Но тут мы едва ли разберемся. Давайте о выводах. Вы изучали формулы, которые я написал в результате моего… гм… прозрения?
- Изучал. Спорно, очень спорно.
- Потому, что вы видели только итог. Когда я выйду отсюда, представлю вам весь математический аппарат. Тогда вопросов не останется.
- Борис, вы хоть сами осознаете до конца, что означают ваши формулы?
- Да, конечно. Это базовое описание динамического равновесия Сопряженных Миров, а также экстраполяция последствий его нарушения.
- И по-вашему выходит, что мы…
- Нарушили энергетический баланс, - подхватил Воронин. - С тех самых пор, как открыли первую Дверь… И ни вернуть, ни исправить тут ничего нельзя. Диспропорция с течением времени будет возрастать. Прорывы мембран станут более частыми, а потом барьеры рухнут, и то, что прячется за мембранами, затопит сначала Фоксхол, а затем и Землю. Мы своими руками разрушили плотину.
- Апокалипсис по Воронину, - вздохнул Ратомский.
- Скорее Экклесиаст. «Во многой мудрости мною печали, и тот, кто умножает познание, умножает скорбь».
После тягостной паузы Ратомский вдруг заявил:
- Я не верю.
- Кому? Мне или тем, кто вывел меня на правильный путь?
- Правильный ли? Вот в чем вопрос…
- Я покажу вычисления…
- Да, да… Но математика - штука неоднозначная, Борис. С помощью хитроумных вычислений можно доказать или опровергнуть все что угодно. Вам это известно так же хорошо, как мне.
- Вот бы мне вашу надежду…
- Она не совсем безосновательна.
- Да?
- Да.
Воронин затушил догоревшую сигарету. Ратомский выбросил окурок и пепел за окно, опустил раму, тщательно вымыл крышку-пепельницу. Во время этих манипуляций он говорил:
- Там, за мембранами, - не один мир, их несколько. Вам показали - и действительно не важно, наяву или с помощью внушенных галлюцинаций - противоборство, борьбу. Видимо, эти миры враждуют. Их интересы и цели неведомы нам. Так почему вы исключаете возможность, что по каким-то своим причинам одна из сторон могла передать вам искаженную информацию?
- А я и не исключаю. Расчеты необходимо проверять и перепроверять десятки раз. Но предварительные выводы…
- Вот именно, предварительные. Но допустим даже, что они стопроцентно верны. Так ли уж мы бессильны, так ли уж совсем ничего не можем противопоставить угрозе?
- Ничего. Даже если мы согласимся никогда больше не открывать ни одной Двери и взорвем наш энергетический центр, это уже ничего не изменит.
- Да вы обыкновенный пессимист! - воскликнул Ратомский. - Пусть на данном этапе мы не знаем, что делать. Но мы будем работать… Лучшие умы Института, включая вас… Выход может отыскаться в самой неожиданной стороне.
- Конечно, мы будем работать, - устало согласился Воронин. - Но боюсь, что я не пессимист, а реалист…
В палате появился доктор Михайлов и подозрительно потянул носом.
- Курили? - строго спросил он.
Ратомский принялся было оправдываться, но Воронин перебил его:
- Меа кульпа, доктор, моя вина… Сил не было терпеть.
- Нехорошо. - Михайлов осуждающе покачал головой. - А впрочем, прощаю. Раз тянет курить, значит, вы восстанавливаетесь быстрее, чем я ожидал… Но вашу беседу придется заканчивать, пора.
- Скорее выздоравливайте, Борис, - пожелал Ратомский на прощание. - Я еще загляну к вам.
Он осторожно пожал руку Воронину, крепко - доктору Михайлову и покинул палату. За дверью он сразу сник. Как ни бодрился Геннадий Андреевич в разговоре с Ворониным, он был обеспокоен гораздо сильнее, чем старался показать Борису. Итоговые формулы Воронина убеждали его и без знакомства с методикой расчетов. Не на сто процентов, но… На девяносто пять. И он не обольщался по поводу поисков эффективных вариантов спасения.
На улице Ратомского ждала машина.
- Куда? - бросил через плечо водитель (разумеется, сотрудник НКВД).
