Но люди стоят…» На экране появился упитанного вида товарищ, типичный секретарь райкома, но, судя по появившейся на экране надписи, это был директор ГУМа Станислав Сорокин. Улыбаясь, он говорил в протянутый микрофон: «В дефиците теперь в соответствии со старой шуткой товары на букву „В“ — ВСЕ. Я убежден, выход — в импорте…» Его сменил пожилой офицер милиции в погонах подполковника: «Очередь — это поле деятельности и для спекулянтов, и для злоупотребления работников торговли. Достаточно сказать, недавно, в ходе специальной операции, продолжавшейся две недели, милиция обнаружила в магазинах Москвы спрятанные под прилавком товары на шестнадцать миллионов рублей. А за год — пятнадцать тысяч уголовно-наказуемых случаев припрятывания товара. Вот и дефицит!»
Куманин переключил канал. На экране появились старые деревянные постройки, бревенчатые шлюзы, люди, махавшие кирками, столб с большим самодельным плакатом: «Да здравствует руководство ОПТУ!». Затем на экране возникли Сталин и Ягода, что-то оживленно обсуждающие. «Феномен канала имени Сталина, — говорил диктор, — до сих пор наполнен тайнами. Зачем Сталину понадобилось убивать на этой стройке триста восемьдесят тысяч человек, энергия которых так пригодилась бы в скором времени при отражении вероломного нападения гитлеровцев на Советский Союз…» Куманин выключил телевизор.
После того, как Горбачев, по непонятным причинам, объявил курс на перестройку и гласность, страна совершенно отчетливо покатилась под откос. Чернобыльская авария, страшное землетрясение в Армении, сотни других больших и малых катастроф на суше, на море и в воздухе превратили всю огромную территорию ядерной сверхдержавы в одну зону бедствия. Все это сопровождалось полным исчезновением товаров из магазина, введением карточной системы на продовольствие и основные промышленные товары, ростом преступности и падением нравственности. «Налицо все симптомы грядущего конца света „в отдельно взятой стране“, — вспомнились Куманину циничные слова одного из допрашиваемых.
Еще более поражал паралич всех властных структур, которые были уже не в силах не только помочь стране, но даже самим себе. Все они покорно следовали по тому неясному пути, куда звала волшебная «дудочка».
Даже непоколебимая Лубянка теряла свой гранитно-пролетарский имидж.
Первое Главное Управление (внешняя разведка) — гордость органов — конвульсировало от небывалого в истории секретных служб предательства заграничных резидентов, десятками перебегающих на Запад. В свое время одного случая было достаточно, чтобы начальника этого управления либо расстреляли, либо выгнали с должности на вечный пансион в какой-нибудь не обозначенный на карте утолок. А ныне начальник этого управления генерал Шебаршин получает одни благодарности и повышения. Можно было подумать, что подобное количество изменников, бегущих к противнику — какая-то хитрая разведывательная операция, за выполнение которых полагаются награды и чины.
А в его родном Управлении обстановка была уже близкой к панической. Последовало указание освободить из мест заключения всех, отбывающих срок по 70-й и 190-й «прим» статьям Уголовного кодекса. Еще остались в лагерях осужденных по 64-й статье за измену Родине, но знающие люди говорили, что, видимо, и их придется освобождать. Насмарку шел творческий труд нескольких поколений чекистов в течение последних по меньшей трех десятилетий. Прибывшие из мест лишения свободы антисоветчики и изменники уже открыто требовали крови оперативных работников и следователей, когда-то изъявших их из советского общества, во избежание помех на пути строительства коммунизма. Начальство, как могло, подбадривало подчиненных, но и само, видимо, не замечая того, потеряло былую твердость. Глаза генералов испуганно бегали даже на инструктажах.
Аналитики КГБ — элита нации, как ее любили называть преданные журналисты — куда-то один за другим исчезали. Даже полковник Кудрявцев, бывший начальник Куманина, встретив его в буфете, подсел к нему с чашкой кофе и завел разговор о том, что «служить становится невозможно». «Вся эта лагерная шваль появилась в Москве, и что делать дальше — не знаю». Далее он поведал, что в одной «газетенке» его Кудрявцева, фамилию поставили рядом со словами «душитель свободы и гласности». Газету разогнали, но он уверен, что это только начало.
— Здесь, — пояснил Кудрявцев, — не импровизация какая-то, в нашей стране невозможны подобные импровизации, а чья-то направленная политика по дискредитации органов. Раз фамилия появилась в печати, значит уже намечены козлы отпущения для спасения тех «козлов», что наверху. Сейчас, — продолжал полковник, допивая кофе, — надо куда-нибудь поглубже нырнуть, а когда придет время, вынырнуть в нужном месте. И тебе, Сергей, советую сделать тоже самое. Твоя фамилия совсем не случайно появилась на вражеских голосах. Значит, и тебя наметили заколоть на талмудическом жертвеннике. Евреи таких, как мы с тобой, не прощают.
Куманин не проронил ни слова, жевал какой-то салат, но слушал внимательно. «Действительно, чем он сейчас занимается, когда страна колотится в конвульсиях, очень напоминающих агонию? Ищет могилу последнего русского царя! Может, пойти за теми, кто уже нырнул? Некоторые уже вынырнули в кооперативах, в совместных предприятиях и на каких-то темных биржах. Противно!»
