Отдать им серебро? Драгоценности? — наперебой возмущались оба Радзивилла.
— Я верну все, что принадлежало ей, кроме сумм в золоте. Их по договору возвращать не надобно. Но все прочее... Теперь, когда придется отстаивать наш союз с Барбарой, Габсбургов сердить не следует.
— О... Мудрая мысль. И к тому же я первый в нашем роду поеду послом, да еще в Вену! Наливай, брат! За здравие сестры нашей, Барбары, супруги славного Ягеллона!
— Позволите, господин мой? — робко спросила Барбара.
— Клянусь, что сделаю вас королевой, —отвечал он.— Еще не сейчас, но скоро, очень скоро. Выпьем за это!
— За молодую королеву? — спросил Черный с надеждой в голосе, но Август спокойно и свободно ответил:
— За милую сердцам нашим прекрасную Барбару...
Радзивилл Черный готовился к своей политической миссии долго и весьма прилежно. Приехав наконец в Краков, он велел доложить о своем прибытии Боне, но та со дня на день откладывала аудиенцию. Когда наконец он переступил порог королевских покоев, первым встретил его Станьчик усердными поклонами.
— Великий канцлер литовский к нам, на Вавель, пожаловал? Какая честь! Кланяюсь, низко кланяюсь!..
Радзивилл, который расхаживал по комнате взад и вперед, вдруг остановился и сказал:
— Премного наслышан о тебе, шут. Любопытно мне, много ли нашел ты в Польше дураков, которые могли бы с тобою в глупости сравниться?
— А... Это дело непростое, —с озабоченным видом отвечал Станьчик. - С каждым днем к моему реестру новые прибавляются. Уж как я извелся, их записывая. А перечень все растет... Кого там только нет, а теперь и молодой король... прибавился.
— Как смеешь?! — возмутился магнат.
— А вот и смею! Смею! Потому что я шут! Следовало бы спросить, почему король в списке? И ответ был бы готов. А потому, что, в то время как на литовской границе неспокойно, он канцлеру своему дукаты дает и в Вену его посылает.
— Однако ж ты дерзок! — заметил Черный.
— Может, и дерзок, но не глуп. Не так глуп, чтобы не ведать, что полководцев, рыцарей знаменитых, следует не к тайной миссии, а к битве готовить.
— Вот вернусь, найдется время и для битвы. Станьчик зашелся от смеха.
— Найдется? Неужто?! Царь Иван будет ждать возвращения вашего? Коли так, дело иное!.. Время найдется... Ну что же, Августа я из списков вычеркну, а впишу себя, королевского шута... Ей-ей, впишу!
Шут отошел, качая головой, словно бы жалея самого себя, а взбешенный Радзивилл остался один и долго еще ждал королеву, которая в это время держала совет со своими приближенными — Кмитой и Гуркой.
— Вы слышали? Радзивилл Черный посмел просить аудиенции. Твердит, что молодой король взял на себя особые обязательства. Намекает на его тайный брак со вдовою Гаштольда, трокского воеводы.
— Тайный? — удивился Кмита. — Не верю! Ваш достойный сын никогда ничего не сделает без согласия вашего.
— О!—воскликнула она. — Август не мой больше. С той поры как уехал в Вильну, его нельзя узнать. Но я и за такого буду стоять до конца... Единственный сын! Наследник престола! И это он пытается разрушить, растоптать все, что я сделала в Литве. Радзивиллы? Что для них Корона? Краков? Как мне донесли, Радзивилл Черный похваляется тем, что едет к римскому королю... В Вену! Регспе'? Хочет науськать на меня Габсбургов! Как будто мало я от них наслушалась попреков за то, что якобы измывалась над Елизаветой, отравила ее!
— Тайная свадьба короля для нас не закон, — сказал Кмита. — Ближайший же сейм может признать ее недействительной. А что думает об этом каштелян Гурка? Великополь-ские вельможи?
-Мы будем против. Нас заботит сохранность границ наших, благополучие Гданьска; прочные и длительные союзы — вот что нам нужно. А что может дать нам брак короля с литвинкой? Решительно ничего.
— Весьма рада этому. Его величество в письмах своих расспрашивал Августа, тот сначала от всего отрекался, а потом...
— Что — потом? — спросил Гурка.
— Доказывать стал, что и Сонка, супруга Ягеллы, и Барбара Заполия были не королевского рода... Богобоязненную королеву, первую супругу государя нашего, он к своей литвинке приравнял и тем весьма своего отца обидел...
— Жаль, что его величество больны тяжко...
— Но все равно король не позволит своевольничать. Ни Августу, ни шляхте литовской... — заверяла Бона.
— Оставил за собою титул великого князя, — напомнил Гурка.
— А вы, ваше величество? Не сжалитесь над сыном? — спросил Кмита.
