Как тут ни крутись, а облагодетельствовать вас он мог только за счет других».
«Да, теперь я вижу. Поступил нехорошо. Но не для себя старался, товарищ Шукуров, ради своего колхоза».
«Странная у вас логика. Подумайте, что получится, если каждый будет стараться только для своего колхоза».
666
«Спасибо, товарищ Шукуров. Вы всегда изрекаете одни лишь истины. Вас послушать — в жизни вы ни разу не оступились, очень правильный вы человек. Но хочу вас спросить, товарищ Шукуров: чем вы оцениваете нашу работу, работу раисов?»
«Да, мы оцениваем вашу работу по выполнению плана. «Хлопок наша гордость» — не просто фраза. Все, чем живем мы в республике, что выкладываем на дастархан,— все зависит от хлопка. Но это вовсе не означает, что надо делать план всеми, в том числе и недозволенными средствами!»
«Простите, но вы требуете плана, не подкрепив это требование материально. Может, вы думаете, у раисов есть собственные заводы удобрений и запчастей? Жесткое требование и толкает нас на те недозволенные средства».
«Есть еще трудности, да, есть... Снабжение хромает. Я не отрицаю. Но при чем здесь лично вы? Только ли о плане думали, пускаясь в обходные пути? Может, все-таки славы хотелось? Может, это подталкивало? Вот и не заметили, и до личных выгод дело дошло. Ну и, соответственно, до недозволенных средств. Не заметили, как...»
«Закружилась голова — это вы хотите сказать?»
«Напрасно усмехаетесь. Между прочим, именно так оно и есть. Не будем трогать ваши прежние срывы. Возьмем самое последнее. Близкие вам люди совершили преступление. Как вы поступаете? Жмете на врачей, принуждаете дать ложное заключение о смерти. Уничтожаете акты сотрудников ГАИ. Запугиваете егеря лесхоза Поликарпова. Прикрываете браконьеров. Словом, попираете все законы! Так что иронизировать насчет заводов не время. Скажите сами, только честно: что мне остается делать при наличии всех этих фактов?»
«Этого я сказать не могу. Моя судьба в ваших руках. И не только моя. Ко мне вы можете быть безразличны, однако подумайте о своем тесте. Ведь и он в числе браконьеров!»
«Что же, законы писаны для всех».
«Вот как?.. Вы, товарищ Шукуров, хотите во всем быть прямым как палка. Однако и палку можно согнуть. Жизнь — не бетонное шоссе. Встречаются ведь и ухабы, и очень крутые иной раз повороты. Не такие — куда более крупные промахи люди поправляют без шумихи!»
«Интересно вы говорите. Но это не для меня!»
«Да, вижу, не для вас. Креслом дорожите».
«Опять кресло! Кому что, а старухе мерещатся только ее калоши! Обижаться, конечно, легче. Не хотите думать, все бегаете к товарищу Халмурадову. Вы простите меня, Атакузы-ака, но скажу откровенно: ваш закадычный друг очень помог вам прийти к сегодняшнему дню. Река портит берег, а излишняя похвала — человека! Слыхали такое? Это самое я сказал и вашему другу Бекмураду Халмурадовичу!»
«Благодарю за откровенность!»
«Могу вас порадовать — своих позиций он не сдал. Все еще защищает, считает вас незаменимым!»
«А вы, конечно, ответили — незаменимых не бывает».
«Нет, на этот раз ошиблись. Оставить вас раисом невозможно.
Но кого поставим на это место? Не знаю. Секретаря парткома? Но ведь она просто кукла, танцует под ваш бубен...»
«А у других? У других не танцуют».
«Подумайте сначала о себе».
«Ну что ж, так издавна ведется: того, кто упал, все топчут».
«Хватит ныть! Батыр, даже пораженный стрелой, остается на поле брани. Не теряйте лица, Атакузы-ака! Признать свои ошибки может только человек мужественный, благородный. Я знаю и ваши хорошие стороны. По-человечески сочувствую вам, но обманывать не хочу. Завтра состоится бюро, и нет никакой надежды, что вы останетесь на месте...»
«Неужели никакой? Правда, я сейчас упрямился. Не знаю почему, но трудно так сразу все признать Но поверьте — за эти дни я передумал, пересмотрел многое. Если оставят меня, искуплю все грехи. Трудом бы я смог оправдать себя».
«Нет, Атакузы-ака, теперь это невозможно. Вы перешли все границы. Люди не поймут нас, если все это останется без наказания. Могу посоветовать лишь одно: выше голову, Атакузы-ака! Лихому джигиту— лихая жизнь!..»
3
Шукуров открыл глаза — ему послышался голос Махбубы — и удивился: он сидел на диване, привалясь к подушкам. Как сидел ночью, так и заснул —даже не раздевался.
В комнате было уже светло. Со двора доносились приглушенные голоса По-видимому, тесть и теща готовились к отъезду.
Шукуров вспомнил о ночной стычке, на душе стало опять нехорошо. Махбуба... Приходила и она — еще до тестя. Села рядом, робко спросила, пряча глаза:
— Неужели ничего нельзя сделать?
