Мужчина в нем говорил одно, а опер — другое. Никаких гарантий, что в квартире не понатыкали микрофонов, не было. Большую часть его агентуры составляли женщины, и слишком успешная их работа навевала начальству мысли, что одной беззаветной любовью агентесс к родине это не объяснялось.
«Если не дам результат, мне бутылку затолкают не скажу куда. А за сожительство с агентом вообще кастрируют. И не объяснишь же, что баба была на грани истерики, а другого способа вернуть ее к жизни я не знаю». Он вернулся в комнату. Елена сидела на диване, поджав под себя ноги.
«Чему быть, того не миновать», — решил для себя Белов, встретившись с ней взглядом. Тоска и боль в ее глазах были смертные.
Елена пригубила коньяк, провела по губам языком.
— Вкусно. — Тряхнула головой. — Ладно, Игорь, давай о деле.
Он сел за стол, чтобы не видеть ее коленей, обтянутых шелковой юбкой.
— Кажется, я серьезно напортачила, но другого выхода не было. Вчера у Лизы Знаменской собралась компашка. Сначала час накручивали друг друга. Дирижировал «Клест». Потом, когда народ созрел для баррикад и эшафотов, появился новенький. Серьезный дядя. Принес свежие новости о страданиях «узников совести». Описать дядю?
— Потом. Давай фактуру. — Белов напрягся, остро почувствовал качественную контригру.
— Пустили по кругу письмо к американскому Конгрессу. Что-то в защиту этих самых «узников». Пришлось подписать. — Лена, увидев, какую мину состроил Белов, вздрогнула, как от удара. — А что оставалось делать, если они все на меня уставились?
— Та-ак. — Белов залпом допил коньяк. Лену сыграли качественно. Это был самый надежный способ проверки. Закостеневшие в диссидентуре пачками подписывали воззвания и письма протеста, терять им уже было нечего. Самые сообразительные заблаговременно обзавелись справками о вялотекущей шизофрении и суда не боялись. Разве что психушек… А новичков следовало проверять и вязать намертво. Слово — оно и есть слово, оперативную запись в суд не потащишь. А вот бумажку с собственноручно и добровольно исполненной закорючкой — сам бог велел. Как учил Вышинский, добровольное признание — царица доказательств. А тут тебе не выбитое в подвалах, а абсолютно добровольное признание в антисоветской деятельности. Осталось только положить в конверт и отправить по почте, чтобы родные «органы», перехватив подметное письмишко, радостно поставили на оперативный учет очередного борца за справедливость. Тот, кто дирижировал этим сбродом шизиков, отлично знал азы оперативного ремесла: ни один агент без визы опера на такой шаг не пойдет, и ни один опер не даст агенту добро на участие в антиправительственной деятельности, потому что до оправдания «преступления» в оперативных интересах советские законы еще не дошли. Подпишешь — приговор, не подпишешь — приговор как агенту.
— Потом дядя вывел на кухню и, заглядывая в глаза, стал объяснять последствия моего шага. Партком, профком, увольнение.
— А ты?
— Ну не дура же я. — Елена пожала плечами. — Соглашалась со всем. Плела что-то про совесть и невозможность терпеть дальше. Сочувственно кивал, потом пригласил в кафе.
— Поехали сразу?
— Нет. Пешком погуляли.
«Ясно, водил по „контрольным точкам“, вычислял наружку», — сообразил Белов.
— Обходительный дядя, внимательный. Вопросами не изводил. Оставил домашний телефон. Когда шла домой, засекла «хвост». — Она поднесла рюмку к губам, выпила до дна, высоко запрокинув голову. — Что дальше, Игорь?
Белов тяжело вздохнул.
Вывод был прост. На горизонте, как и требовалось по сценарию операции, замаячил вербовщик, которого уже устали ждать, и жизнь Елены вот-вот пойдет под откос. Уж он знал, что начальство по обе стороны тайного фронта скоро запрыгает от восторга, пойдет большая игра, каждый будет тянуть в свою сторону, пока человеческая жизнь в их жестких руках не треснет по швам.
«Чистой разведкой здесь не пахнет, — прикинул в уме Белов. — В таком случае они бы наоборот отводили ее от диссидентуры. Значит, как секретоноситель интереса для них она не представляет. На оголтелую фанатичку не тянет, слишком умна. И им, и нам нужны люди, но строго определенного качества. Способных к оперативной работе мало, качественные агенты наперечет, и конкуренция у нас жуткая. Если Лена у меня одна из лучших, то почему бы не предположить, что на нее не положил взгляд кто-то с той стороны? Сердцем чувствую, грядет игра по линии идеологической разведки».