- Домой…
Машина тронулась, и Ратомский прогрузился в размышления. Упоминание Воронина о Кекуле и Менделееве привело главу Института Фоксхола к пугающим аналогиям. Эти ученые работали над своими проблемами долго, вдохновенно, упорно (подобно Воронину) и, подобно Воронину, пришли к результату путем внезапного озарения. Результат в обоих случаях оказался истинным, а озарение - следствием напряженных усилий мысли, проявившимся в необычной форме. Не произошло ли то же самое и с Борисом? Тогда получается, что ни с каким чужим разумом он не контактировал, а его галлюцинации (именно его, никем не внушенные!) - лишь обходная дорога, которой мозг ученого привел его к решению задачи, помог осознать уже готовый ответ. Истинный, как и у Менделеева, и у Кекуле… И тогда рушится всякая надежда на то, что некая непостижимая сила могла навязать Воронину ложную информацию. Если так, сколько времени остается Фоксхолу… И Земле? Уравнения Воронина не позволяют оценить сроки приближающейся катастрофы, они вообще не связаны с временем. Тут нужен иной подход, иная математика…
И все-таки, успокаивал себя Ратомский, окончательно еще ничего не ясно. Возможно, все это буря в стакане воды. Неплохо бы соблюдать осторожность в докладах политическому руководству, не провоцировать панику. Гордеев знает… И другие, наверное, тоже. Но они не ученые, им что формулы, что лес густой. Необходимо представлять наверх как можно более обтекаемые сообщения, напирать на незавершенность исследований и преждевременность категоричных выводов. Кстати, это будет правдой…
5
Самолет из Кливленда приземлился в Вашингтоне ранним утром. Стивен Брент подошел к банкомату, получил немного наличных и взял такси. Он жил в тихом, респектабельном пригороде, как и полагалось по его статусу сотрудника АНБ.
В аэропорту Кливленда Бренту пришлось понервничать. Он не знал, зазвенит ли Ключ на контроле (от револьвера он, конечно, избавился заранее) и если да, как он сумеет объяснить, что это такое. Не пульт ли дистанционного управления для взрывного устройства?
Однако все обошлось. Ключ не зазвенел, и короткое время перелета до Вашингтона Брент посвятил обдумыванию дальнейших планов. У него было два возможных пути. Первый - назначить встречу связнику, через него передать в Москву Ключ и краткий отчет о последних событиях. Но какой, во имя всего святого, отчет? Написать о том, как человек, которого не берут пули, увез Брента в потусторонний мир? Если же отделываться общими фразами на канцелярском языке, в Москве не поймут, что делать с Ключом.
Второй путь нравился Бренту больше. В его доме хранились безупречные документы на несколько имен. Под одним из этих имен он мог вылететь в Москву, продемонстрировать Ключ и найти слова, которые будут выслушаны и восприняты правильно. Правда, и тут имелось возражение - такая эскапада явилась бы грубейшим нарушением всех инструкций. Тем не менее Брент все же склонялся к тому, чтобы предпочесть второй путь, ибо не забывал и о Тейлоре, и о тех, кто стоял за ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
- Изучал. Спорно, очень спорно.
- Потому, что вы видели только итог. Когда я выйду отсюда, представлю вам весь математический аппарат. Тогда вопросов не останется.
- Борис, вы хоть сами осознаете до конца, что означают ваши формулы?
- Да, конечно. Это базовое описание динамического равновесия Сопряженных Миров, а также экстраполяция последствий его нарушения.
- И по-вашему выходит, что мы…
- Нарушили энергетический баланс, - подхватил Воронин. - С тех самых пор, как открыли первую Дверь… И ни вернуть, ни исправить тут ничего нельзя. Диспропорция с течением времени будет возрастать. Прорывы мембран станут более частыми, а потом барьеры рухнут, и то, что прячется за мембранами, затопит сначала Фоксхол, а затем и Землю. Мы своими руками разрушили плотину.
- Апокалипсис по Воронину, - вздохнул Ратомский.
- Скорее Экклесиаст. «Во многой мудрости мною печали, и тот, кто умножает познание, умножает скорбь».
После тягостной паузы Ратомский вдруг заявил:
- Я не верю.
- Кому? Мне или тем, кто вывел меня на правильный путь?
- Правильный ли? Вот в чем вопрос…
- Я покажу вычисления…
- Да, да… Но математика - штука неоднозначная, Борис. С помощью хитроумных вычислений можно доказать или опровергнуть все что угодно. Вам это известно так же хорошо, как мне.
- Вот бы мне вашу надежду…
- Она не совсем безосновательна.
- Да?
- Да.
Воронин затушил догоревшую сигарету. Ратомский выбросил окурок и пепел за окно, опустил раму, тщательно вымыл крышку-пепельницу. Во время этих манипуляций он говорил:
- Там, за мембранами, - не один мир, их несколько. Вам показали - и действительно не важно, наяву или с помощью внушенных галлюцинаций - противоборство, борьбу. Видимо, эти миры враждуют. Их интересы и цели неведомы нам. Так почему вы исключаете возможность, что по каким-то своим причинам одна из сторон могла передать вам искаженную информацию?
- А я и не исключаю. Расчеты необходимо проверять и перепроверять десятки раз. Но предварительные выводы…
- Вот именно, предварительные. Но допустим даже, что они стопроцентно верны. Так ли уж мы бессильны, так ли уж совсем ничего не можем противопоставить угрозе?