— Ничего,— ответил он и отвел глаза от ее просящего взгляда.— Может, кто другой и сделал бы, а вот я не могу.
— Он уже старый. Пятно ведь на всю жизнь...
— Пусть особенно не волнуется. Ну оштрафуют, ну узнают в институте. Что ж делать? А обходить закон — новое преступление. Так, по крайней мере, честнее.
Жена незаметно вздохнула. Он взял ее руку в свои:
— Махбуб, ты должна понять: дело не в том, что я боюсь, не решаюсь предпринять что-либо Но это тот случай, когда вступает в силу моральная сторона.
Махбуба ничего не ответила, вышла молча. Он надеялся, жена объяснит все родителям. Может, не сумела убедить? Так или иначе, неприятный разговор с ними состоялся. Точнее сказать — с тещей. Подключив в дело ее, тесть как-то стушевался. А уж Назокат-биби «выдала» на полную мощность.
Начала издалека: в этом мире не дождешься, чтобы платили за добро добром. Закончила сетованиями на зятя: отдали ему любимое дитя, доверили. Откуда такое отношение к ним? Чем они его заслужили? И наконец, рыдания и угрозы: увезет дочь, заберет внучек...
...Дверь осторожно открылась, вошла Махбуба В припухших глазах следы бессонницы, лицо побледнело, осунулось — тоже нелегко.
— Родители собрались уезжать. Отец хочет вам что-то сказать, можно ему войти? — Махбуба подавила всхлип, не стала ждать ответа.
Не успела закрыться за нею дверь, явился Вахид Мирабидов. • — Можно, сынок? — Вид напроказившего мальчишки, глаза жалобно моргают, руки покорно сложены на животе. Редкие пепельно-серые волосы, обычно так благопристойно обрамлявшие лик, сплелись и взлохматились. Встал перед зятем, сиротливо склонил голову.
У Шукурова невольно сердце сжалось:
— Прошу вас, отец, садитесь.
— Благодарю, сынок. Пришел вот попрощаться и... извините уж старика, снова я об этом надоевшем вопросе. Надеюсь, мой возраст...
— Я слушаю вас...
— Я, собственно, о... о вашей милиции. Оставят они меня, старика, в покое, учтут мою седину или будут еще вызывать, трепать нервы? — Вахид Мирабидов робко, как-то даже воровато взглянул на зятя и сразу отвел глаза.
Шукуров молча посмотрел в окно. Опять за свое! Снова старый халат да старый кушак!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
«Да, теперь я вижу. Поступил нехорошо. Но не для себя старался, товарищ Шукуров, ради своего колхоза».
«Странная у вас логика. Подумайте, что получится, если каждый будет стараться только для своего колхоза».
666
«Спасибо, товарищ Шукуров. Вы всегда изрекаете одни лишь истины. Вас послушать — в жизни вы ни разу не оступились, очень правильный вы человек. Но хочу вас спросить, товарищ Шукуров: чем вы оцениваете нашу работу, работу раисов?»
«Да, мы оцениваем вашу работу по выполнению плана. «Хлопок наша гордость» — не просто фраза. Все, чем живем мы в республике, что выкладываем на дастархан,— все зависит от хлопка. Но это вовсе не означает, что надо делать план всеми, в том числе и недозволенными средствами!»
«Простите, но вы требуете плана, не подкрепив это требование материально. Может, вы думаете, у раисов есть собственные заводы удобрений и запчастей? Жесткое требование и толкает нас на те недозволенные средства».
«Есть еще трудности, да, есть... Снабжение хромает. Я не отрицаю. Но при чем здесь лично вы? Только ли о плане думали, пускаясь в обходные пути? Может, все-таки славы хотелось? Может, это подталкивало? Вот и не заметили, и до личных выгод дело дошло. Ну и, соответственно, до недозволенных средств. Не заметили, как...»
«Закружилась голова — это вы хотите сказать?»
«Напрасно усмехаетесь. Между прочим, именно так оно и есть. Не будем трогать ваши прежние срывы. Возьмем самое последнее. Близкие вам люди совершили преступление. Как вы поступаете? Жмете на врачей, принуждаете дать ложное заключение о смерти. Уничтожаете акты сотрудников ГАИ. Запугиваете егеря лесхоза Поликарпова. Прикрываете браконьеров. Словом, попираете все законы! Так что иронизировать насчет заводов не время. Скажите сами, только честно: что мне остается делать при наличии всех этих фактов?»
«Этого я сказать не могу. Моя судьба в ваших руках. И не только моя. Ко мне вы можете быть безразличны, однако подумайте о своем тесте. Ведь и он в числе браконьеров!»
«Что же, законы писаны для всех».
«Вот как?.. Вы, товарищ Шукуров, хотите во всем быть прямым как палка. Однако и палку можно согнуть. Жизнь — не бетонное шоссе. Встречаются ведь и ухабы, и очень крутые иной раз повороты. Не такие — куда более крупные промахи люди поправляют без шумихи!»