— Что будет дальше, Игорь? — повторила она. Белов посмотрел ей в глаза. Бусинки слез дрожали на самой кромке век.
Он выматерил себя за то, что все это время думал не о том.
— Сядь рядом. Пожалуйста, — попросила Елена.
Он пересел на диван. Взял из ее рук рюмку, пристроил на подлокотнике.
Она обняла его первой. Уткнулась в грудь и беззвучно зарыдала.
А дальше… Проверка показала, что за добрым дядей стоит Натива-Бар[14], что было в сто раз круче Моссада. Такой удачи никто не ожидал, как само собой разумеющееся, решили ковать железо, пока горячо. На радостях никому даже не пришло в голову, что между молотом и наковальней оказался живой человек.
А жизнь Елены затрещала так, что ошметки души разметало в разные стороны. Партком, увольнение из режимного института, зарубленная диссертация, заявление в ОВИР и неизбежный отказ. Лену, легендируя для серьезных игр, загнали в «отказники», превратив в изгоя. Ушли старые друзья, вытесненные «отказниками» с лихорадочно горящими глазами и нервно перекошенными ртами. Денег стало не хватать, а интересной работы не было. И самое непредвиденное — развод. Жить с издерганной женой мужу стало невмоготу, а по карьерным соображениям — просто опасно. На всем, ради чего живет нормальный человек, пришлось поставить крест. И все ради того, чтобы через два года через нее с той стороны пошла качественная деза. Ушлые ребята из Натива-Бар, как оказалось, и не собирались делать из Лены первоклассного агента.
Опять долго обсасывали ситуацию, пока не пришли к выводу, что пора рубить концы. Смысла глотать чужую «липу» не было, а сдвинуть Елену с заранее кем-то определенной роли поставщика «дезы» не представлялось никакой возможности. Резолюцию наложили немудреную, как смертный приговор: «Дальнейшая разработка оперативного интереса не представляет. Контакт с агентом прекратить».
— Что делать, Кирилл? — спросил Белов. Журавлев тяжело засопел, ткнул окурок в пепельницу.
— Тушить свет и сливать воду. Она — проваленный агент.
— Она — женщина, которой мы жизнь испохабили! — Белов вскочил.
— Все я понимаю, но работать с ней дальше нельзя. На первом же контакте спалит всех.
— А у нее больше ничего не осталось! Ни семьи, ни мужика, ни работы. Только пахота на нашу контору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212
«Если не дам результат, мне бутылку затолкают не скажу куда. А за сожительство с агентом вообще кастрируют. И не объяснишь же, что баба была на грани истерики, а другого способа вернуть ее к жизни я не знаю». Он вернулся в комнату. Елена сидела на диване, поджав под себя ноги.
«Чему быть, того не миновать», — решил для себя Белов, встретившись с ней взглядом. Тоска и боль в ее глазах были смертные.
Елена пригубила коньяк, провела по губам языком.
— Вкусно. — Тряхнула головой. — Ладно, Игорь, давай о деле.
Он сел за стол, чтобы не видеть ее коленей, обтянутых шелковой юбкой.
— Кажется, я серьезно напортачила, но другого выхода не было. Вчера у Лизы Знаменской собралась компашка. Сначала час накручивали друг друга. Дирижировал «Клест». Потом, когда народ созрел для баррикад и эшафотов, появился новенький. Серьезный дядя. Принес свежие новости о страданиях «узников совести». Описать дядю?
— Потом. Давай фактуру. — Белов напрягся, остро почувствовал качественную контригру.
— Пустили по кругу письмо к американскому Конгрессу. Что-то в защиту этих самых «узников». Пришлось подписать. — Лена, увидев, какую мину состроил Белов, вздрогнула, как от удара. — А что оставалось делать, если они все на меня уставились?
— Та-ак. — Белов залпом допил коньяк. Лену сыграли качественно. Это был самый надежный способ проверки. Закостеневшие в диссидентуре пачками подписывали воззвания и письма протеста, терять им уже было нечего. Самые сообразительные заблаговременно обзавелись справками о вялотекущей шизофрении и суда не боялись. Разве что психушек… А новичков следовало проверять и вязать намертво. Слово — оно и есть слово, оперативную запись в суд не потащишь. А вот бумажку с собственноручно и добровольно исполненной закорючкой — сам бог велел. Как учил Вышинский, добровольное признание — царица доказательств. А тут тебе не выбитое в подвалах, а абсолютно добровольное признание в антисоветской деятельности. Осталось только положить в конверт и отправить по почте, чтобы родные «органы», перехватив подметное письмишко, радостно поставили на оперативный учет очередного борца за справедливость. Тот, кто дирижировал этим сбродом шизиков, отлично знал азы оперативного ремесла: ни один агент без визы опера на такой шаг не пойдет, и ни один опер не даст агенту добро на участие в антиправительственной деятельности, потому что до оправдания «преступления» в оперативных интересах советские законы еще не дошли. Подпишешь — приговор, не подпишешь — приговор как агенту.
