Вот как сегодня, например. Павел с Сашкой планировали заскочить к физруку, но Огурец решил, что свободное время студентам ни к чему. И закатил генеральную уборку. В результате Сашка поехал в спорткомплекс, а Павел — в офис, чтоб не опаздывать вдвоем.
Проскочив проходную, Павел тут же содрал с себя куртку, счистил слой льда, образовавшегося на ней из-за мокрой метели. Ну и погодка… Поднялся наверх, сначала повесил куртку в сушилку, и только потом направился в большую залу для общих сборов.
— А где Моравлин? — спросил Царев у Павла.
— Я его сегодня даже не видел. У нас практика в подвале, мы наверх и не поднимаемся.
Сашка Черненко пришел через полчаса, сразу после Машки Голиковой и Нины Жуковой, проторчавших у парикмахера полдня.
— Уже все, да? — спросил Сашка. — Пустите меня в уголок, — и принялся пролезать вдоль стола, как будто нечаянно коснувшись буквально всех женских коленок по пути.
— Все, — кивнул Савельев. — Кроме Моравлина.
— А его не будет, — сказал Сашка. — Я его видел только что. Он в сторону дома топал, — и заговорщицки подмигнул: — С девушкой.
— Ну слава Богу, — вздохнул Савельев. — Наконец-то. Я уж думал, он в монахи после Сердюковой пострижется. Отошел. Так, раз его не будет, то можно начинать. Давайте, мужчины, озаботьтесь шампанским, пока милые дамы не вспомнили, что им тоже Бог руки дал.
Милые дамы — а Павел уже заметил, что в Службе дамы умели быть по-настоящему милыми! — и не собирались корчить из себя феминисток. Давно немодно. Сидели, пересмеивались, строили глазки — так, чуть-чуть. Ради приличия. Савельев, по случаю торжественного банкета в цивильном костюме, встал, в руке — фужер с шампанским, обаятельно улыбнулся. Умеет, гад, когда надо быть очаровательным.
— Милые наши, прекрасные женщины! — прочувствованно начал он. — Хотя все мы знаем, что сей праздник появился благодаря тому, что мы, бессовестные лентяи, заставили женщин работать и всячески их притесняли до того, что появилась Клара Цеткин, которая и настояла на праве женщин иметь свой собственный праздник, — от этого праздник не перестает быть праздником. И я сейчас, от лица всех мужчин Службы хотел бы вам сказать: вы напрасно думаете, что мы начинаем восхищаться вами только в канун Восьмого марта. Мы восхищаемся вами целый год. Иначе нельзя, потому что на самом деле все наши поступки продиктованы одним лишь стремлением — понравиться вам. Но Восьмое марта — день особенный. Потому что в обычные дни мы скованы сотнями правил поведения, запрещающих как нам, так и вам открытое проявление эмоций. И только Восьмое марта позволяет нам быть самими собой. Открыто восхищаться вами, делать вам подарки, говорить комплименты, ухаживать… Э, что я говорю? Если б в Службу не брали женщин, я бы с горя ушел в монастырь. В женский, разумеется. Потому что, скажу честно, нам просто свет без вас не мил. И сейчас я хотел бы выпить за вас, за вашу красоту, за то, что вы так милосердно скрашиваете нам жизнь. Цветите, светите и не обижайтесь на нашу якобы невнимательность: ведь всем известно, что мы все видим, только сказать стесняемся.
Все засмеялись. Мужчины пили стоя, гусарски выпятив грудь, женщины в большинстве своем просто пригубили.
После торжественного слова начальника обстановка почти мгновенно превратилась в неофициальную. Бондарчук, из шифровальщиков переквалифицировавшийся в звукорежиссеры, организовал музыку. Дим-Дим пригласил танцевать Машку Голикову, по случаю праздника сделавшую себе новую стрижку. Царев для приличия гневно сверкнул глазами: Дим-Дим на всех банкетах танцевал только с Машкой. Но все прекрасно знали, что это из-за невероятной, постыдной для блокатора стеснительности: Машка была лучшей подругой Нины Жуковой, Лоханычевой медсестры. Дим-Дим предпочитал подбивать клинья к Нине при Машкином посредничестве.
Павлу было немного скучно без Оли, и даже думалось: если Царев приводит Машку, хотя она не работает в Службе, то кто мешает пригласить Олю?
На перекуре Митрич о чем-то спорил с Царевым, Павел уловил только конец реплики:
— …вот ты сам спроси у Илюхи — он тебе подтвердит.
— А и спрошу! — завелся слегка поддатый Царев, потянув из кармана телефон.
— Царев, имей совесть! — осадил его Лоханыч. — Тебе ж ясно сказали: Илюха сегодня с девушкой. Оставь парня в покое.
— Да он уже дома, наверное, — сказал Сашка. — Часа два прошло, успел доехать-то.
— Ну и что? — воззрился Царев.
