Это был знакомый ему автобус. Он вывернул на аллею и мчался с огромной скоростью прямо на Федора, ослепив светом фар. Реакция последовала мгновенно. До резиденции оставалось еще метров сто, а рядом находился общественный туалет – каменное несуразное сооружение с двумя входами.
Он едва успел добежать до туалета и нырнуть в один из входов, когда автобус, не сбавляя скорости, пронесся мимо и вылетел в ворота, сопровождаемый матом парней Шалуна. Федор разобрал, что в салоне автобуса играла музыка. Что-то веселое, в стиле ретро.
Во всех окнах дома горел свет. Его ждали или у гробовщика в такое время есть дела на кладбище?
Он взошел на крыльцо. Открыл дверь. От спертого, кислотабачного запаха к горлу подступила дурнота. Федор сделал над собой огромное усилие, прежде чем шагнуть внутрь.
В темном предбаннике и в тускло освещенном коридоре ему никто не повстречался. В доме было три комнаты, и в каждой стоял неприятный гул, напоминающий осиное гнездо. Он знал, что комната Карпиди самая дальняя, но не прошел до нее и двух шагов, как услышал за спиной:
– Куда?
Обернулся. Неизвестно откуда в коридоре вырос громадный детина с расплющенным по всему лицу носом и глубоко посаженными глазками, которые при плохом освещении казались лишенными зрачков.
– К Анастасу Гаврииловичу, – интеллигентно промямлил Федор.
– Кто такой?
Детина подошел вплотную и дохнул перегаром.
– Мне назначено, – еще более неуверенным голосом произнес тот.
– Назначено, говоришь? Что-то раньше я тебя здесь не видел.
– Я вас тоже…
– А что в чемоданчике? – заинтересовался детина. – Ну-ка, покажь!
Федор уже понял, что дело принимает дурной оборот. Было как-то глупо потерять все в двух метрах от цели, и он решил действовать. Как только детина протянул руку к саквояжу, он изо всей силы двинул ему коленом в пах.
– С-с-сука! Блядь! – застонал тот, согнувшись в три погибели.
И Федор не нашел ничего лучше, как долбануть его саквояжем по голове.
Сам удар произвел несильное впечатление на детину, но посыпавшиеся ему наголову пачки долларов вызвали в нем раболепный трепет перед пришельцем.
– Не знаю, как так получилось, – сидел он в растерянности на полу, разглядывая помутневшим взором деньги, и без конца разводил руками, словно хлопал крыльями, пытаясь взлететь.
Двери всех трех комнат распахнулись, и в коридор высыпали люди, и кое-кто уже начал подбирать доллары, а Федор стоял с раскрытым ртом, пока не сообразил крикнуть:
– Это мои деньги!
Но в тот же миг ему на плечо опустилась чья-то тяжелая рука.
– Были твои – стали мои! – Произнесенная фраза подразумевала улыбку, но Поликарп не улыбался. Он буравил парня своими жгучими глазами, пока не кивнул на дверь дальней комнаты. – Пошли!
– А деньги?! – взмолился Федор.
– Не твоя забота.
– Но их могут…
– Не могут.
– Их надо пересчитать!
– Я верю моим друзьям.
– Нет, пожалуйста, пересчитайте!
– Не волнуйся! – Он почти силой втолкнул Федора в комнату и приказал своим людям:
– Деньги ко мне на стол! – Потом обратился к растерявшемуся окончательно детине:
– А ты, Вася, что сидишь? Попку простудишь! Давай-ка тоже ко мне!
Федор больше года не был в этой комнате. Отчаяние привело его сюда.
Никто из друзей и коллег не давал ему больше денег в долг, в городе все знали, что он банкрот и платить по счетам ему нечем. Он купился на показное радушие Поликарпа. Он был знаком со многими людьми из его окружения и наивно полагал, что сможет со временем стать здесь своим парнем. Но если бы не Мишкольц, Федор до конца жизни не расплатился бы с гробовщиком. Тот, подобно пауку, оплетал свою жертву немыслимыми процентами, потому что включал счетчик на каждый день.
«Ты живешь сегодня, и денежки с тебя выжимаются!» – любил говаривать Карпиди.
Федор отметил, что за полтора года в комнате ничего не изменилось.
