У тебя есть талант. Я видел и другие твои картины.
Молчание.
— "Урок анатомии", — сказал я. — И все остальные шедевры. Зеро Толеранс.
Донни судорожно дернулся. Я ждал, когда он заговорит. Тишина.
— Мне кажется, Донни, я понимаю, почему ты выбрал этот псевдоним. У тебя нулевая терпимость по отношению к глупости. Ты терпеть не можешь дураков.
Как и твой отец...
Он прошептал что-то неразборчивое.
— Повтори, я не расслышал, — попросил я.
— Терпение... это не добродетель.
— Это еще почему, Донни?
— Ты ждешь, а ничего не происходит. Через какое-то время ты задыхаешься. Сгниваешь. Время умирает.
— Умирают люди, время продолжает свой бег.
— Вы меня не поняли, — произнес Донни чуть громче. — Смерть человека — ничто; черви получают новый корм. Но когда умирает время, все останавливается.
— А когда ты рисуешь, что происходит со временем? — спросил я.
Сквозь космы бороды мелькнула улыбка.
— Я познаю вечность.
— Ну а когда не рисуешь?
— Я опоздал.
— Куда опоздал?
— Повсюду. Мое время прошло. У меня поражены полушария головного мозга, возможно, также надлобная кость, височная кость, зрительный бугор. Всё не на своих местах.
— Где ты сейчас рисуешь?
Донни посмотрел мне в глаза.
— Слушай, вытащи меня отсюда.
— Ты предложил свои картины отцу, но он их не взял, — сказал я. — После его смерти ты попробовал показать их всему свету. Чтобы все увидели, на что ты способен.
Он принялся сосредоточенно жевать губы.
— Донни, это ты убил отца?
Я склонился к нему. Так близко, что он мог бы укусить меня за нос. Донни даже не попытался. Он лежал совершенно неподвижно, уставившись в потолок.
— Ты? — повторил я.
— Нет, — наконец едва слышно произнес он. — Я опоздал. Как всегда.
После этого Донни умолк. Минут через десять, когда я уже отчаялся его разговорить, в палату вошла медсестра с соломенными волосами. У нее в руках был металлический поднос с пластмассовым стаканчиком с водой и двумя таблетками, одной вытянутой и розоватой, другой белой и круглой.
— Завтрак в постель, — объявила медсестра. — Двести миллиграммов на закуску и сто — основное блюдо.
Учащенно дыша, Донни попытался сесть, забыв о том, что привязан к кровати. Ремни рванули его за запястья, и он, задыхаясь, упал на спину.
— Воды не надо, — прошептал Донни. — Я не хочу захлебнуться.
Медсестра хмуро взглянула на меня, точно я был во всем виноват.
— Как вам угодно, сеньор Салсидо. Но если ты не сможешь проглотить таблетку, не запивая ее, я не побегу к врачу просить разрешения сделать инъекцию.
— Без воды лучше. Безопаснее.
Медсестра протянула мне поднос.
— Вот, угощайте его сами. Я не хочу, чтобы мне откусили палец. Она недовольно смотрела на то, как я взял розовую таблетку и поднес ее к лицу Донни. Тот уже заранее широко раскрыл рот. Я разглядел, что у него уже практически не осталось коренных зубов. На меня пахнуло запахом гнили. Я выпустил розовый овал, и Донни, подхватив его серым языком, жадно дернул кадыком.
— Восхитительно.
Следом за розовой туда же отправилась белая таблетка. Донни ухмыльнулся. Рыгнул. Медсестра, выхватив у меня поднос, выскочила из палаты как ошпаренная.
Я снова опустился на стул.
— Ну, вот и всё, — сказал я.
— А теперь убирайся, — буркнул Донни. — С меня хватит.
Я посидел рядом с ним еще какое-то время, пытаясь выведать, удалось ли ему попасть в квартиру отца, что он думает о его библиотеке, читал ли он «Беовульфа». Донни никак не отреагировал на название книги.
Оживился он только тогда, когда я сказал, что встретился с его матерью.
— Да? И как она?
— Очень о тебе беспокоится.
— Пошел ты к такой-то матери!
Я снова попытался заговорить о шкатулках в виде книг, о сломанных стетоскопах.
— О чем это ты, мать твою? — не выдержал Донни.
— Ты ничего не знаешь?
— Конечно, не знаю, черт побери, но ты, если хочешь, продолжай трепаться. Мне теперь все по барабану. Я успокоился.
С этими словами он закрыл глаза, свернулся клубком, насколько позволяли ремни, и заснул.
Я сразу понял, что он не притворяется. Его грудь поднималась и опускалась медленно и спокойно. Вскоре послышался размеренный храп человека, находящегося в согласии со всем миром.
Я вышел из клиники, пытаясь разобраться, что представляет из себя Донни Салсидо Мейт. Вспыльчивый и неуравновешенный, но в тоже время умный. Легко поддающийся внушению.
