– А кто выдумал? Я вот сегодня буду звонить Кириллу Сенафонтычу и узнаю.
«Ну, хорошо. Пусть узнает, – думает Стеша и идет дальше. – А я знаю, тому будет не по душе: памятник ставят моему отцу, а не ему», – с раздражением решила она, но когда вошла в избушку и просмотрела газеты, ахнула.
В газете сообщалось, что по предложению Кирилла Ждаркина на заводах начался сбор на постройку памятников. Ставились памятники: на «Брусках» – Степану Огневу, в Полдомасове – Бритову и Алешину. Памятники ставились не только в районе Алая, но и в других районах, которые тоже участвовали в стройке заводов. Это предложение встречено было с большим подъемом, и средства на постройку потекли не только от рабочих, но и от колхозников.
«Вот какой он! Он всегда перескакивает через меня. Только я отбегу вперед, а он скакнет и – впереди меня. Всегда. И я не хочу, не хочу этого. Не хочу и не пойду к нему!»
В эту секунду она повернулась на крик.
Из-под обрыва от Волги несся Кирилл малый.
– Алай! – кричал он. – Алай! Догнать!
За Кириллом малым ковылял щенок.
Как-то на «Бруски» заехали цыгане. У цыган ощенилась овчарка и сдохла. Цыгане понесли по избам щенят, предлагая их менять на молоко. Никто молока за слепых щенят не дал, и цыгане выкинули их в овраг. Там Кирилл малый и подобрал щенка и потом назвал его по имени реки «Алаем». Вскоре он отправился к Захару Катаеву, и между ними произошел такой разговор:
– Захар Вавилыч, – сказал Кирилл малый. – Здравствуй. Как у тебя дела?
– У меня дела славно идут. Кирилл Кириллыч, – ответил Захар. – Чем служить могу?
– Да-а. А скажи мне, Захар Вавилыч, есть нонче сознательные коммунисты?
– А то как же? Без сознательных коммунистов все дела бы вверх тормашками полетели.
– Ты коммунист, и сознательный?
– Ну, ясно, сознательный, – в бороде Захара зашевелилась улыбка.
– Так. Вот что у меня к тебе. – Кирилл малый вскочил на руки к Захару и зашептал: – Молока! Понимаешь? Пришел на ферму и говорю: «Давайте мне молока на армию».
– То есть как же это – на армию?
– А так. В Красной Армии овчарки нужны? Нужны. А у меня Алай. Ну, знаешь, такой еще маленький, а молока хочет… Ему молока надо теплого. Вот подоили корову, и ему – молока…
– А-а-а. Дело говоришь. – Захар позвонил на ферму, чтобы Кириллу малому отпускали парного молока. – Сколько? Это его военная тайна, – говорил он заведующему фермой.
– Чего ты так несешься? – Стеша остановила сына.
– Тебя ищем с Алаем.
– А зачем же так бежишь?
– Я же верхом. Вот не понимает, а большая. Я верхом, а Алай за мной своим ходом. Ну, вот и нашли. На! Тебе от наркома военмора депеша.
Стеша с большим волнением приняла из рук Кирилла малого телеграмму, развернула, прочла и побледнела.
– Что там? – спросил сын, насторожившись. – Читай.
Стеша прочла:
– «Прошу тебя и Кирилку приехать хотя бы на два-три дня. Через несколько дней я должен выехать в Москву. Очевидно получу назначение на Балхашстрой. Кирилл».
8
Или где-то вычитал Кирилл, или кто-то рассказал ему, как однажды Лев Николаевич Толстой занялся сельским хозяйством: он стал разводить племенных коров, собирать удобрение для полей – даже у местного попа вычистил уборную – и все-таки все у него валилось… и, наконец, он махнул на все рукой, сказал:
– Пускай все идет само собой… по воле божьей.
Поутру к нему пришел управляющий. Лев Николаевич в это время висел вниз головой на трапеции.
– Распоряжения какие будут, Лев Николаевич? – спросил управляющий.
– А пусть, Миколушка, все идет… бог – он знает, как и что, – ответил Лев Николаевич.
– Вот простота какая, – пошутил Кирилл, обращаясь к Богданову.
– Да-а, так вести хозяйство – шутя. На бога все свалить, а самому на трапецию и – вниз головой…
Когда Кирилл пришел на строительство, то, по выражению Богданова, «вдунул в дело душу живую». Началось с самого простого. Федунов, секретарь ячейки коксового цеха, когда рылся котлован и шли земляные работы, был незаменим, даже больше – вел работу блестяще. Но потом начали класть коксовые печи. Федунов сдал, приумолк и даже как-то вдруг поглупел. И вот однажды Кирилл заглянул на собрание коммунистов вместе с техническим персоналом. Собрание вел Федунов. Старший инженер предложил немедленно же установить сигнальные знаки на коксовых печах. Федунов подумал и с глупой убежденностью произнес:
– Знаки? Такого решения в горкоме не было.