Здесь вообще ничего не менялось уже много лет. Язык не поворачивался назвать эту дыру кабинетом. Грязные, в жиру и в копоти стены неопределенного цвета, письменный стол-развалюха с двумя обшарпанными тумбами, телефон периода культа личности, пара продавленных кресел, побуревших от времени и от грязи, пара стульев, на которых опасно сидеть, единственное узкое окошко, заляпанное то ли цементом, то ли каким-то другим раствором и оттого почти не пропускавшее солнца. А на что лампы дневного света, прикрученные к низкому потолку? От них все без исключения лица в этой комнате приобретали мертвенный, зеленоватый оттенок. Роль украшения мрачной, затхлой конуры отводилась портрету женщины средних лет, висящему над столом босса. Автор его явно принадлежал к разряду тех художников, что срисовывают с фотографий для надгробных памятников. Женщина с крупными чертами лица, с зализанными назад густыми черными волосами, закутанная в какую-то яркую, цветастую материю, как две капли воды походила на хозяина кабинета. Во время своего первого визита сюда Федор по простоте душевной спросил Поликарпа: «Это ваша мама?» Тот как-то сразу насторожился, глаза забегали быстрее обычного. «Нет, – ответил Анастас Гавриилович, – это мать моего друга».
Зачем было врать, не понимал Федор, снова разглядывая портрет женщины.
Ведь сходство очевидно. Парню было невдомек, что Анастас Карпиди относился к тому распространенному типу людей, которые, жестоко и напористо вламываясь в личную жизнь других, пуще огня боятся вторжения на свою территорию. Даже бесхитростный интерес постороннего человека к портрету покойной матери приводит в движение их маневренный аппарат.
– Что стоишь, голуба? Присаживайся! – похлопал его по спине Поликарп.
– Места всем хватит!
На самом деле в этой конуре негде было повернуться, и, когда ввалился незадачливый Вася с расплющенным носом и вонючим ртом, дышать стало трудно.
– Уй ты, мухомор-поганка! – замахал на него гробовщик. Видно, запах, исходящий от Васи, ему тоже не понравился. – Что ж ты, мерзавец, набрасываешься на людей? Совсем тут без меня опупели?!
Публичное распекание подчиненных, как известно, является любимой забавой начальников-самодуров всех времен и народов. Не мог без этого обойтись и Анастас Гавриилович, считавший себя другом и наставником молодежи.
Детина, поникнув головой, промямлил в свое оправдание:
– А вдруг там взрывчатка…
– Что? Взрывчатка? – трескуче рассмеялся Поликарп. –Да ты погляди на него, Вася, – сунул он жирный палец прямо в лицо Федору. – Разве он похож на террориста?
– Кто его знает… На морде не написано, а штука в руках подозрительная…
– Должен по морде разбирать, сука! – ударил обоими кулаками по трухлявому столу босс, так что клуб пыли взвился к потолку. – На хрена я плачу тебе? Чтоб ты на жопе сидел в коридоре?
Отчитав как следует охранника, он принялся за Федора:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Он едва успел добежать до туалета и нырнуть в один из входов, когда автобус, не сбавляя скорости, пронесся мимо и вылетел в ворота, сопровождаемый матом парней Шалуна. Федор разобрал, что в салоне автобуса играла музыка. Что-то веселое, в стиле ретро.
Во всех окнах дома горел свет. Его ждали или у гробовщика в такое время есть дела на кладбище?
Он взошел на крыльцо. Открыл дверь. От спертого, кислотабачного запаха к горлу подступила дурнота. Федор сделал над собой огромное усилие, прежде чем шагнуть внутрь.
В темном предбаннике и в тускло освещенном коридоре ему никто не повстречался. В доме было три комнаты, и в каждой стоял неприятный гул, напоминающий осиное гнездо. Он знал, что комната Карпиди самая дальняя, но не прошел до нее и двух шагов, как услышал за спиной:
– Куда?
Обернулся. Неизвестно откуда в коридоре вырос громадный детина с расплющенным по всему лицу носом и глубоко посаженными глазками, которые при плохом освещении казались лишенными зрачков.
– К Анастасу Гаврииловичу, – интеллигентно промямлил Федор.
– Кто такой?
Детина подошел вплотную и дохнул перегаром.
– Мне назначено, – еще более неуверенным голосом произнес тот.
– Назначено, говоришь? Что-то раньше я тебя здесь не видел.
– Я вас тоже…
– А что в чемоданчике? – заинтересовался детина. – Ну-ка, покажь!
Федор уже понял, что дело принимает дурной оборот. Было как-то глупо потерять все в двух метрах от цели, и он решил действовать. Как только детина протянул руку к саквояжу, он изо всей силы двинул ему коленом в пах.
– С-с-сука! Блядь! – застонал тот, согнувшись в три погибели.
И Федор не нашел ничего лучше, как долбануть его саквояжем по голове.
Сам удар произвел несильное впечатление на детину, но посыпавшиеся ему наголову пачки долларов вызвали в нем раболепный трепет перед пришельцем.
– Не знаю, как так получилось, – сидел он в растерянности на полу, разглядывая помутневшим взором деньги, и без конца разводил руками, словно хлопал крыльями, пытаясь взлететь.
