Она ступила на сухой песок, сбросила плащ и выпрямилась; ее распущенные волосы развевались по ветру, кожа сияла в лунном свете, как жемчуг. Эмиен жадно впился в хозяйку глазами и увидел, как она подняла голову и коснулась обруча на шее.
Татагрес вдруг окружил туман, прозрачный, как легкий дымок от костра, и завихрился вокруг нее, сплетаясь нитями паутины. Скоро стройное тело Татагрес оказалось облачено в призрачный наряд, не скрывавший ее тела. Засевшие в укрытии дозорные не отрывали глаз от белоснежных плеч, груди и бедер колдуньи; Эмиен еле дышал. Хотя волшебство Татагрес не предназначалось для юноши, того бросило в жар, его лоб покрылся испариной. Стоя по колено в воде, он не сводил глаз с госпожи. Да, она устроила это представление только для того, чтобы расправиться с дозорными, но он ничего не мог поделать с охватившим его желанием. Его тело жаждало обладать Татагрес, в то время как душа рвалась на свободу, сознавая, насколько безжалостна колдунья, превратившая мужское восхищение женской красотой в орудие своей власти. Когда из укрытия в скалах выскочил первый дозорный, а за ним — второй, Эмиен сжал кулаки, по его щекам потекли слезы. Он беспомощно смотрел, как воин плашмя рухнул на песок, задергавшись в предсмертных судорогах, как тут же упал второй. Скоро все было кончено: два мертвых тела застыли на прибрежном песке, на который все так же неустанно накатывались волны.
Эмиен наконец пришел в себя; дрожа, как от лютого мороза, шагнул вперед и опустился на колени на мелководье.
Но Татагрес еще не кончила колдовать. Она подняла руки, на фоне темных дюн казавшиеся вырезанными из слоновой кости, и тихо, очень тихо прошептала заклинание. Эти слова пронзили Эмиена острой иглой почти нестерпимого желания. Желания — и сознания своего одиночества. Замершая на берегу женщина показалась Эмиену единственной в мире, но песня, полившаяся из уст Татагрес, была обращена не к нему. Отвергнутый юноша вскрикнул от боли, чувствуя во рту соленый вкус крови. Он прекрасно сознавал, что не стоит светловолосой красавицы, сознавал, что его отвергли по заслугам, потому замер на месте… А в следующий миг мелодичный напев, который выводила Татагрес, превратился в режущий слух вопль. Ничто в мире не могло превратить эти звуки обратно в волшебную песню, и понимание этого причиняло невыносимую боль.
Эмиен осел среди пены прибоя и не сразу заметил, как из кустов, сжимая меч, выскочил третий дозорный, в пустых глазах которого не отражалось ничего, кроме похоти.
Татагрес гибко выгнулась и протянула к нему руки; это движение заставило Эмиена поднять глаза и увидеть, как к его хозяйке приближается чужак. Воин, облаченный в кожаные доспехи, дрожал всем телом и тяжело дышал, он уже протянул руку, чтобы коснуться обнаженного плеча женщины, и Эмиена переполнила жгучая ревность.
Татагрес наклонила голову, уткнувшись дозорному в шею, что-то тихо шепча. Пальцы мужчины разжались, меч со звоном ударился о камень, но воин не обратил на это внимания. Забыв, где он и что с ним, он улыбался Татагрес, которая прильнула к нему и запустила пальцы в его волосы. Дозорный что-то хрипло пробормотал, сжимая в объятиях тонкую женскую фигурку, и, движимый страстью, противостоять которой не смог бы ни один мужчина, нашел губами губы Татагрес. Заклинание колдуньи проникло в его сердце, воздух вокруг задрожал.
Обезумев от ревности, Эмиен заколотил себя кулаком по бедру, а потом заплакал так, словно сердце его разрывалось. Ослепнув от слез, он больше не замечал волн, захлестывающих его ноги, и не заметил, как руки дозорного вдруг разжались. Лишь когда у воина подогнулись колени, Эмиен понял, в какую ловушку Татагрес поймала последнего из часовых Килмарка. Ее жертва пошатнулась и тяжело осела на песок.
Мертвый воин лежал на озаренном луной берегу, прилив лизал его вытянутые руки.
От ужаса Эмиен даже забыл о своей страсти. Он увидел, как Татагрес подобрала выпавший из руки мужчины меч, и содрогнулся, услышав ее смех.
Вверх взвились искры, и полупрозрачный покров заклинания вокруг колдуньи растаял.
Эмиен согнулся в три погибели: его мутило, он едва дышал. Кашляя, юноша окунул руки в ледяную воду и сидел так до тех пор, пока Татагрес не подошла к нему.
Видя, что Эмиен не собирается вставать, колдунья дернула его за плащ.
— У меня для тебя есть подарок.