— Ничего. Девушку проводил и уже свободен.
— Ага, проводил, — скептически заметил Царев. — Ты не смотри, что Илюха таким скромником выглядит. Он своего не упустит. Это ты его просто не знаешь, потому иллюзии питаешь на его счет.
— А мне не надо знать его, — парировал Сашка. — Достаточно знать эту девушку. А девушка — очень строгих правил.
— Да? — с явным сомнением спросил Царев. — Это кто такая?
— Из нашей группы. Ольга Пацанчик.
— Кто?! — в один голос спросили Царев, Лоханыч и Павел.
Павлу показалось, что его ударили. Илюха Моравлин — и Оля?! Ему даже в голову не могло прийти, что такое возможно… И почему-то сразу поверил, что Сашка не приврал, и это не совпадение — мало ли кто с кем в метро идет? Тем более, Оля и Моравлин живут рядом. Нет, тут он нутром почуял, что вместе они были вовсе не потому, что им так жилье распределили. Вот, значит, почему Оля в последнее время так изменилась. Резко. Он-то, дурак, думал, что после удаления антикорректора в лице Риты. А оказывается, там Моравлин постарался.
Царев внезапно зашелся не слишком трезвым смехом. Хохотал до слез, Павел неодобрительно на него посматривал, не сумев распознать причину веселья.
— Сейчас… — сказал Царев. Отсмеялся, вытер выступившие слезы. — Слушайте, это ж натуральный безопаснический анекдот! Короче, дело было так. Сидит у меня дома Моравлин. Веселый такой. Мне звонят из Московья, так и так, человек к нам переводом идет. Моравлин мне и говорит: не один, а двое, парень и девчонка, девчонку зовут Ольгой. На следующий день я узнаю — все в точности совпадает. А мне из-за этих москвичей ректор чуть голову не оторвал. И тут мне на глаза Моравлин попадается и заявляет, что он, типа, пошутил ! Я психанул и говорю, что я тоже шутить умею, а посему возиться ему с этой Ольгой! Нет, и что получается?! Возится!
— А я тебе сейчас вторую часть этого анекдота расскажу, — негромко сказал Лоханыч. — Стоим мы вот на этом самом месте с Илюхой, он мне и говорит, что у него глюки: показалось, что на подоконнике “Ольга” красиво написано. Дело было весной, а осенью приходит ко мне и давится от смеха: мол, Цареву этот глюк в измененном виде пересказал, а тот возьми да сбудься!
Павел только прикрыл глаза. Значит, его надеждам сбыться не суждено. С такими знаками не поспоришь…
— Я не знал, — посерьезнел Царев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
Проскочив проходную, Павел тут же содрал с себя куртку, счистил слой льда, образовавшегося на ней из-за мокрой метели. Ну и погодка… Поднялся наверх, сначала повесил куртку в сушилку, и только потом направился в большую залу для общих сборов.
— А где Моравлин? — спросил Царев у Павла.
— Я его сегодня даже не видел. У нас практика в подвале, мы наверх и не поднимаемся.
Сашка Черненко пришел через полчаса, сразу после Машки Голиковой и Нины Жуковой, проторчавших у парикмахера полдня.
— Уже все, да? — спросил Сашка. — Пустите меня в уголок, — и принялся пролезать вдоль стола, как будто нечаянно коснувшись буквально всех женских коленок по пути.
— Все, — кивнул Савельев. — Кроме Моравлина.
— А его не будет, — сказал Сашка. — Я его видел только что. Он в сторону дома топал, — и заговорщицки подмигнул: — С девушкой.
— Ну слава Богу, — вздохнул Савельев. — Наконец-то. Я уж думал, он в монахи после Сердюковой пострижется. Отошел. Так, раз его не будет, то можно начинать. Давайте, мужчины, озаботьтесь шампанским, пока милые дамы не вспомнили, что им тоже Бог руки дал.
Милые дамы — а Павел уже заметил, что в Службе дамы умели быть по-настоящему милыми! — и не собирались корчить из себя феминисток. Давно немодно. Сидели, пересмеивались, строили глазки — так, чуть-чуть. Ради приличия. Савельев, по случаю торжественного банкета в цивильном костюме, встал, в руке — фужер с шампанским, обаятельно улыбнулся. Умеет, гад, когда надо быть очаровательным.