Двери всех трех комнат распахнулись, и в коридор высыпали люди, и кое-кто уже начал подбирать доллары, а Федор стоял с раскрытым ртом, пока не сообразил крикнуть:
– Это мои деньги!
Но в тот же миг ему на плечо опустилась чья-то тяжелая рука.
– Были твои – стали мои! – Произнесенная фраза подразумевала улыбку, но Поликарп не улыбался. Он буравил парня своими жгучими глазами, пока не кивнул на дверь дальней комнаты. – Пошли!
– А деньги?! – взмолился Федор.
– Не твоя забота.
– Но их могут…
– Не могут.
– Их надо пересчитать!
– Я верю моим друзьям.
– Нет, пожалуйста, пересчитайте!
– Не волнуйся! – Он почти силой втолкнул Федора в комнату и приказал своим людям:
– Деньги ко мне на стол! – Потом обратился к растерявшемуся окончательно детине:
– А ты, Вася, что сидишь? Попку простудишь! Давай-ка тоже ко мне!
Федор больше года не был в этой комнате. Отчаяние привело его сюда.
Никто из друзей и коллег не давал ему больше денег в долг, в городе все знали, что он банкрот и платить по счетам ему нечем. Он купился на показное радушие Поликарпа. Он был знаком со многими людьми из его окружения и наивно полагал, что сможет со временем стать здесь своим парнем. Но если бы не Мишкольц, Федор до конца жизни не расплатился бы с гробовщиком. Тот, подобно пауку, оплетал свою жертву немыслимыми процентами, потому что включал счетчик на каждый день.
«Ты живешь сегодня, и денежки с тебя выжимаются!» – любил говаривать Карпиди.
Федор отметил, что за полтора года в комнате ничего не изменилось.
Здесь вообще ничего не менялось уже много лет. Язык не поворачивался назвать эту дыру кабинетом. Грязные, в жиру и в копоти стены неопределенного цвета, письменный стол-развалюха с двумя обшарпанными тумбами, телефон периода культа личности, пара продавленных кресел, побуревших от времени и от грязи, пара стульев, на которых опасно сидеть, единственное узкое окошко, заляпанное то ли цементом, то ли каким-то другим раствором и оттого почти не пропускавшее солнца. А на что лампы дневного света, прикрученные к низкому потолку? От них все без исключения лица в этой комнате приобретали мертвенный, зеленоватый оттенок. Роль украшения мрачной, затхлой конуры отводилась портрету женщины средних лет, висящему над столом босса. Автор его явно принадлежал к разряду тех художников, что срисовывают с фотографий для надгробных памятников. Женщина с крупными чертами лица, с зализанными назад густыми черными волосами, закутанная в какую-то яркую, цветастую материю, как две капли воды походила на хозяина кабинета. Во время своего первого визита сюда Федор по простоте душевной спросил Поликарпа: «Это ваша мама?» Тот как-то сразу насторожился, глаза забегали быстрее обычного. «Нет, – ответил Анастас Гавриилович, – это мать моего друга».
Зачем было врать, не понимал Федор, снова разглядывая портрет женщины.
Ведь сходство очевидно. Парню было невдомек, что Анастас Карпиди относился к тому распространенному типу людей, которые, жестоко и напористо вламываясь в личную жизнь других, пуще огня боятся вторжения на свою территорию. Даже бесхитростный интерес постороннего человека к портрету покойной матери приводит в движение их маневренный аппарат.
– Что стоишь, голуба? Присаживайся! – похлопал его по спине Поликарп.
– Места всем хватит!
На самом деле в этой конуре негде было повернуться, и, когда ввалился незадачливый Вася с расплющенным носом и вонючим ртом, дышать стало трудно.
– Уй ты, мухомор-поганка! – замахал на него гробовщик. Видно, запах, исходящий от Васи, ему тоже не понравился. – Что ж ты, мерзавец, набрасываешься на людей? Совсем тут без меня опупели?!
Публичное распекание подчиненных, как известно, является любимой забавой начальников-самодуров всех времен и народов. Не мог без этого обойтись и Анастас Гавриилович, считавший себя другом и наставником молодежи.
Детина, поникнув головой, промямлил в свое оправдание:
– А вдруг там взрывчатка…
– Что? Взрывчатка? – трескуче рассмеялся Поликарп. –Да ты погляди на него, Вася, – сунул он жирный палец прямо в лицо Федору. – Разве он похож на террориста?
– Кто его знает… На морде не написано, а штука в руках подозрительная…
– Должен по морде разбирать, сука! – ударил обоими кулаками по трухлявому столу босс, так что клуб пыли взвился к потолку. – На хрена я плачу тебе? Чтоб ты на жопе сидел в коридоре?
Отчитав как следует охранника, он принялся за Федора:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122