Вот, кажется, и Жан-Люк. Слышишь, моторка?
Снизу по реке действительно нарастал дробный стук лодочного мотора.
— Кто же он… этот Жан-Люк? Учился в Форт-Шермане?
— Бери выше, в училище Сен-Сир во Франции и в Гвело, Родезия. Парню двадцать семь лет, сын генерала. Бросил Сен-Сир — знаешь, там же у нас учится элита, подался в Родезию — воевать против терров, так он называет террористов.
— Бойцов Зимбабве?
— Ну да. А потом разочаровался. Отбыл контракт — и сюда. Думаю, что без ведомства Фоккара и тут не обошлось. Да ты сам его порасспроси.
Где-то метрах в пятидесяти внизу по реке мотор внезапно заглох…
— Не хочет беспокоить хиппо, — усмехнулся Жак. — Причалил ниже… Сейчас появится.
Минуты через три оттуда, где заглох лодочный мотор, действительно появился молодой человек в элегантно сидящей на нем защитной форме и с офицерским стеком под мышкой. Следом за ним шагал рослый чернокожий солдат с пулеметом на плече.
— Мерд! — крикнул офицер вместо приветствия, заметив поджидающих его Жака и Петра. — Дерьмо, а не солдаты! Если бы дело приняло серьезный оборот, эти недотепы погибли бы в воде все до одного!
— Сколько же ты их угробил? — спросил Жак, протягивая ему руку.
— Какое это теперь имеет значение? — передернул плечами Жан-Люк, пожал руку Жаку и вежливо кивнул Петру.
— Знакомься — мой друг журналист, — представил Петра Жак. — Собирает материал для книги о «серых гусях».
Жан-Люк опять вежливо кивнул.
Петр с интересом рассматривал этого сына французского генерала, судя по всему, не оправдавшего надежд отца. Бледное лицо его было тонким и нервным, черная ниточка усиков чуть заметно подергивалась. Лоб прорезали две глубокие морщины, а виски уже были тронуты ранней сединой.
— Я тут начал было рассказывать о тебе моему другу, — признался Жак, и Жан-Люк настороженно вскинул голову.
— Вы приехали сюда, чтобы стать настоящим солдатом? — поспешил спросить его Петр.
Жан-Люк вздохнул:
— Разве увидел бы я все это, если бы остался в Сен-Сире? Но, конечно, прежде всего я хотел воевать. По-настоящему, не на макетах в ящиках с песком, не на штабных картах. — Он мягко улыбнулся. — И потом… я был членом «Нового порядка»… есть такая организация…
«Полуфашистская», — отметил про себя Петр.
— …мне импонировала политика Яна Смита. Это было романтично — защищать последний рай, белый островок в черном океане ненависти… Защищать…
— …расизм, — не сдержался Петр. Жан-Люк удивленно поднял бровь:
— Понимаю, вы — либерал. Но, в конце концов, не в этом дело. Я отслужил в Родезии три года. Полный контракт. Приехал туда, чтобы стать солдатом, но с Сен-Сиром за плечами, пусть даже неоконченным, я оказался для родезийцев ценным кадром. Ровно через четыре месяца мне приказали сдать пояс солдата и бежевый берет с эмблемой, на которой было написано: «Смелый победит». Потом офицерская школа в Гвело. После Сен-Сира просто детский сад. Кому, как не мне, было окончить ее лучшим в выпуске! Ну а потом я потерял веру в Смита. Его режим не стоил того, чтобы за него умирали. Я больше, пожалуй, не испытывал даже особой ненависти и к черным. Но там я чувствовал себя на свободе. Ты не испытываешь страха перед смертью, ты наступаешь или обороняешься. Думаешь только о том, чтобы преследовать бегущего врага и стрелять, стрелять, стрелять! Ты в каком-то бесчувственном состоянии и не обращаешь внимания, что вокруг тебя льется кровь раненых и падают убитые. Это уже не вызывает никаких ощущений, ни о чем больше не думаешь: в эти мгновения ты лишен всех эмоций!
Жан-Люк вдруг оборвал свою тираду, и глаза его остекленели. Он расстегнул кобуру, заложил левую руку со стеком за спину, широко расставил ноги, словно стараясь утвердиться на земле как можно прочнее.
Лицо его стало холодным, надменным, он презрительно сжал губы и высокомерно вскинул подбородок.
Солдат с пулеметом, который сопровождал его в моторке и во время всего разговора лениво лежал на траве неподалеку, поспешно заправил пулеметную ленту… И в тот же миг из кустов слева появился первый курсант, без берета, вымазанный мокрой тиной, в изорванной в клочья форме, в разбухших от воды тяжелых башмаках.
Обеими руками прижимая к животу абсолютно чиетый и сухой автомат, он сделал несколько неуверенных шагов вперед, потом остановился, покачнулся, но удержался на ногах, тупо глядя на Жан-Люка.