— Милые наши, прекрасные женщины! — прочувствованно начал он. — Хотя все мы знаем, что сей праздник появился благодаря тому, что мы, бессовестные лентяи, заставили женщин работать и всячески их притесняли до того, что появилась Клара Цеткин, которая и настояла на праве женщин иметь свой собственный праздник, — от этого праздник не перестает быть праздником. И я сейчас, от лица всех мужчин Службы хотел бы вам сказать: вы напрасно думаете, что мы начинаем восхищаться вами только в канун Восьмого марта. Мы восхищаемся вами целый год. Иначе нельзя, потому что на самом деле все наши поступки продиктованы одним лишь стремлением — понравиться вам. Но Восьмое марта — день особенный. Потому что в обычные дни мы скованы сотнями правил поведения, запрещающих как нам, так и вам открытое проявление эмоций. И только Восьмое марта позволяет нам быть самими собой. Открыто восхищаться вами, делать вам подарки, говорить комплименты, ухаживать… Э, что я говорю? Если б в Службу не брали женщин, я бы с горя ушел в монастырь. В женский, разумеется. Потому что, скажу честно, нам просто свет без вас не мил. И сейчас я хотел бы выпить за вас, за вашу красоту, за то, что вы так милосердно скрашиваете нам жизнь. Цветите, светите и не обижайтесь на нашу якобы невнимательность: ведь всем известно, что мы все видим, только сказать стесняемся.
Все засмеялись. Мужчины пили стоя, гусарски выпятив грудь, женщины в большинстве своем просто пригубили.
После торжественного слова начальника обстановка почти мгновенно превратилась в неофициальную. Бондарчук, из шифровальщиков переквалифицировавшийся в звукорежиссеры, организовал музыку. Дим-Дим пригласил танцевать Машку Голикову, по случаю праздника сделавшую себе новую стрижку. Царев для приличия гневно сверкнул глазами: Дим-Дим на всех банкетах танцевал только с Машкой. Но все прекрасно знали, что это из-за невероятной, постыдной для блокатора стеснительности: Машка была лучшей подругой Нины Жуковой, Лоханычевой медсестры. Дим-Дим предпочитал подбивать клинья к Нине при Машкином посредничестве.
Павлу было немного скучно без Оли, и даже думалось: если Царев приводит Машку, хотя она не работает в Службе, то кто мешает пригласить Олю?
На перекуре Митрич о чем-то спорил с Царевым, Павел уловил только конец реплики:
— …вот ты сам спроси у Илюхи — он тебе подтвердит.
— А и спрошу! — завелся слегка поддатый Царев, потянув из кармана телефон.
— Царев, имей совесть! — осадил его Лоханыч. — Тебе ж ясно сказали: Илюха сегодня с девушкой. Оставь парня в покое.
— Да он уже дома, наверное, — сказал Сашка. — Часа два прошло, успел доехать-то.
— Ну и что? — воззрился Царев.
— Ничего. Девушку проводил и уже свободен.
— Ага, проводил, — скептически заметил Царев. — Ты не смотри, что Илюха таким скромником выглядит. Он своего не упустит. Это ты его просто не знаешь, потому иллюзии питаешь на его счет.
— А мне не надо знать его, — парировал Сашка. — Достаточно знать эту девушку. А девушка — очень строгих правил.
— Да? — с явным сомнением спросил Царев. — Это кто такая?
— Из нашей группы. Ольга Пацанчик.
— Кто?! — в один голос спросили Царев, Лоханыч и Павел.
Павлу показалось, что его ударили. Илюха Моравлин — и Оля?! Ему даже в голову не могло прийти, что такое возможно… И почему-то сразу поверил, что Сашка не приврал, и это не совпадение — мало ли кто с кем в метро идет? Тем более, Оля и Моравлин живут рядом. Нет, тут он нутром почуял, что вместе они были вовсе не потому, что им так жилье распределили. Вот, значит, почему Оля в последнее время так изменилась. Резко. Он-то, дурак, думал, что после удаления антикорректора в лице Риты. А оказывается, там Моравлин постарался.
Царев внезапно зашелся не слишком трезвым смехом. Хохотал до слез, Павел неодобрительно на него посматривал, не сумев распознать причину веселья.
— Сейчас… — сказал Царев. Отсмеялся, вытер выступившие слезы. — Слушайте, это ж натуральный безопаснический анекдот! Короче, дело было так. Сидит у меня дома Моравлин. Веселый такой. Мне звонят из Московья, так и так, человек к нам переводом идет. Моравлин мне и говорит: не один, а двое, парень и девчонка, девчонку зовут Ольгой. На следующий день я узнаю — все в точности совпадает. А мне из-за этих москвичей ректор чуть голову не оторвал. И тут мне на глаза Моравлин попадается и заявляет, что он, типа, пошутил ! Я психанул и говорю, что я тоже шутить умею, а посему возиться ему с этой Ольгой! Нет, и что получается?! Возится!
— А я тебе сейчас вторую часть этого анекдота расскажу, — негромко сказал Лоханыч. — Стоим мы вот на этом самом месте с Илюхой, он мне и говорит, что у него глюки: показалось, что на подоконнике “Ольга” красиво написано. Дело было весной, а осенью приходит ко мне и давится от смеха: мол, Цареву этот глюк в измененном виде пересказал, а тот возьми да сбудься!
Павел только прикрыл глаза. Значит, его надеждам сбыться не суждено. С такими знаками не поспоришь…
— Я не знал, — посерьезнел Царев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136