Но и этого нет. Колхозницы каждый вечер приходят за советами – выдавать ли дочь замуж и за кого, женить ли сына и на ком? Стеша знает, что все эти вопросы пустые, ибо дочь уже не спрашивает матери – выходить ли замуж и за кого, сын не советуется с матерью – жениться ли и на ком, и что колхозницы идут к ней просто поговорить, просто кое о чем узнать, просто посидеть с ней. На днях, например, пришла Анчурка. С приемным сыном у нее неладное.
– Соску ему дашь, – баском бубнила она, – а он ручонками теребит и смеется. Что с ним? А-а?
– Здоровый, вот и смеется.
– Ну-у! А я думала, не дурачок ли, мол, растет. Пашка Быков, помнишь, дурачок на селе был. Тот все лошадиную подкову на улице рисовал – большую, да болтал: «Вот какую лошадь заведу. Снопы в поле наложу и – хоп! – домой», – и все смеялся… А ты зашла бы ко мне… Поглядела бы его. – И Анчурка выдала, зачем пришла к Стеше.
И две матери весь вечер просидели над люлькой, и обе любили его – чужого сына – головастого, золотистого.
Другое тревожило Стешу – трактористы посматривали на нее особыми глазами. Но она решила не замечать этого, старалась вести себя с ними просто, не допускать до шаловливых слов, и победила. Только сегодня, выходя из мастерской, она услышала позади себя томный вздох:
– Эх, краля… завидная. Вот бы с кем ночку… всю душу бы отдал!
Но на того, кто так сказал, закричали трактористы, будто этими словами он оскорбил не только Стешу, но и их:
– Это тебе не Катька-батара.
Да, вот еще Катька – трактористка из бригады Стеши. Ей лет девятнадцать. Ходит она неуклюже, растопыркой. Говорит обо всем не стесняясь. Часто хохочет, с хрипотой, с надрывом. То и дело бегает к трактористам, за что ее и прозвали «Катька-батара», что значило: «гитара».
– Батара идет! Поиграй, кто хочет.
– Катя, зачем ты растрачиваешь себя? Девушка ты хорошая, а ведешь себя, как пьяница, – однажды сказала Стеша.
– Все мы такие, – ответила Катька и, выпятив груди, пошла к трактористам.
– Нет, не все такие, – шепчет Стеша, всматриваясь в тьму ночи… И вот ей кажется: идет она по дорожке, пересекая огромный вал, минуя делегации Сибири, Дальнего Востока, Волги, Украины, Татарии, – идет туда, в президиум…
Стеша вздрагивает и приходит в себя.
«Да, да, я поеду к нему. Я непременно поеду к нему». Она быстро надевает костюм тракториста, выходит из избушки и, несмотря на темную ночь, полем направляется в ремонтные мастерские.
Только вот песни рыбака тревожат ее…
2
Шесть гусеничных тракторов «сталинцев», отведенные бригаде Стеши, давно были выпущены из ремонта и дожидались первых солнечных дней, чтоб выбраться в поле. Но Стеша не стала принимать их на глазок и снова погнала в ремонтные мастерские. Она это сделала не только потому, что хотела убедиться в их исправности. Она хорошо знала механизм автомобиля, но не знала трактора. И теперь решила не только изучить трактор, но и узнать особенности каждого, как знает крестьянин особенности своих лошадей.
– Правильно, – поощрил ее Захар. – У машины тоже сердце есть.
В этом Стеше помог и выпавший снег.
Снег выпал нежданно и негаданно, как раз накануне того дня, когда все бригады собирались отправиться в поле. Он дня два лежал белыми скатертями, как лежит в глубокие зимы, потом начал таять, и на улицах, в полях раскисла такая грязь, что казалось – земля никогда не была сухой: грязь хлюпала, чавкала, урчала, наворачивалась на колеса так, что четверка отборных лошадей не могла сдвинуть с места телегу. Это был первый удар: снег приморозил землю, затем земля раскисла, и зерно, брошенное поверх пахоты, пропало.
– Что-о!.. – ревел Никита. – Сей в грязь – будешь князь. Вот и князь – в шляпе, а без порток.
Он лез через улицу, утопая по колено в жиже, и кричал, повторяя одну и ту же фразу: «Князь в шляпе, а без порток», и гордился тем, что никого не послушал, не бросил зерна поверх пахоты. А в избах открывались окна, высовывались головы колхозников, и все дивились на Никиту.
– Никит? Никита Семеныч! Грязь! Грязь какая. Куда тя потащило?
– А я грязь-то особо и люблю. Я колдун. Вот кто я, тетери-метери, – отзывался Никита и дразнил: – Вы своих-то бригадиров за шиворот, за шиворот потрепите малость. Вот оно что.
– Колдун в поле пошел.
– Эй, вылезай из нор! – понеслось по селу, и рьяные жены кинулись на мужей, выталкивая их из изб, выгоняя в поле. – Идите-ка, идите, а то Никита опять что ни на есть отчубучит!