Потом из тех же кустов появились сразу трое, такие же грязные, оборванные, измотанные. Двое тащили третьего волоком, он был без сознания, голова его бессильно свешивалась на грудь, почти касаясь автомата, на коротком ремне болтавшегося у него на шее. Они устало опустили безжизненное тело своего товарища на траву и встали рядом с первым курсантом, образуя короткую шеренгу. Потом подошли сразу пятеро, затем трое, один, опять трое, сразу человек десять… Ослабевших поддерживали, тащили волоком, несли…
Жан-Люк посматривал на часы. Ровно в час он приказал намотанным курсантам выстроиться в две шеренги и сложить оружие у ног.
— Мои звери! — сказал он громко и напыщенно и сделал многозначительную паузу. — Да, да, я называю вас с гордостью — мои звери! Вы доказали сегодня, что вы сильнее джунглей, сильнее страха, сильнее человеческого естества. Вы выдержали испытание и стали специалистами, которым в сегодняшнем мире нет цены. И теперь будьте готовы, если вас позовут в какое-либо место на земном шаре, где вы будете нужны. Будьте готовы, мои звери! Не готовьтесь, а будьте готовы! Долг может позвать вас в любое место, где есть джунгли, как те, из которых вы вернулись сейчас. Те, кто отстал, кто оказался недостойным быть среди вас, пусть они пройдут здесь, между вашими рядами, и для них это будет путь позора. Плюйте на них, травите, пинайте ногами, бейте прикладами. Своим героизмом вы заслужили это право!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ВОЙНА
ГЛАВА 1
Эбахон играл Чайковского — Первый концерт для фортепьяно с оркестром. Пианино, которое солдаты вытащили на вечернюю лужайку из комнаты, служившей администрации и врачам лепрозория чем-то вроде клуба, звучало глухо во влажной духоте тропического леса.
Эбахон играл, полузакрыв глаза и откинув голову, на крутом лбу его серебрились крупные капли пота, кремовый мундир с золотыми эполетами был расстегнут.
Гирлянды разноцветных лампочек, протянутые между шестами, вкопанными вокруг поляны, фантастической мозаикой отражались в полированных поверхностях пианино, и оно казалось пестрым, словно костюм десантника.
Слушатели — белые наемники да с полдюжины офицеров-гвианийцев из свиты Эбахона — сидели в низких плетеных креслах вокруг столиков, беспорядочно разбросанных по лужайке. Трава на ней была срочно, на английский лад, подрублена мачете — солдатам пришлось поспешить, чтобы подготовить этот «зал» на открытом воздухе к вечернему приему в честь бывшего губернатора, а ныне маршала и президента новорожденной Республики Поречье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Снизу по реке действительно нарастал дробный стук лодочного мотора.
— Кто же он… этот Жан-Люк? Учился в Форт-Шермане?
— Бери выше, в училище Сен-Сир во Франции и в Гвело, Родезия. Парню двадцать семь лет, сын генерала. Бросил Сен-Сир — знаешь, там же у нас учится элита, подался в Родезию — воевать против терров, так он называет террористов.
— Бойцов Зимбабве?
— Ну да. А потом разочаровался. Отбыл контракт — и сюда. Думаю, что без ведомства Фоккара и тут не обошлось. Да ты сам его порасспроси.
Где-то метрах в пятидесяти внизу по реке мотор внезапно заглох…
— Не хочет беспокоить хиппо, — усмехнулся Жак. — Причалил ниже… Сейчас появится.
Минуты через три оттуда, где заглох лодочный мотор, действительно появился молодой человек в элегантно сидящей на нем защитной форме и с офицерским стеком под мышкой. Следом за ним шагал рослый чернокожий солдат с пулеметом на плече.
— Мерд! — крикнул офицер вместо приветствия, заметив поджидающих его Жака и Петра. — Дерьмо, а не солдаты! Если бы дело приняло серьезный оборот, эти недотепы погибли бы в воде все до одного!
— Сколько же ты их угробил? — спросил Жак, протягивая ему руку.
— Какое это теперь имеет значение? — передернул плечами Жан-Люк, пожал руку Жаку и вежливо кивнул Петру.
— Знакомься — мой друг журналист, — представил Петра Жак. — Собирает материал для книги о «серых гусях».
Жан-Люк опять вежливо кивнул.
Петр с интересом рассматривал этого сына французского генерала, судя по всему, не оправдавшего надежд отца. Бледное лицо его было тонким и нервным, черная ниточка усиков чуть заметно подергивалась. Лоб прорезали две глубокие морщины, а виски уже были тронуты ранней сединой.
— Я тут начал было рассказывать о тебе моему другу, — признался Жак, и Жан-Люк настороженно вскинул голову.
— Вы приехали сюда, чтобы стать настоящим солдатом? — поспешил спросить его Петр.
Жан-Люк вздохнул:
— Разве увидел бы я все это, если бы остался в Сен-Сире? Но, конечно, прежде всего я хотел воевать. По-настоящему, не на макетах в ящиках с песком, не на штабных картах. — Он мягко улыбнулся. — И потом… я был членом «Нового порядка»… есть такая организация…
«Полуфашистская», — отметил про себя Петр.