А также задиристый и упрямый. Элдон Мейт упорно отказывался от своего сына, но спорить с наследственностью было трудно.
Зеро Толеранс. Превратив себя в ходячую картину, Донни мотался от одного заброшенного дома к другому, пытаясь унять боль с помощью наркотиков, успокоительных, злости и искусства.
Он снова и снова писал портреты своего отца.
Предлагая ему лучшее, что у него было, и снова встречая категорическое неприятие.
«Это ты убил отца?»
«Я опоздал. Как всегда».
Донни отрицал, что довел задуманное до конца. Так же, как и Ричард. Никто не спешил взять на себя кровавую бойню, безукоризненную с точки зрения выполнения.
Несмотря на то что Донни не ответил прямо ни на один мой вопрос, я почему-то был склонен ему верить. После приема «Тегретола» у него действительно наступило значительное улучшение. Этот сильнодействующий препарат, последнее слово фармакологии, применяется для лечения психических расстройств тогда, когда литий оказывается бессильным. По своей воле такое лекарство не принимают.
Раз Донни жаждал получить дозу, значит, ему было очень плохо.
Он расчленил своего отца на холсте, но от убийства, совершенного в реальной жизни, веяло такой смесью расчетливости и жестокости, на которую Донни, на мой взгляд, не был способен. Я попытался представить себе, как он планирует то, что произошло в Малхолланде. Выслеживает, выжидает, сочиняет уничижительную записку, прячет сломанный стетоскоп. Тщательно убирает за собой все следы, не оставляя ни одной молекулы ДНК.
И этого человека избили и бросили в сточную канаву. Этот человек с позором бежал, услышав крик престарелой домовладелицы.
Когда я упомянул о книге и стетоскопе, в лице у Донни ничего не дрогнуло. В его неуклюжей попытке проникнуть в квартиру отца на глазах у миссис Кронфельд до тщательного расчета было как до луны. Вся жизнь Донни состояла из череды неудач. Я был уверен, что ему ни разу не удалось побывать за дверью квартиры Элдона Мейта.
Нет, сломанную игрушку подбросил не Донни Салсидо Мейт. Этот человек обладал комбинацией качеств, о которых я предположил с самого начала, — в чем мы сошлись с Фаско.
Ум и буйство. Внешняя уравновешенность, при этом скрытые проблемы с умением держать себя в руках.
Кто-то похожий на Ричарда Досса.
И на его сына. Я никак не мог забыть, как мальчишка превратил в груду черепков шесть фарфоровых фигурок, стоящих целое состояние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Молчание.
— "Урок анатомии", — сказал я. — И все остальные шедевры. Зеро Толеранс.
Донни судорожно дернулся. Я ждал, когда он заговорит. Тишина.
— Мне кажется, Донни, я понимаю, почему ты выбрал этот псевдоним. У тебя нулевая терпимость по отношению к глупости. Ты терпеть не можешь дураков.
Как и твой отец...
Он прошептал что-то неразборчивое.
— Повтори, я не расслышал, — попросил я.
— Терпение... это не добродетель.
— Это еще почему, Донни?
— Ты ждешь, а ничего не происходит. Через какое-то время ты задыхаешься. Сгниваешь. Время умирает.
— Умирают люди, время продолжает свой бег.
— Вы меня не поняли, — произнес Донни чуть громче. — Смерть человека — ничто; черви получают новый корм. Но когда умирает время, все останавливается.
— А когда ты рисуешь, что происходит со временем? — спросил я.
Сквозь космы бороды мелькнула улыбка.
— Я познаю вечность.
— Ну а когда не рисуешь?
— Я опоздал.
— Куда опоздал?
— Повсюду. Мое время прошло. У меня поражены полушария головного мозга, возможно, также надлобная кость, височная кость, зрительный бугор. Всё не на своих местах.
— Где ты сейчас рисуешь?
Донни посмотрел мне в глаза.
— Слушай, вытащи меня отсюда.
— Ты предложил свои картины отцу, но он их не взял, — сказал я. — После его смерти ты попробовал показать их всему свету. Чтобы все увидели, на что ты способен.
Он принялся сосредоточенно жевать губы.
— Донни, это ты убил отца?
Я склонился к нему. Так близко, что он мог бы укусить меня за нос. Донни даже не попытался. Он лежал совершенно неподвижно, уставившись в потолок.
— Ты? — повторил я.
— Нет, — наконец едва слышно произнес он. — Я опоздал. Как всегда.
После этого Донни умолк. Минут через десять, когда я уже отчаялся его разговорить, в палату вошла медсестра с соломенными волосами. У нее в руках был металлический поднос с пластмассовым стаканчиком с водой и двумя таблетками, одной вытянутой и розоватой, другой белой и круглой.
— Завтрак в постель, — объявила медсестра. — Двести миллиграммов на закуску и сто — основное блюдо.
Учащенно дыша, Донни попытался сесть, забыв о том, что привязан к кровати. Ремни рванули его за запястья, и он, задыхаясь, упал на спину.