— Я? — возмутилась Бона. — Отдать той титул государыни? Великой княгини Литовской? Королевы Польши? Лишиться власти, титулов своих? Никогда! Они мои и только мне служить будут. Мне одной.
Судьба, однако, распорядилась по-своему, и они служили ей недолго. Перед самой Пасхой Сигизмунд Старый заболел, и медики не надеялись, что он встанет с постели. Король оставался в сознании и все время допытывался, опроверг ли Август кружившие вокруг сплетни, а когда понял, что сын молчит, потому что связал себя тайными узами, сказал с великой суровостью:
— Запрещаю!.. Скажите дочерям моим и дворянам, что я не признаю этого брака. Запрещаю говорить о нем...
— Скажу всенепременно, — обещала Бона. — Будем возражать до тех пор, пока он не разорвет эти узы.
— Только разорвет ли? Он упрям, как Ягеллоны и Сфорцы, вместе взятые... — прошептал король.
В последние дни король совсем ослабел, а в великую пятницу, причастившись, лежал молча, слабый и недвижимый. Королева не отходила от него ни на минуту, бодрствуя возле ложа больного даже ночью. В первый же день пасхальных праздников наступило значительное ухудшение, поэтому Вольский немедля отправил еще одного гонца в Вильну, а сам тотчас же вернулся в королевскую опочивальню, где рядом с Боной стояли на коленях принцессы Зофья, Анна и Катажина. В комнате толпились придворные, поближе, окружив королевскую семью, теснились вельможи из королевского Совета. Все они вглядывались в старое, бледное лицо своего повелителя, ждали от него последних приказаний, последних слов. И вдруг на замковой башне зазвонил "Сигизмунд". Он звонил отчетливо, его низкий голос доходил до самых отдаленных уголков города, замка, вавельского собора.
Король открыл потухшие глаза. Минутку вслушивался в триумфальный звон колокола, а потом сказал тихо, но очень внятно:
— Благодарю тебя, господи... За то, что в последний час моей жизни ты дал услышать мне голос моего колокола. Это он... Зовет меня. Зовет в день воскресения.
Бона припала к его бледным, сложенным как для молитвы рукам.
— Нет! Нет! Вы с таким терпением и мужеством переносили все трудности вашей жизни. Одолеете и эту хворь...
— Последнюю... — возразил он.
— Нет! Медики не теряют надежды. Вы еще поправитесь, силы к вам вернутся!
— Увы, слишком поздно... — прошептал король.
— Умоляю вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
— Я верну все, что принадлежало ей, кроме сумм в золоте. Их по договору возвращать не надобно. Но все прочее... Теперь, когда придется отстаивать наш союз с Барбарой, Габсбургов сердить не следует.
— О... Мудрая мысль. И к тому же я первый в нашем роду поеду послом, да еще в Вену! Наливай, брат! За здравие сестры нашей, Барбары, супруги славного Ягеллона!
— Позволите, господин мой? — робко спросила Барбара.
— Клянусь, что сделаю вас королевой, —отвечал он.— Еще не сейчас, но скоро, очень скоро. Выпьем за это!
— За молодую королеву? — спросил Черный с надеждой в голосе, но Август спокойно и свободно ответил:
— За милую сердцам нашим прекрасную Барбару...
Радзивилл Черный готовился к своей политической миссии долго и весьма прилежно. Приехав наконец в Краков, он велел доложить о своем прибытии Боне, но та со дня на день откладывала аудиенцию. Когда наконец он переступил порог королевских покоев, первым встретил его Станьчик усердными поклонами.
— Великий канцлер литовский к нам, на Вавель, пожаловал? Какая честь! Кланяюсь, низко кланяюсь!..
Радзивилл, который расхаживал по комнате взад и вперед, вдруг остановился и сказал:
— Премного наслышан о тебе, шут. Любопытно мне, много ли нашел ты в Польше дураков, которые могли бы с тобою в глупости сравниться?
— А... Это дело непростое, —с озабоченным видом отвечал Станьчик. - С каждым днем к моему реестру новые прибавляются. Уж как я извелся, их записывая. А перечень все растет... Кого там только нет, а теперь и молодой король... прибавился.
— Как смеешь?! — возмутился магнат.
— А вот и смею! Смею! Потому что я шут! Следовало бы спросить, почему король в списке? И ответ был бы готов. А потому, что, в то время как на литовской границе неспокойно, он канцлеру своему дукаты дает и в Вену его посылает.
— Однако ж ты дерзок! — заметил Черный.
— Может, и дерзок, но не глуп. Не так глуп, чтобы не ведать, что полководцев, рыцарей знаменитых, следует не к тайной миссии, а к битве готовить.
— Вот вернусь, найдется время и для битвы. Станьчик зашелся от смеха.