На следующий день Кирилл перевел его на торфяной участок, и Федунов ожил, стал по-прежнему блестяще работать.
– Я землю… землю знаю, – говорил он. – Тут я сам себе хозяин, а там – кокс какой-то.
Кирилл умело расставлял людей, находил для каждого человека «свою точку».
А когда он отыскал, вернее создал, Павла Якунина, разбудив в нем творческую жилку, – Богданов совсем был покорен Кириллом, ибо якунинский метод быстро перекинулся во все отрасли строительства, а потом и во все отрасли производства. Мало этого, якунинский метод стал достоянием всего Союза.
Конечно, Богданов понимал, что это не исключительно дело рук Кирилла, ибо страна была на таком уровне, когда творческие силы пробуждались повсюду… даже «само собой». Но все-таки если бы не Кирилл, сила эта прорвалась бы стихийно и не была бы так осмысленно направлена.
– Пристяжная хороша, – говорил Богданов, обходя завод, видя, что покрашенные станки дали свои положительные результаты, что расстановка людей на доменных печах утроила выплавку чугуна, что постройка дворца пионеров сплотила всех заводских ребят. – Надо бы нам женский вуз открыть. Специально для жен, понимаешь? – говорил Богданов. – Собрать их надо, поговорить с ними и боевых отметить… подарками… Ты смотри, Стефа как преобразилась.
– Она еще не совсем. А вот Феня – молодец. Хотя этой и преображаться нечего было. Но ловко она ведет за собой всех их.
Они шагали улицами и переулками завода. За ними двигались две легковые длинные, плотные машины – подарки наркома тяжелой промышленности в день выпуска двухсоттысячного трактора. Они шагали по заводу – шли гудронированными дорожками, мимо клумб с цветами, мимо пальмовых аллей в литейном цехе.
– Знаешь, – говорил Богданов, – у Форда в литейном работают только негры… и те падают в обморок – гарь, жара. А у нас, смотри что? Будто в тропическом саду… Да, пристяжная у меня хороша. – Он хлопнул по руке Кирилла и в эту же секунду подумал: «Он уже не пристяжная, а коренник, а я – пристяжная. Вот как изменилось все».
Было ли грустно Богданову от такого сознания? Да. На какой-то миг взгрустнулось, но тут же он все стряхнул с себя и подумал:
«Что ж, меняются времена, меняются люди. Ведь когда-то я тут лазил по болотам, когда-то, задолго до нашей революции, в тюрьме придумывал, как использовать эти богатства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
«Ну, хорошо. Пусть узнает, – думает Стеша и идет дальше. – А я знаю, тому будет не по душе: памятник ставят моему отцу, а не ему», – с раздражением решила она, но когда вошла в избушку и просмотрела газеты, ахнула.
В газете сообщалось, что по предложению Кирилла Ждаркина на заводах начался сбор на постройку памятников. Ставились памятники: на «Брусках» – Степану Огневу, в Полдомасове – Бритову и Алешину. Памятники ставились не только в районе Алая, но и в других районах, которые тоже участвовали в стройке заводов. Это предложение встречено было с большим подъемом, и средства на постройку потекли не только от рабочих, но и от колхозников.
«Вот какой он! Он всегда перескакивает через меня. Только я отбегу вперед, а он скакнет и – впереди меня. Всегда. И я не хочу, не хочу этого. Не хочу и не пойду к нему!»
В эту секунду она повернулась на крик.
Из-под обрыва от Волги несся Кирилл малый.
– Алай! – кричал он. – Алай! Догнать!
За Кириллом малым ковылял щенок.
Как-то на «Бруски» заехали цыгане. У цыган ощенилась овчарка и сдохла. Цыгане понесли по избам щенят, предлагая их менять на молоко. Никто молока за слепых щенят не дал, и цыгане выкинули их в овраг. Там Кирилл малый и подобрал щенка и потом назвал его по имени реки «Алаем». Вскоре он отправился к Захару Катаеву, и между ними произошел такой разговор:
– Захар Вавилыч, – сказал Кирилл малый. – Здравствуй. Как у тебя дела?
– У меня дела славно идут. Кирилл Кириллыч, – ответил Захар. – Чем служить могу?
– Да-а. А скажи мне, Захар Вавилыч, есть нонче сознательные коммунисты?
– А то как же? Без сознательных коммунистов все дела бы вверх тормашками полетели.
– Ты коммунист, и сознательный?
– Ну, ясно, сознательный, – в бороде Захара зашевелилась улыбка.
– Так. Вот что у меня к тебе. – Кирилл малый вскочил на руки к Захару и зашептал: – Молока! Понимаешь? Пришел на ферму и говорю: «Давайте мне молока на армию».
– То есть как же это – на армию?