Эмиен поднял голову и увидел, что она протягивает ему меч погибшего дозорного. Ему всегда хотелось иметь свой меч, и все-таки подарок привел его в ужас. Но он справился с собой и принял предложенное оружие: хотя благодаря Татагрес на берегу не осталось воинов, если Килмарку успели доложить о причалившем пинасе, им все еще угрожала опасность.
Словно прочитав эти мысли, Татагрес насмешливо фыркнула:
— Ты нервничаешь, словно принцесса на сносях. Ступай на берег, там есть чем заняться.
Уязвленный ее презрением, Эмиен вскочил и, крепко сжав рукоятку меча, пошел по мелководью на берег. Татагрес невозмутимо переступила через тело дозорного, но Эмиену было далеко до такого хладнокровия. Он мельком взглянул на труп: остекленевшие глаза смотрели в небо, словно пытались найти там причину сгубившего воина предательства, руки были беспомощно раскинуты. Эмиен пожалел, что посмотрел: узнать, какой жестокой была смерть этого человека и пойти дальше как ни в чем не бывало — значило принять на себя часть вины за совершившееся преступление.
Эмиену стало стыдно за свое малодушие, но ножны с убитого он все же не снял. С обнаженным мечом в руке он быстро шел к берегу, и вдруг на один безумный миг ему захотелось вонзить клинок в спину своей хозяйки; от этого поступка его удержал лишь страх. После смерти дозорных даже ненависть к Анскиере не могла заглушить мучившие юношу угрызения совести.
Очутившись на берегу, Эмиен и Татагрес посмотрели на вырисовывающиеся на фоне темного неба обледеневшие скалы.
— Жди, — велела Татагрес, поднеся руки к своему золотому обручу.
Эмиен прислонил меч к большому камню. Дрожа в насквозь промокшей одежде, он стал дышать на окоченевшие пальцы, пока Татагрес раскидывала вокруг сети магии. Колдунью окружила сфера фиолетового света, которая постепенно ширилась и блекла, пока наконец не стала почти невидимой. На Эмиена пахнуло жаром. Из-за дюны взлетела ночная птица, ее печальные крики затихли в темноте, а вслед за тем угасло и тепло заклинания. От обледеневших скал веяло зимним морозом, но Эмиена знобило не только от холода: он все время прислушивался, ожидая, что вот-вот раздастся звон металла, предупреждающий о приближении воинов. Если сейчас на них наткнется патруль Кил марка, им некуда будет скрыться: кругом были одни скалы.
Но никто не появился на пустынном берегу, и наконец Татагрес шевельнулась и подняла голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Татагрес вдруг окружил туман, прозрачный, как легкий дымок от костра, и завихрился вокруг нее, сплетаясь нитями паутины. Скоро стройное тело Татагрес оказалось облачено в призрачный наряд, не скрывавший ее тела. Засевшие в укрытии дозорные не отрывали глаз от белоснежных плеч, груди и бедер колдуньи; Эмиен еле дышал. Хотя волшебство Татагрес не предназначалось для юноши, того бросило в жар, его лоб покрылся испариной. Стоя по колено в воде, он не сводил глаз с госпожи. Да, она устроила это представление только для того, чтобы расправиться с дозорными, но он ничего не мог поделать с охватившим его желанием. Его тело жаждало обладать Татагрес, в то время как душа рвалась на свободу, сознавая, насколько безжалостна колдунья, превратившая мужское восхищение женской красотой в орудие своей власти. Когда из укрытия в скалах выскочил первый дозорный, а за ним — второй, Эмиен сжал кулаки, по его щекам потекли слезы. Он беспомощно смотрел, как воин плашмя рухнул на песок, задергавшись в предсмертных судорогах, как тут же упал второй. Скоро все было кончено: два мертвых тела застыли на прибрежном песке, на который все так же неустанно накатывались волны.
Эмиен наконец пришел в себя; дрожа, как от лютого мороза, шагнул вперед и опустился на колени на мелководье.
Но Татагрес еще не кончила колдовать. Она подняла руки, на фоне темных дюн казавшиеся вырезанными из слоновой кости, и тихо, очень тихо прошептала заклинание. Эти слова пронзили Эмиена острой иглой почти нестерпимого желания. Желания — и сознания своего одиночества. Замершая на берегу женщина показалась Эмиену единственной в мире, но песня, полившаяся из уст Татагрес, была обращена не к нему. Отвергнутый юноша вскрикнул от боли, чувствуя во рту соленый вкус крови. Он прекрасно сознавал, что не стоит светловолосой красавицы, сознавал, что его отвергли по заслугам, потому замер на месте… А в следующий миг мелодичный напев, который выводила Татагрес, превратился в режущий слух вопль. Ничто в мире не могло превратить эти звуки обратно в волшебную песню, и понимание этого причиняло невыносимую боль.