— …мне импонировала политика Яна Смита. Это было романтично — защищать последний рай, белый островок в черном океане ненависти… Защищать…
— …расизм, — не сдержался Петр. Жан-Люк удивленно поднял бровь:
— Понимаю, вы — либерал. Но, в конце концов, не в этом дело. Я отслужил в Родезии три года. Полный контракт. Приехал туда, чтобы стать солдатом, но с Сен-Сиром за плечами, пусть даже неоконченным, я оказался для родезийцев ценным кадром. Ровно через четыре месяца мне приказали сдать пояс солдата и бежевый берет с эмблемой, на которой было написано: «Смелый победит». Потом офицерская школа в Гвело. После Сен-Сира просто детский сад. Кому, как не мне, было окончить ее лучшим в выпуске! Ну а потом я потерял веру в Смита. Его режим не стоил того, чтобы за него умирали. Я больше, пожалуй, не испытывал даже особой ненависти и к черным. Но там я чувствовал себя на свободе. Ты не испытываешь страха перед смертью, ты наступаешь или обороняешься. Думаешь только о том, чтобы преследовать бегущего врага и стрелять, стрелять, стрелять! Ты в каком-то бесчувственном состоянии и не обращаешь внимания, что вокруг тебя льется кровь раненых и падают убитые. Это уже не вызывает никаких ощущений, ни о чем больше не думаешь: в эти мгновения ты лишен всех эмоций!
Жан-Люк вдруг оборвал свою тираду, и глаза его остекленели. Он расстегнул кобуру, заложил левую руку со стеком за спину, широко расставил ноги, словно стараясь утвердиться на земле как можно прочнее.
Лицо его стало холодным, надменным, он презрительно сжал губы и высокомерно вскинул подбородок.
Солдат с пулеметом, который сопровождал его в моторке и во время всего разговора лениво лежал на траве неподалеку, поспешно заправил пулеметную ленту… И в тот же миг из кустов слева появился первый курсант, без берета, вымазанный мокрой тиной, в изорванной в клочья форме, в разбухших от воды тяжелых башмаках.
Обеими руками прижимая к животу абсолютно чиетый и сухой автомат, он сделал несколько неуверенных шагов вперед, потом остановился, покачнулся, но удержался на ногах, тупо глядя на Жан-Люка.
Потом из тех же кустов появились сразу трое, такие же грязные, оборванные, измотанные. Двое тащили третьего волоком, он был без сознания, голова его бессильно свешивалась на грудь, почти касаясь автомата, на коротком ремне болтавшегося у него на шее. Они устало опустили безжизненное тело своего товарища на траву и встали рядом с первым курсантом, образуя короткую шеренгу. Потом подошли сразу пятеро, затем трое, один, опять трое, сразу человек десять… Ослабевших поддерживали, тащили волоком, несли…
Жан-Люк посматривал на часы. Ровно в час он приказал намотанным курсантам выстроиться в две шеренги и сложить оружие у ног.
— Мои звери! — сказал он громко и напыщенно и сделал многозначительную паузу. — Да, да, я называю вас с гордостью — мои звери! Вы доказали сегодня, что вы сильнее джунглей, сильнее страха, сильнее человеческого естества. Вы выдержали испытание и стали специалистами, которым в сегодняшнем мире нет цены. И теперь будьте готовы, если вас позовут в какое-либо место на земном шаре, где вы будете нужны. Будьте готовы, мои звери! Не готовьтесь, а будьте готовы! Долг может позвать вас в любое место, где есть джунгли, как те, из которых вы вернулись сейчас. Те, кто отстал, кто оказался недостойным быть среди вас, пусть они пройдут здесь, между вашими рядами, и для них это будет путь позора. Плюйте на них, травите, пинайте ногами, бейте прикладами. Своим героизмом вы заслужили это право!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ВОЙНА
ГЛАВА 1
Эбахон играл Чайковского — Первый концерт для фортепьяно с оркестром. Пианино, которое солдаты вытащили на вечернюю лужайку из комнаты, служившей администрации и врачам лепрозория чем-то вроде клуба, звучало глухо во влажной духоте тропического леса.
Эбахон играл, полузакрыв глаза и откинув голову, на крутом лбу его серебрились крупные капли пота, кремовый мундир с золотыми эполетами был расстегнут.
Гирлянды разноцветных лампочек, протянутые между шестами, вкопанными вокруг поляны, фантастической мозаикой отражались в полированных поверхностях пианино, и оно казалось пестрым, словно костюм десантника.
Слушатели — белые наемники да с полдюжины офицеров-гвианийцев из свиты Эбахона — сидели в низких плетеных креслах вокруг столиков, беспорядочно разбросанных по лужайке. Трава на ней была срочно, на английский лад, подрублена мачете — солдатам пришлось поспешить, чтобы подготовить этот «зал» на открытом воздухе к вечернему приему в честь бывшего губернатора, а ныне маршала и президента новорожденной Республики Поречье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79