— Найдется? Неужто?! Царь Иван будет ждать возвращения вашего? Коли так, дело иное!.. Время найдется... Ну что же, Августа я из списков вычеркну, а впишу себя, королевского шута... Ей-ей, впишу!
Шут отошел, качая головой, словно бы жалея самого себя, а взбешенный Радзивилл остался один и долго еще ждал королеву, которая в это время держала совет со своими приближенными — Кмитой и Гуркой.
— Вы слышали? Радзивилл Черный посмел просить аудиенции. Твердит, что молодой король взял на себя особые обязательства. Намекает на его тайный брак со вдовою Гаштольда, трокского воеводы.
— Тайный? — удивился Кмита. — Не верю! Ваш достойный сын никогда ничего не сделает без согласия вашего.
— О!—воскликнула она. — Август не мой больше. С той поры как уехал в Вильну, его нельзя узнать. Но я и за такого буду стоять до конца... Единственный сын! Наследник престола! И это он пытается разрушить, растоптать все, что я сделала в Литве. Радзивиллы? Что для них Корона? Краков? Как мне донесли, Радзивилл Черный похваляется тем, что едет к римскому королю... В Вену! Регспе'? Хочет науськать на меня Габсбургов! Как будто мало я от них наслушалась попреков за то, что якобы измывалась над Елизаветой, отравила ее!
— Тайная свадьба короля для нас не закон, — сказал Кмита. — Ближайший же сейм может признать ее недействительной. А что думает об этом каштелян Гурка? Великополь-ские вельможи?
-Мы будем против. Нас заботит сохранность границ наших, благополучие Гданьска; прочные и длительные союзы — вот что нам нужно. А что может дать нам брак короля с литвинкой? Решительно ничего.
— Весьма рада этому. Его величество в письмах своих расспрашивал Августа, тот сначала от всего отрекался, а потом...
— Что — потом? — спросил Гурка.
— Доказывать стал, что и Сонка, супруга Ягеллы, и Барбара Заполия были не королевского рода... Богобоязненную королеву, первую супругу государя нашего, он к своей литвинке приравнял и тем весьма своего отца обидел...
— Жаль, что его величество больны тяжко...
— Но все равно король не позволит своевольничать. Ни Августу, ни шляхте литовской... — заверяла Бона.
— Оставил за собою титул великого князя, — напомнил Гурка.
— А вы, ваше величество? Не сжалитесь над сыном? — спросил Кмита.
— Я? — возмутилась Бона. — Отдать той титул государыни? Великой княгини Литовской? Королевы Польши? Лишиться власти, титулов своих? Никогда! Они мои и только мне служить будут. Мне одной.
Судьба, однако, распорядилась по-своему, и они служили ей недолго. Перед самой Пасхой Сигизмунд Старый заболел, и медики не надеялись, что он встанет с постели. Король оставался в сознании и все время допытывался, опроверг ли Август кружившие вокруг сплетни, а когда понял, что сын молчит, потому что связал себя тайными узами, сказал с великой суровостью:
— Запрещаю!.. Скажите дочерям моим и дворянам, что я не признаю этого брака. Запрещаю говорить о нем...
— Скажу всенепременно, — обещала Бона. — Будем возражать до тех пор, пока он не разорвет эти узы.
— Только разорвет ли? Он упрям, как Ягеллоны и Сфорцы, вместе взятые... — прошептал король.
В последние дни король совсем ослабел, а в великую пятницу, причастившись, лежал молча, слабый и недвижимый. Королева не отходила от него ни на минуту, бодрствуя возле ложа больного даже ночью. В первый же день пасхальных праздников наступило значительное ухудшение, поэтому Вольский немедля отправил еще одного гонца в Вильну, а сам тотчас же вернулся в королевскую опочивальню, где рядом с Боной стояли на коленях принцессы Зофья, Анна и Катажина. В комнате толпились придворные, поближе, окружив королевскую семью, теснились вельможи из королевского Совета. Все они вглядывались в старое, бледное лицо своего повелителя, ждали от него последних приказаний, последних слов. И вдруг на замковой башне зазвонил "Сигизмунд". Он звонил отчетливо, его низкий голос доходил до самых отдаленных уголков города, замка, вавельского собора.
Король открыл потухшие глаза. Минутку вслушивался в триумфальный звон колокола, а потом сказал тихо, но очень внятно:
— Благодарю тебя, господи... За то, что в последний час моей жизни ты дал услышать мне голос моего колокола. Это он... Зовет меня. Зовет в день воскресения.
Бона припала к его бледным, сложенным как для молитвы рукам.
— Нет! Нет! Вы с таким терпением и мужеством переносили все трудности вашей жизни. Одолеете и эту хворь...
— Последнюю... — возразил он.
— Нет! Медики не теряют надежды. Вы еще поправитесь, силы к вам вернутся!
— Увы, слишком поздно... — прошептал король.
— Умоляю вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155