Эмиен осел среди пены прибоя и не сразу заметил, как из кустов, сжимая меч, выскочил третий дозорный, в пустых глазах которого не отражалось ничего, кроме похоти.
Татагрес гибко выгнулась и протянула к нему руки; это движение заставило Эмиена поднять глаза и увидеть, как к его хозяйке приближается чужак. Воин, облаченный в кожаные доспехи, дрожал всем телом и тяжело дышал, он уже протянул руку, чтобы коснуться обнаженного плеча женщины, и Эмиена переполнила жгучая ревность.
Татагрес наклонила голову, уткнувшись дозорному в шею, что-то тихо шепча. Пальцы мужчины разжались, меч со звоном ударился о камень, но воин не обратил на это внимания. Забыв, где он и что с ним, он улыбался Татагрес, которая прильнула к нему и запустила пальцы в его волосы. Дозорный что-то хрипло пробормотал, сжимая в объятиях тонкую женскую фигурку, и, движимый страстью, противостоять которой не смог бы ни один мужчина, нашел губами губы Татагрес. Заклинание колдуньи проникло в его сердце, воздух вокруг задрожал.
Обезумев от ревности, Эмиен заколотил себя кулаком по бедру, а потом заплакал так, словно сердце его разрывалось. Ослепнув от слез, он больше не замечал волн, захлестывающих его ноги, и не заметил, как руки дозорного вдруг разжались. Лишь когда у воина подогнулись колени, Эмиен понял, в какую ловушку Татагрес поймала последнего из часовых Килмарка. Ее жертва пошатнулась и тяжело осела на песок.
Мертвый воин лежал на озаренном луной берегу, прилив лизал его вытянутые руки.
От ужаса Эмиен даже забыл о своей страсти. Он увидел, как Татагрес подобрала выпавший из руки мужчины меч, и содрогнулся, услышав ее смех.
Вверх взвились искры, и полупрозрачный покров заклинания вокруг колдуньи растаял.
Эмиен согнулся в три погибели: его мутило, он едва дышал. Кашляя, юноша окунул руки в ледяную воду и сидел так до тех пор, пока Татагрес не подошла к нему.
Видя, что Эмиен не собирается вставать, колдунья дернула его за плащ.
— У меня для тебя есть подарок.
Эмиен поднял голову и увидел, что она протягивает ему меч погибшего дозорного. Ему всегда хотелось иметь свой меч, и все-таки подарок привел его в ужас. Но он справился с собой и принял предложенное оружие: хотя благодаря Татагрес на берегу не осталось воинов, если Килмарку успели доложить о причалившем пинасе, им все еще угрожала опасность.
Словно прочитав эти мысли, Татагрес насмешливо фыркнула:
— Ты нервничаешь, словно принцесса на сносях. Ступай на берег, там есть чем заняться.
Уязвленный ее презрением, Эмиен вскочил и, крепко сжав рукоятку меча, пошел по мелководью на берег. Татагрес невозмутимо переступила через тело дозорного, но Эмиену было далеко до такого хладнокровия. Он мельком взглянул на труп: остекленевшие глаза смотрели в небо, словно пытались найти там причину сгубившего воина предательства, руки были беспомощно раскинуты. Эмиен пожалел, что посмотрел: узнать, какой жестокой была смерть этого человека и пойти дальше как ни в чем не бывало — значило принять на себя часть вины за совершившееся преступление.
Эмиену стало стыдно за свое малодушие, но ножны с убитого он все же не снял. С обнаженным мечом в руке он быстро шел к берегу, и вдруг на один безумный миг ему захотелось вонзить клинок в спину своей хозяйки; от этого поступка его удержал лишь страх. После смерти дозорных даже ненависть к Анскиере не могла заглушить мучившие юношу угрызения совести.
Очутившись на берегу, Эмиен и Татагрес посмотрели на вырисовывающиеся на фоне темного неба обледеневшие скалы.
— Жди, — велела Татагрес, поднеся руки к своему золотому обручу.
Эмиен прислонил меч к большому камню. Дрожа в насквозь промокшей одежде, он стал дышать на окоченевшие пальцы, пока Татагрес раскидывала вокруг сети магии. Колдунью окружила сфера фиолетового света, которая постепенно ширилась и блекла, пока наконец не стала почти невидимой. На Эмиена пахнуло жаром. Из-за дюны взлетела ночная птица, ее печальные крики затихли в темноте, а вслед за тем угасло и тепло заклинания. От обледеневших скал веяло зимним морозом, но Эмиена знобило не только от холода: он все время прислушивался, ожидая, что вот-вот раздастся звон металла, предупреждающий о приближении воинов. Если сейчас на них наткнется патруль Кил марка, им некуда будет скрыться: кругом были одни скалы.
Но никто не появился на пустынном берегу, и наконец Татагрес шевельнулась и подняла голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102