- Ничего. Даже если мы согласимся никогда больше не открывать ни одной Двери и взорвем наш энергетический центр, это уже ничего не изменит.
- Да вы обыкновенный пессимист! - воскликнул Ратомский. - Пусть на данном этапе мы не знаем, что делать. Но мы будем работать… Лучшие умы Института, включая вас… Выход может отыскаться в самой неожиданной стороне.
- Конечно, мы будем работать, - устало согласился Воронин. - Но боюсь, что я не пессимист, а реалист…
В палате появился доктор Михайлов и подозрительно потянул носом.
- Курили? - строго спросил он.
Ратомский принялся было оправдываться, но Воронин перебил его:
- Меа кульпа, доктор, моя вина… Сил не было терпеть.
- Нехорошо. - Михайлов осуждающе покачал головой. - А впрочем, прощаю. Раз тянет курить, значит, вы восстанавливаетесь быстрее, чем я ожидал… Но вашу беседу придется заканчивать, пора.
- Скорее выздоравливайте, Борис, - пожелал Ратомский на прощание. - Я еще загляну к вам.
Он осторожно пожал руку Воронину, крепко - доктору Михайлову и покинул палату. За дверью он сразу сник. Как ни бодрился Геннадий Андреевич в разговоре с Ворониным, он был обеспокоен гораздо сильнее, чем старался показать Борису. Итоговые формулы Воронина убеждали его и без знакомства с методикой расчетов. Не на сто процентов, но… На девяносто пять. И он не обольщался по поводу поисков эффективных вариантов спасения.
На улице Ратомского ждала машина.
- Куда? - бросил через плечо водитель (разумеется, сотрудник НКВД).
- Домой…
Машина тронулась, и Ратомский прогрузился в размышления. Упоминание Воронина о Кекуле и Менделееве привело главу Института Фоксхола к пугающим аналогиям. Эти ученые работали над своими проблемами долго, вдохновенно, упорно (подобно Воронину) и, подобно Воронину, пришли к результату путем внезапного озарения. Результат в обоих случаях оказался истинным, а озарение - следствием напряженных усилий мысли, проявившимся в необычной форме. Не произошло ли то же самое и с Борисом? Тогда получается, что ни с каким чужим разумом он не контактировал, а его галлюцинации (именно его, никем не внушенные!) - лишь обходная дорога, которой мозг ученого привел его к решению задачи, помог осознать уже готовый ответ. Истинный, как и у Менделеева, и у Кекуле… И тогда рушится всякая надежда на то, что некая непостижимая сила могла навязать Воронину ложную информацию. Если так, сколько времени остается Фоксхолу… И Земле? Уравнения Воронина не позволяют оценить сроки приближающейся катастрофы, они вообще не связаны с временем. Тут нужен иной подход, иная математика…
И все-таки, успокаивал себя Ратомский, окончательно еще ничего не ясно. Возможно, все это буря в стакане воды. Неплохо бы соблюдать осторожность в докладах политическому руководству, не провоцировать панику. Гордеев знает… И другие, наверное, тоже. Но они не ученые, им что формулы, что лес густой. Необходимо представлять наверх как можно более обтекаемые сообщения, напирать на незавершенность исследований и преждевременность категоричных выводов. Кстати, это будет правдой…
5
Самолет из Кливленда приземлился в Вашингтоне ранним утром. Стивен Брент подошел к банкомату, получил немного наличных и взял такси. Он жил в тихом, респектабельном пригороде, как и полагалось по его статусу сотрудника АНБ.
В аэропорту Кливленда Бренту пришлось понервничать. Он не знал, зазвенит ли Ключ на контроле (от револьвера он, конечно, избавился заранее) и если да, как он сумеет объяснить, что это такое. Не пульт ли дистанционного управления для взрывного устройства?
Однако все обошлось. Ключ не зазвенел, и короткое время перелета до Вашингтона Брент посвятил обдумыванию дальнейших планов. У него было два возможных пути. Первый - назначить встречу связнику, через него передать в Москву Ключ и краткий отчет о последних событиях. Но какой, во имя всего святого, отчет? Написать о том, как человек, которого не берут пули, увез Брента в потусторонний мир? Если же отделываться общими фразами на канцелярском языке, в Москве не поймут, что делать с Ключом.
Второй путь нравился Бренту больше. В его доме хранились безупречные документы на несколько имен. Под одним из этих имен он мог вылететь в Москву, продемонстрировать Ключ и найти слова, которые будут выслушаны и восприняты правильно. Правда, и тут имелось возражение - такая эскапада явилась бы грубейшим нарушением всех инструкций. Тем не менее Брент все же склонялся к тому, чтобы предпочесть второй путь, ибо не забывал и о Тейлоре, и о тех, кто стоял за ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102