«Интересно вы говорите. Но это не для меня!»
«Да, вижу, не для вас. Креслом дорожите».
«Опять кресло! Кому что, а старухе мерещатся только ее калоши! Обижаться, конечно, легче. Не хотите думать, все бегаете к товарищу Халмурадову. Вы простите меня, Атакузы-ака, но скажу откровенно: ваш закадычный друг очень помог вам прийти к сегодняшнему дню. Река портит берег, а излишняя похвала — человека! Слыхали такое? Это самое я сказал и вашему другу Бекмураду Халмурадовичу!»
«Благодарю за откровенность!»
«Могу вас порадовать — своих позиций он не сдал. Все еще защищает, считает вас незаменимым!»
«А вы, конечно, ответили — незаменимых не бывает».
«Нет, на этот раз ошиблись. Оставить вас раисом невозможно.
Но кого поставим на это место? Не знаю. Секретаря парткома? Но ведь она просто кукла, танцует под ваш бубен...»
«А у других? У других не танцуют».
«Подумайте сначала о себе».
«Ну что ж, так издавна ведется: того, кто упал, все топчут».
«Хватит ныть! Батыр, даже пораженный стрелой, остается на поле брани. Не теряйте лица, Атакузы-ака! Признать свои ошибки может только человек мужественный, благородный. Я знаю и ваши хорошие стороны. По-человечески сочувствую вам, но обманывать не хочу. Завтра состоится бюро, и нет никакой надежды, что вы останетесь на месте...»
«Неужели никакой? Правда, я сейчас упрямился. Не знаю почему, но трудно так сразу все признать Но поверьте — за эти дни я передумал, пересмотрел многое. Если оставят меня, искуплю все грехи. Трудом бы я смог оправдать себя».
«Нет, Атакузы-ака, теперь это невозможно. Вы перешли все границы. Люди не поймут нас, если все это останется без наказания. Могу посоветовать лишь одно: выше голову, Атакузы-ака! Лихому джигиту— лихая жизнь!..»
3
Шукуров открыл глаза — ему послышался голос Махбубы — и удивился: он сидел на диване, привалясь к подушкам. Как сидел ночью, так и заснул —даже не раздевался.
В комнате было уже светло. Со двора доносились приглушенные голоса По-видимому, тесть и теща готовились к отъезду.
Шукуров вспомнил о ночной стычке, на душе стало опять нехорошо. Махбуба... Приходила и она — еще до тестя. Села рядом, робко спросила, пряча глаза:
— Неужели ничего нельзя сделать?
— Ничего,— ответил он и отвел глаза от ее просящего взгляда.— Может, кто другой и сделал бы, а вот я не могу.
— Он уже старый. Пятно ведь на всю жизнь...
— Пусть особенно не волнуется. Ну оштрафуют, ну узнают в институте. Что ж делать? А обходить закон — новое преступление. Так, по крайней мере, честнее.
Жена незаметно вздохнула. Он взял ее руку в свои:
— Махбуб, ты должна понять: дело не в том, что я боюсь, не решаюсь предпринять что-либо Но это тот случай, когда вступает в силу моральная сторона.
Махбуба ничего не ответила, вышла молча. Он надеялся, жена объяснит все родителям. Может, не сумела убедить? Так или иначе, неприятный разговор с ними состоялся. Точнее сказать — с тещей. Подключив в дело ее, тесть как-то стушевался. А уж Назокат-биби «выдала» на полную мощность.
Начала издалека: в этом мире не дождешься, чтобы платили за добро добром. Закончила сетованиями на зятя: отдали ему любимое дитя, доверили. Откуда такое отношение к ним? Чем они его заслужили? И наконец, рыдания и угрозы: увезет дочь, заберет внучек...
...Дверь осторожно открылась, вошла Махбуба В припухших глазах следы бессонницы, лицо побледнело, осунулось — тоже нелегко.
— Родители собрались уезжать. Отец хочет вам что-то сказать, можно ему войти? — Махбуба подавила всхлип, не стала ждать ответа.
Не успела закрыться за нею дверь, явился Вахид Мирабидов. • — Можно, сынок? — Вид напроказившего мальчишки, глаза жалобно моргают, руки покорно сложены на животе. Редкие пепельно-серые волосы, обычно так благопристойно обрамлявшие лик, сплелись и взлохматились. Встал перед зятем, сиротливо склонил голову.
У Шукурова невольно сердце сжалось:
— Прошу вас, отец, садитесь.
— Благодарю, сынок. Пришел вот попрощаться и... извините уж старика, снова я об этом надоевшем вопросе. Надеюсь, мой возраст...
— Я слушаю вас...
— Я, собственно, о... о вашей милиции. Оставят они меня, старика, в покое, учтут мою седину или будут еще вызывать, трепать нервы? — Вахид Мирабидов робко, как-то даже воровато взглянул на зятя и сразу отвел глаза.
Шукуров молча посмотрел в окно. Опять за свое! Снова старый халат да старый кушак!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85