А Никита уже выбрался из села за околицу, ступил на пахоту – вязкую, топкую, и, не разбирая дороги, пошел прямиком на кленовую опушку, туда, где когда-то у него был его любимый загон, с которым в такие же ранние весенние дни он, бывало, вел «задушевную беседу». Теперь «его» загонов не было. Вообще не было загонов. Все поля разбили на широченные участки и каждый участок прикрепили к той или другой бригаде. Никиту меньше всего интересовали участки других бригад, и смотрел он на них с величайшим презрением, вернее даже не смотрел, а просто проходил мимо. Только в одном месте неожиданно остановился, поражаясь густыми зеленями озимых.
«Эка какая! Будто молочная. Чья это есть? – Он подошел к столбику и прочитал: «Шестая бригада. Бригадир Епиха Чанцев». – Значит, Колченогого? – И сердце у него екнуло. – А отчего она такая? – Ступил на озимь и окаменел: озимь была уже проборонована. Мало того, опытный глаз Никиты подметил более важное – озимь подкормлена перегноем. – Откуда ж такой выворот? – пробормотал он и вдруг ударил себя кулаком по голове: – Ай, башкан! Ай, башка несуразная!»
Никита был уверен, что в поле вышел первый, что в поле, кроме него и стрекочущих сорок, никого нет. Но вот из-за кленового кустарника показалась голова, потом ноги Епихи Чанцева. Сначала Никита не разобрал, что это такое, ибо Епиха сидел на горбу члена своей бригады.
– А-а-а! Ротозею, Никите Семенычу, приветец! – Епиха откашлялся. – Ну, как? Ты у меня перегной спер, а теперь где он? Вон где, – и показал рукой на рожь.
– Дуровину плетешь, – буркнул Никита. – Рази можно воровать в наши дни? Ведь за это, знаешь, по закону и в Соловки отгонют, – и, не веря Епихе, кинулся на свой участок.
Да. Так и есть: стыдно сказать – там, где несколько дней тому назад лежали бунты перегноя, виднелись только желтые пятна. А ведь Никита… Ах, Никита, Никита!.. Ведь Никита сколько раз бывал в поле и всякий раз бунты копнил лопатой, чтобы перегной «хорошо усдобился».
– Фулиган ты! – закричал он, потрясая кулаком. – Фулиган. Вот кто. И к тому же вредитель.
Но Епиха, поудобнее усевшись на горбу, ответил:
– Спасибо, что привез. Привез, говорю, за это спасибо.
Никита рассвирепел:
– Калинину напишу про тебя. Вот кому!
– Чево, чево, чево? – Епиха залился смехом и даже захлопал в ладоши.
Никита сник. Потом выпрямился, подумал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
– Соску ему дашь, – баском бубнила она, – а он ручонками теребит и смеется. Что с ним? А-а?
– Здоровый, вот и смеется.
– Ну-у! А я думала, не дурачок ли, мол, растет. Пашка Быков, помнишь, дурачок на селе был. Тот все лошадиную подкову на улице рисовал – большую, да болтал: «Вот какую лошадь заведу. Снопы в поле наложу и – хоп! – домой», – и все смеялся… А ты зашла бы ко мне… Поглядела бы его. – И Анчурка выдала, зачем пришла к Стеше.
И две матери весь вечер просидели над люлькой, и обе любили его – чужого сына – головастого, золотистого.
Другое тревожило Стешу – трактористы посматривали на нее особыми глазами. Но она решила не замечать этого, старалась вести себя с ними просто, не допускать до шаловливых слов, и победила. Только сегодня, выходя из мастерской, она услышала позади себя томный вздох:
– Эх, краля… завидная. Вот бы с кем ночку… всю душу бы отдал!
Но на того, кто так сказал, закричали трактористы, будто этими словами он оскорбил не только Стешу, но и их:
– Это тебе не Катька-батара.
Да, вот еще Катька – трактористка из бригады Стеши. Ей лет девятнадцать. Ходит она неуклюже, растопыркой. Говорит обо всем не стесняясь. Часто хохочет, с хрипотой, с надрывом. То и дело бегает к трактористам, за что ее и прозвали «Катька-батара», что значило: «гитара».
– Батара идет! Поиграй, кто хочет.
– Катя, зачем ты растрачиваешь себя? Девушка ты хорошая, а ведешь себя, как пьяница, – однажды сказала Стеша.
– Все мы такие, – ответила Катька и, выпятив груди, пошла к трактористам.
– Нет, не все такие, – шепчет Стеша, всматриваясь в тьму ночи… И вот ей кажется: идет она по дорожке, пересекая огромный вал, минуя делегации Сибири, Дальнего Востока, Волги, Украины, Татарии, – идет туда, в президиум…
Стеша вздрагивает и приходит в себя.
«Да, да, я поеду к нему. Я непременно поеду к нему». Она быстро надевает костюм тракториста, выходит из избушки и, несмотря на темную ночь, полем направляется в ремонтные мастерские.
