы. Я подвержен капризам. Когда мне гадко, всем вокруг тоже становится плохо. Я перестаю отвечать за свои действия.
Он дернул руками, загремев наручниками.
— Кто прописал вам «Тегретол»?
— Я сам. Там, где я живу, его полно, но вы, так называемые целители, меня к нему не подпускаете.
— А где вы живете?
— Ищите.
— Какими дозами вы его принимаете?
— Это зависит от многих причин, — оскалился Донни. Его десны распухли, воспалились, почернели. — В хороший день тридцать миллиграммов, если мне плохо, то больше. Предупреждаю — сейчас мне о-очень плохо. Все симптомы налицо: сердце колотится, я задыхаюсь, перед глазами все плывет. Скоро мне станет совсем гадко, и тогда, как знать, может быть, я вырвусь из этих пут и сожру тебя живьем, — кстати, а где твой белый халат?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107