– А так. В Красной Армии овчарки нужны? Нужны. А у меня Алай. Ну, знаешь, такой еще маленький, а молока хочет… Ему молока надо теплого. Вот подоили корову, и ему – молока…
– А-а-а. Дело говоришь. – Захар позвонил на ферму, чтобы Кириллу малому отпускали парного молока. – Сколько? Это его военная тайна, – говорил он заведующему фермой.
– Чего ты так несешься? – Стеша остановила сына.
– Тебя ищем с Алаем.
– А зачем же так бежишь?
– Я же верхом. Вот не понимает, а большая. Я верхом, а Алай за мной своим ходом. Ну, вот и нашли. На! Тебе от наркома военмора депеша.
Стеша с большим волнением приняла из рук Кирилла малого телеграмму, развернула, прочла и побледнела.
– Что там? – спросил сын, насторожившись. – Читай.
Стеша прочла:
– «Прошу тебя и Кирилку приехать хотя бы на два-три дня. Через несколько дней я должен выехать в Москву. Очевидно получу назначение на Балхашстрой. Кирилл».
8
Или где-то вычитал Кирилл, или кто-то рассказал ему, как однажды Лев Николаевич Толстой занялся сельским хозяйством: он стал разводить племенных коров, собирать удобрение для полей – даже у местного попа вычистил уборную – и все-таки все у него валилось… и, наконец, он махнул на все рукой, сказал:
– Пускай все идет само собой… по воле божьей.
Поутру к нему пришел управляющий. Лев Николаевич в это время висел вниз головой на трапеции.
– Распоряжения какие будут, Лев Николаевич? – спросил управляющий.
– А пусть, Миколушка, все идет… бог – он знает, как и что, – ответил Лев Николаевич.
– Вот простота какая, – пошутил Кирилл, обращаясь к Богданову.
– Да-а, так вести хозяйство – шутя. На бога все свалить, а самому на трапецию и – вниз головой…
Когда Кирилл пришел на строительство, то, по выражению Богданова, «вдунул в дело душу живую». Началось с самого простого. Федунов, секретарь ячейки коксового цеха, когда рылся котлован и шли земляные работы, был незаменим, даже больше – вел работу блестяще. Но потом начали класть коксовые печи. Федунов сдал, приумолк и даже как-то вдруг поглупел. И вот однажды Кирилл заглянул на собрание коммунистов вместе с техническим персоналом. Собрание вел Федунов. Старший инженер предложил немедленно же установить сигнальные знаки на коксовых печах. Федунов подумал и с глупой убежденностью произнес:
– Знаки? Такого решения в горкоме не было.
На следующий день Кирилл перевел его на торфяной участок, и Федунов ожил, стал по-прежнему блестяще работать.
– Я землю… землю знаю, – говорил он. – Тут я сам себе хозяин, а там – кокс какой-то.
Кирилл умело расставлял людей, находил для каждого человека «свою точку».
А когда он отыскал, вернее создал, Павла Якунина, разбудив в нем творческую жилку, – Богданов совсем был покорен Кириллом, ибо якунинский метод быстро перекинулся во все отрасли строительства, а потом и во все отрасли производства. Мало этого, якунинский метод стал достоянием всего Союза.
Конечно, Богданов понимал, что это не исключительно дело рук Кирилла, ибо страна была на таком уровне, когда творческие силы пробуждались повсюду… даже «само собой». Но все-таки если бы не Кирилл, сила эта прорвалась бы стихийно и не была бы так осмысленно направлена.
– Пристяжная хороша, – говорил Богданов, обходя завод, видя, что покрашенные станки дали свои положительные результаты, что расстановка людей на доменных печах утроила выплавку чугуна, что постройка дворца пионеров сплотила всех заводских ребят. – Надо бы нам женский вуз открыть. Специально для жен, понимаешь? – говорил Богданов. – Собрать их надо, поговорить с ними и боевых отметить… подарками… Ты смотри, Стефа как преобразилась.
– Она еще не совсем. А вот Феня – молодец. Хотя этой и преображаться нечего было. Но ловко она ведет за собой всех их.
Они шагали улицами и переулками завода. За ними двигались две легковые длинные, плотные машины – подарки наркома тяжелой промышленности в день выпуска двухсоттысячного трактора. Они шагали по заводу – шли гудронированными дорожками, мимо клумб с цветами, мимо пальмовых аллей в литейном цехе.
– Знаешь, – говорил Богданов, – у Форда в литейном работают только негры… и те падают в обморок – гарь, жара. А у нас, смотри что? Будто в тропическом саду… Да, пристяжная у меня хороша. – Он хлопнул по руке Кирилла и в эту же секунду подумал: «Он уже не пристяжная, а коренник, а я – пристяжная. Вот как изменилось все».
Было ли грустно Богданову от такого сознания? Да. На какой-то миг взгрустнулось, но тут же он все стряхнул с себя и подумал:
«Что ж, меняются времена, меняются люди. Ведь когда-то я тут лазил по болотам, когда-то, задолго до нашей революции, в тюрьме придумывал, как использовать эти богатства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94