Только вот песни рыбака тревожат ее…
2
Шесть гусеничных тракторов «сталинцев», отведенные бригаде Стеши, давно были выпущены из ремонта и дожидались первых солнечных дней, чтоб выбраться в поле. Но Стеша не стала принимать их на глазок и снова погнала в ремонтные мастерские. Она это сделала не только потому, что хотела убедиться в их исправности. Она хорошо знала механизм автомобиля, но не знала трактора. И теперь решила не только изучить трактор, но и узнать особенности каждого, как знает крестьянин особенности своих лошадей.
– Правильно, – поощрил ее Захар. – У машины тоже сердце есть.
В этом Стеше помог и выпавший снег.
Снег выпал нежданно и негаданно, как раз накануне того дня, когда все бригады собирались отправиться в поле. Он дня два лежал белыми скатертями, как лежит в глубокие зимы, потом начал таять, и на улицах, в полях раскисла такая грязь, что казалось – земля никогда не была сухой: грязь хлюпала, чавкала, урчала, наворачивалась на колеса так, что четверка отборных лошадей не могла сдвинуть с места телегу. Это был первый удар: снег приморозил землю, затем земля раскисла, и зерно, брошенное поверх пахоты, пропало.
– Что-о!.. – ревел Никита. – Сей в грязь – будешь князь. Вот и князь – в шляпе, а без порток.
Он лез через улицу, утопая по колено в жиже, и кричал, повторяя одну и ту же фразу: «Князь в шляпе, а без порток», и гордился тем, что никого не послушал, не бросил зерна поверх пахоты. А в избах открывались окна, высовывались головы колхозников, и все дивились на Никиту.
– Никит? Никита Семеныч! Грязь! Грязь какая. Куда тя потащило?
– А я грязь-то особо и люблю. Я колдун. Вот кто я, тетери-метери, – отзывался Никита и дразнил: – Вы своих-то бригадиров за шиворот, за шиворот потрепите малость. Вот оно что.
– Колдун в поле пошел.
– Эй, вылезай из нор! – понеслось по селу, и рьяные жены кинулись на мужей, выталкивая их из изб, выгоняя в поле. – Идите-ка, идите, а то Никита опять что ни на есть отчубучит!
А Никита уже выбрался из села за околицу, ступил на пахоту – вязкую, топкую, и, не разбирая дороги, пошел прямиком на кленовую опушку, туда, где когда-то у него был его любимый загон, с которым в такие же ранние весенние дни он, бывало, вел «задушевную беседу». Теперь «его» загонов не было. Вообще не было загонов. Все поля разбили на широченные участки и каждый участок прикрепили к той или другой бригаде. Никиту меньше всего интересовали участки других бригад, и смотрел он на них с величайшим презрением, вернее даже не смотрел, а просто проходил мимо. Только в одном месте неожиданно остановился, поражаясь густыми зеленями озимых.
«Эка какая! Будто молочная. Чья это есть? – Он подошел к столбику и прочитал: «Шестая бригада. Бригадир Епиха Чанцев». – Значит, Колченогого? – И сердце у него екнуло. – А отчего она такая? – Ступил на озимь и окаменел: озимь была уже проборонована. Мало того, опытный глаз Никиты подметил более важное – озимь подкормлена перегноем. – Откуда ж такой выворот? – пробормотал он и вдруг ударил себя кулаком по голове: – Ай, башкан! Ай, башка несуразная!»
Никита был уверен, что в поле вышел первый, что в поле, кроме него и стрекочущих сорок, никого нет. Но вот из-за кленового кустарника показалась голова, потом ноги Епихи Чанцева. Сначала Никита не разобрал, что это такое, ибо Епиха сидел на горбу члена своей бригады.
– А-а-а! Ротозею, Никите Семенычу, приветец! – Епиха откашлялся. – Ну, как? Ты у меня перегной спер, а теперь где он? Вон где, – и показал рукой на рожь.
– Дуровину плетешь, – буркнул Никита. – Рази можно воровать в наши дни? Ведь за это, знаешь, по закону и в Соловки отгонют, – и, не веря Епихе, кинулся на свой участок.
Да. Так и есть: стыдно сказать – там, где несколько дней тому назад лежали бунты перегноя, виднелись только желтые пятна. А ведь Никита… Ах, Никита, Никита!.. Ведь Никита сколько раз бывал в поле и всякий раз бунты копнил лопатой, чтобы перегной «хорошо усдобился».
– Фулиган ты! – закричал он, потрясая кулаком. – Фулиган. Вот кто. И к тому же вредитель.
Но Епиха, поудобнее усевшись на горбу, ответил:
– Спасибо, что привез. Привез, говорю, за это спасибо.
Никита рассвирепел:
– Калинину напишу про тебя. Вот кому!
– Чево, чево, чево? – Епиха залился смехом и даже захлопал в ладоши.
Никита сник. Потом выпрямился, подумал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94