— Воды не надо, — прошептал Донни. — Я не хочу захлебнуться.
Медсестра хмуро взглянула на меня, точно я был во всем виноват.
— Как вам угодно, сеньор Салсидо. Но если ты не сможешь проглотить таблетку, не запивая ее, я не побегу к врачу просить разрешения сделать инъекцию.
— Без воды лучше. Безопаснее.
Медсестра протянула мне поднос.
— Вот, угощайте его сами. Я не хочу, чтобы мне откусили палец. Она недовольно смотрела на то, как я взял розовую таблетку и поднес ее к лицу Донни. Тот уже заранее широко раскрыл рот. Я разглядел, что у него уже практически не осталось коренных зубов. На меня пахнуло запахом гнили. Я выпустил розовый овал, и Донни, подхватив его серым языком, жадно дернул кадыком.
— Восхитительно.
Следом за розовой туда же отправилась белая таблетка. Донни ухмыльнулся. Рыгнул. Медсестра, выхватив у меня поднос, выскочила из палаты как ошпаренная.
Я снова опустился на стул.
— Ну, вот и всё, — сказал я.
— А теперь убирайся, — буркнул Донни. — С меня хватит.
Я посидел рядом с ним еще какое-то время, пытаясь выведать, удалось ли ему попасть в квартиру отца, что он думает о его библиотеке, читал ли он «Беовульфа». Донни никак не отреагировал на название книги.
Оживился он только тогда, когда я сказал, что встретился с его матерью.
— Да? И как она?
— Очень о тебе беспокоится.
— Пошел ты к такой-то матери!
Я снова попытался заговорить о шкатулках в виде книг, о сломанных стетоскопах.
— О чем это ты, мать твою? — не выдержал Донни.
— Ты ничего не знаешь?
— Конечно, не знаю, черт побери, но ты, если хочешь, продолжай трепаться. Мне теперь все по барабану. Я успокоился.
С этими словами он закрыл глаза, свернулся клубком, насколько позволяли ремни, и заснул.
Я сразу понял, что он не притворяется. Его грудь поднималась и опускалась медленно и спокойно. Вскоре послышался размеренный храп человека, находящегося в согласии со всем миром.
Я вышел из клиники, пытаясь разобраться, что представляет из себя Донни Салсидо Мейт. Вспыльчивый и неуравновешенный, но в тоже время умный. Легко поддающийся внушению.
А также задиристый и упрямый. Элдон Мейт упорно отказывался от своего сына, но спорить с наследственностью было трудно.
Зеро Толеранс. Превратив себя в ходячую картину, Донни мотался от одного заброшенного дома к другому, пытаясь унять боль с помощью наркотиков, успокоительных, злости и искусства.
Он снова и снова писал портреты своего отца.
Предлагая ему лучшее, что у него было, и снова встречая категорическое неприятие.
«Это ты убил отца?»
«Я опоздал. Как всегда».
Донни отрицал, что довел задуманное до конца. Так же, как и Ричард. Никто не спешил взять на себя кровавую бойню, безукоризненную с точки зрения выполнения.
Несмотря на то что Донни не ответил прямо ни на один мой вопрос, я почему-то был склонен ему верить. После приема «Тегретола» у него действительно наступило значительное улучшение. Этот сильнодействующий препарат, последнее слово фармакологии, применяется для лечения психических расстройств тогда, когда литий оказывается бессильным. По своей воле такое лекарство не принимают.
Раз Донни жаждал получить дозу, значит, ему было очень плохо.
Он расчленил своего отца на холсте, но от убийства, совершенного в реальной жизни, веяло такой смесью расчетливости и жестокости, на которую Донни, на мой взгляд, не был способен. Я попытался представить себе, как он планирует то, что произошло в Малхолланде. Выслеживает, выжидает, сочиняет уничижительную записку, прячет сломанный стетоскоп. Тщательно убирает за собой все следы, не оставляя ни одной молекулы ДНК.
И этого человека избили и бросили в сточную канаву. Этот человек с позором бежал, услышав крик престарелой домовладелицы.
Когда я упомянул о книге и стетоскопе, в лице у Донни ничего не дрогнуло. В его неуклюжей попытке проникнуть в квартиру отца на глазах у миссис Кронфельд до тщательного расчета было как до луны. Вся жизнь Донни состояла из череды неудач. Я был уверен, что ему ни разу не удалось побывать за дверью квартиры Элдона Мейта.
Нет, сломанную игрушку подбросил не Донни Салсидо Мейт. Этот человек обладал комбинацией качеств, о которых я предположил с самого начала, — в чем мы сошлись с Фаско.
Ум и буйство. Внешняя уравновешенность, при этом скрытые проблемы с умением держать себя в руках.
Кто-то похожий на Ричарда Досса.
И на его сына. Я никак не мог забыть, как мальчишка превратил в груду черепков шесть фарфоровых фигурок, стоящих целое состояние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107