— Потом дядя вывел на кухню и, заглядывая в глаза, стал объяснять последствия моего шага. Партком, профком, увольнение.
— А ты?
— Ну не дура же я. — Елена пожала плечами. — Соглашалась со всем. Плела что-то про совесть и невозможность терпеть дальше. Сочувственно кивал, потом пригласил в кафе.
— Поехали сразу?
— Нет. Пешком погуляли.
«Ясно, водил по „контрольным точкам“, вычислял наружку», — сообразил Белов.
— Обходительный дядя, внимательный. Вопросами не изводил. Оставил домашний телефон. Когда шла домой, засекла «хвост». — Она поднесла рюмку к губам, выпила до дна, высоко запрокинув голову. — Что дальше, Игорь?
Белов тяжело вздохнул.
Вывод был прост. На горизонте, как и требовалось по сценарию операции, замаячил вербовщик, которого уже устали ждать, и жизнь Елены вот-вот пойдет под откос. Уж он знал, что начальство по обе стороны тайного фронта скоро запрыгает от восторга, пойдет большая игра, каждый будет тянуть в свою сторону, пока человеческая жизнь в их жестких руках не треснет по швам.
«Чистой разведкой здесь не пахнет, — прикинул в уме Белов. — В таком случае они бы наоборот отводили ее от диссидентуры. Значит, как секретоноситель интереса для них она не представляет. На оголтелую фанатичку не тянет, слишком умна. И им, и нам нужны люди, но строго определенного качества. Способных к оперативной работе мало, качественные агенты наперечет, и конкуренция у нас жуткая. Если Лена у меня одна из лучших, то почему бы не предположить, что на нее не положил взгляд кто-то с той стороны? Сердцем чувствую, грядет игра по линии идеологической разведки».
— Что будет дальше, Игорь? — повторила она. Белов посмотрел ей в глаза. Бусинки слез дрожали на самой кромке век.
Он выматерил себя за то, что все это время думал не о том.
— Сядь рядом. Пожалуйста, — попросила Елена.
Он пересел на диван. Взял из ее рук рюмку, пристроил на подлокотнике.
Она обняла его первой. Уткнулась в грудь и беззвучно зарыдала.
А дальше… Проверка показала, что за добрым дядей стоит Натива-Бар[14], что было в сто раз круче Моссада. Такой удачи никто не ожидал, как само собой разумеющееся, решили ковать железо, пока горячо. На радостях никому даже не пришло в голову, что между молотом и наковальней оказался живой человек.
А жизнь Елены затрещала так, что ошметки души разметало в разные стороны. Партком, увольнение из режимного института, зарубленная диссертация, заявление в ОВИР и неизбежный отказ. Лену, легендируя для серьезных игр, загнали в «отказники», превратив в изгоя. Ушли старые друзья, вытесненные «отказниками» с лихорадочно горящими глазами и нервно перекошенными ртами. Денег стало не хватать, а интересной работы не было. И самое непредвиденное — развод. Жить с издерганной женой мужу стало невмоготу, а по карьерным соображениям — просто опасно. На всем, ради чего живет нормальный человек, пришлось поставить крест. И все ради того, чтобы через два года через нее с той стороны пошла качественная деза. Ушлые ребята из Натива-Бар, как оказалось, и не собирались делать из Лены первоклассного агента.
Опять долго обсасывали ситуацию, пока не пришли к выводу, что пора рубить концы. Смысла глотать чужую «липу» не было, а сдвинуть Елену с заранее кем-то определенной роли поставщика «дезы» не представлялось никакой возможности. Резолюцию наложили немудреную, как смертный приговор: «Дальнейшая разработка оперативного интереса не представляет. Контакт с агентом прекратить».
— Что делать, Кирилл? — спросил Белов. Журавлев тяжело засопел, ткнул окурок в пепельницу.
— Тушить свет и сливать воду. Она — проваленный агент.
— Она — женщина, которой мы жизнь испохабили! — Белов вскочил.
— Все я понимаю, но работать с ней дальше нельзя. На первом же контакте спалит всех.
— А у нее больше ничего не осталось! Ни семьи, ни мужика, ни работы. Только пахота на нашу контору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212