– Я оставил свою машину на стоянке управления.
– Нашел место! Я высажу тебя за квартал…
За квартал до Управления внутренних дел Пал Па-лыч покинул черный «шевроле» босса. Следователь решил не пользоваться услугами общественного транспорта. Пеший ход больше годился для раздумий. И огромными шагами, на какие только были способны его длинные ноги, он отправился в путь.
Дум в голове скопилось множество, но самая большая дума была о загородном доме. О нем он мог мечтать часами, ибо рассматривал его как убежище от жены. Там он поживет в свое удовольствие!
Кто бы мог подумать, что это так дешево ему обойдется? Ничего себе дешево! А черепушка-то не казенная.
Припомнив роковую встречу с Серафимычем, он потрогал пострадавшее темечко и вздохнул. Он ведь тогда хотел отказаться от этого проклятого дела и отказался бы, и Пит бы его не уломал! Но вовремя появился человек от Поликарпа и сказал: «Босс не поскупится. Вы останетесь довольны». Вот и оправдываются наспех брошенные слова. И при этом никто не может бросить в него камень. Пит остался доволен его работой и заплатил сполна. От Поликарпа он тоже неплохо получил за то, что все время держал его в курсе дела. Он и не ожидал, что Карпиди так заинтересуется дочкой бывшего председателя райисполкома и отвалит столько деньжищ. А завтрашняя сделка с аудиокассетой – просто чудо из чудес!
Нет, пусть говорят, что хотят, а работа у него блатная, и он мастер своего дела, не первый год сидит в отделе по борьбе с организованной преступностью, а уже добился таких успехов! Трехкомнатная квартира в центре города, машина – не какая-нибудь там засранная «Нива», а «мерседес»! И вот теперь еще – загородный дом! А что касается непосредственно борьбы, так разве он не борется? Создал такую взрывоопасную ситуацию между Питом и Поликарпом, что не сегодня завтра полетят буйные головы.
Это он открыл Карпиди карты – рассказал насчет второго убийства, насчет одинакового почерка, насчет мотива с шофером Аликом, чтобы тот почувствовал, как Пит хочет с ним поцапаться. Пит же ни черта об этом не знает.
Назревает, назревает потихоньку скандал! Да уж не скандал, а великая сшибка!
После которой можно будет с чистой совестью умыть руки, а при желании даже встать под душ, а потом погреться возле камина в своем загородном доме, потягивая из керамической кружки горячий грог или, на худой конец, чай с молоком!
Разобью английскую лужайку, заведу английские порядки, куплю британского кота, размечтался Беспалый и, не зная, что ему придумать еще, бухнулся в свой нежно любимый «мерседес» и воскликнул, как истинный британец:
– В сраку всех! В сраку! воздев к небу кулаки.
…Настя третий день не притрагивалась к еде и вообще потеряла всякий интерес к жизни. Пять лет она жила одной-единственной надеждой, страстной жаждой мести, похожей на счастье. Все остальные чувства атрофировались в ней, еще не родившись. Жизненными соками не питалась ее душа. Она ни о чем и ни о ком больше не жалела. И даже то, что до конца не выполнила свою миссию, ничуть не тревожило Настю. В одно прекрасное, солнечное утро она утратила смысл существования, а за одну задушевную, тихую ночь устала навсегда.
В своем заключении у Пита она старалась вспоминать только о хорошем, теплом, приятном. Немного она находила такого в своей коротенькой жизни.
За окном ее комнаты постоянно маячила чья-то голова. Головы были разные – караул сменялся через определенное время. За дверью тоже кто-то сидел.
Она слышала голоса. Настя не помышляла о побеге, но совершенно не могла понять, как при таком строгом режиме к ней допускали гостей.
Первой пришла Люда. Она села прямо на пол, сплошь заросший одуванчиками, из которых горничная плела веночки ей и брату, и они, перекрикивая друг дружку, заголосили: «Ах, мой голубой дельтаплан! Стрелой пронзает туман!» Наоравшись от души, долго хохотали, а потом Люда тревожно спросила:
– Твоя бабушка к ужину вернется?
– Нет-нет! – успокоила ее Настя. – Она останется ночевать у подруги!
– Слава Богу! – обрадовалась девушка. – С детства не переношу, когда на меня кричат! Сразу теряюсь, каменею.
– А на тебя часто кричали?
– Постоянно. Отец житья не давал.
– А мой папа на меня никогда не кричит.
– Ему просто не до тебя! – махнула рукой Люда. – И слава Богу! Отцы, они когда возьмутся за воспитание детей, так хоть святых из дома выноси! Только пух и перья летят! – Она посмотрела на часы и воскликнула:
– Батюшки! Я совсем с тобой заболталась, а ведь надо ужин готовить! Ты идешь домой?
– Нет, я еще здесь побуду.
– Ну, как знаешь. Долго не засиживайся, а то мама потеряет. Опять я во всем виновата буду. – Люда поднялась, отряхнула свое платье в желтый и синий горошек, преспокойно открыла дверь ее комнаты (а за дверью море одуванчиков! А вдалеке виднеется их дом!) и пошла, пошла… Настя могла бы пойти за ней, но не хотела. Она уже знала, какое завтра наступит утро.
В другой раз к ней пропустили Эльзу Петровну. Тетя, по обыкновению, принялась протирать очки, будто в них дело, – просто на глаза навернулись слезы.
– Я приехала повидаться с тобой. Как ты?
– Нормально. Не стоило тратить время и деньги.
– Ты, как всегда, мне грубишь. Чем я заслужила такое обращение?
– Сама не знаю, – пожала плечами Настя, – может, мы по гороскопу не совместимы?
– Возможно, – вздохнула Эльза Петровна и достала из сумочки знакомую коробку. – Я привезла тебе краску для волос.
– Ой, спасибо! – обрадовалась Настя.
Только вчера она, глянув в зеркало, ахнула-волосы отросли! Жуткая картина! Серебристые корни уже вылезли на целый сантиметр!
Она взяла в руки коробку, а та вдруг на глазах стала уменьшаться, прямо как у той, сказочной Алисы, хотя это ей только казалось. На самом деле Алиса просто росла. Коробка совсем исчезла, и Эльза Петровна ушла не попрощавшись. И правильно сделала. Тогда, в Москве, Настя поступила точно так же.
Как-то ночью вломились монахи. Двое в белых капюшонах. Они, правда, ее не заметили, говорили друг с другом о погоде, о природе. Настя им не мешала, молча лежала, слушала.
– Мы вчера с Гришуней на пару четыре поллитры раздавили! – хвастался один монах своими успехами в математике.
– Да не звезди ты! – не верил ему второй. – Гри-шуня сто грамм опрокинет – уже лыка не вяжет!
– Я тебе говорю! Сукой буду!
– Побожись!
Первый монах щелкнул ногтем большого пальца о передний зуб и провел им по шее.
Потом Настя уснула, а когда проснулась, в комнате остался всего один монах. Он сидел на стуле в глубоко надвинутом капюшоне, так что виден был только рот. И рот кривой.
– Проснулась, ласточка? – спросил этот рот. Вместо ответа Настя отвернулась к стене.
– Нет, так дело не пойдет!
Он с силой перевернул ее, тряхнул за плечи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122