Бывший начальник внешней контрразведки 1-го Управления генерал Белугин, в свое время награжденный орденом Боевого Красного Знамени за организацию убийства в Лондоне болгарского диссидента Маркова отравленным зонтиком (экзотика и полет творческой мысли!), специалист по мокрым делам высочайшего класса, вдруг заявил, что не может более служить в такой преступной организации, как КГБ. Его голос зычно зазвучал на демократических митингах и на телевидении с требованиями наказать «преступников с Лубянки», хотя начинать надо было, конечно, с него самого. Вслед за свои шефом, незаметно исчезли с горизонта его «легендарные» подчиненные: полковник Нечипуренко, некогда курировавший Ли Харви Освальда, полковник Тихой, работавший с Агджой и организовавший покушение на римского папу, полковник Тиусов, направлявший работу самого «Шакала-Ильича». Опытные «крысы» первыми почувствовали неладное на своем «корабле», они и потянулись на заслуженный отдых. За время своей плодотворной и многотрудной деятельности в КГБ все они обзавелись докторскими степенями по истории и экономике, а потому легко могли сменить бурную службу на тихое академическое житие.
Защищать диссертации по истории и экономике на Лубянке было до смешного просто. Тема закрытая, оппоненты закрытые, защита закрытая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Куманин переключил канал. На экране появились старые деревянные постройки, бревенчатые шлюзы, люди, махавшие кирками, столб с большим самодельным плакатом: «Да здравствует руководство ОПТУ!». Затем на экране возникли Сталин и Ягода, что-то оживленно обсуждающие. «Феномен канала имени Сталина, — говорил диктор, — до сих пор наполнен тайнами. Зачем Сталину понадобилось убивать на этой стройке триста восемьдесят тысяч человек, энергия которых так пригодилась бы в скором времени при отражении вероломного нападения гитлеровцев на Советский Союз…» Куманин выключил телевизор.
После того, как Горбачев, по непонятным причинам, объявил курс на перестройку и гласность, страна совершенно отчетливо покатилась под откос. Чернобыльская авария, страшное землетрясение в Армении, сотни других больших и малых катастроф на суше, на море и в воздухе превратили всю огромную территорию ядерной сверхдержавы в одну зону бедствия. Все это сопровождалось полным исчезновением товаров из магазина, введением карточной системы на продовольствие и основные промышленные товары, ростом преступности и падением нравственности. «Налицо все симптомы грядущего конца света „в отдельно взятой стране“, — вспомнились Куманину циничные слова одного из допрашиваемых.
Еще более поражал паралич всех властных структур, которые были уже не в силах не только помочь стране, но даже самим себе. Все они покорно следовали по тому неясному пути, куда звала волшебная «дудочка».
Даже непоколебимая Лубянка теряла свой гранитно-пролетарский имидж.
Первое Главное Управление (внешняя разведка) — гордость органов — конвульсировало от небывалого в истории секретных служб предательства заграничных резидентов, десятками перебегающих на Запад. В свое время одного случая было достаточно, чтобы начальника этого управления либо расстреляли, либо выгнали с должности на вечный пансион в какой-нибудь не обозначенный на карте утолок. А ныне начальник этого управления генерал Шебаршин получает одни благодарности и повышения. Можно было подумать, что подобное количество изменников, бегущих к противнику — какая-то хитрая разведывательная операция, за выполнение которых полагаются награды и чины.
А в его родном Управлении обстановка была уже близкой к панической. Последовало указание освободить из мест заключения всех, отбывающих срок по 70-й и 190-й «прим» статьям Уголовного кодекса. Еще остались в лагерях осужденных по 64-й статье за измену Родине, но знающие люди говорили, что, видимо, и их придется освобождать. Насмарку шел творческий труд нескольких поколений чекистов в течение последних по меньшей трех десятилетий. Прибывшие из мест лишения свободы антисоветчики и изменники уже открыто требовали крови оперативных работников и следователей, когда-то изъявших их из советского общества, во избежание помех на пути строительства коммунизма. Начальство, как могло, подбадривало подчиненных, но и само, видимо, не замечая того, потеряло былую твердость. Глаза генералов испуганно бегали даже на инструктажах.
Аналитики КГБ — элита нации, как ее любили называть преданные журналисты — куда-то один за другим исчезали. Даже полковник Кудрявцев, бывший начальник Куманина, встретив его в буфете, подсел к нему с чашкой кофе и завел разговор о том, что «служить становится невозможно». «Вся эта лагерная шваль появилась в Москве, и что делать дальше — не знаю». Далее он поведал, что в одной «газетенке» его Кудрявцева, фамилию поставили рядом со словами «душитель свободы и гласности». Газету разогнали, но он уверен, что это только начало.
— Здесь, — пояснил Кудрявцев, — не импровизация какая-то, в нашей стране невозможны подобные импровизации, а чья-то направленная политика по дискредитации органов. Раз фамилия появилась в печати, значит уже намечены козлы отпущения для спасения тех «козлов», что наверху. Сейчас, — продолжал полковник, допивая кофе, — надо куда-нибудь поглубже нырнуть, а когда придет время, вынырнуть в нужном месте. И тебе, Сергей, советую сделать тоже самое. Твоя фамилия совсем не случайно появилась на вражеских голосах. Значит, и тебя наметили заколоть на талмудическом жертвеннике. Евреи таких, как мы с тобой, не прощают.
Куманин не проронил ни слова, жевал какой-то салат, но слушал внимательно. «Действительно, чем он сейчас занимается, когда страна колотится в конвульсиях, очень напоминающих агонию? Ищет могилу последнего русского царя! Может, пойти за теми, кто уже нырнул? Некоторые уже вынырнули в кооперативах, в совместных предприятиях и на каких-то темных биржах. Противно!»
Бывший начальник внешней контрразведки 1-го Управления генерал Белугин, в свое время награжденный орденом Боевого Красного Знамени за организацию убийства в Лондоне болгарского диссидента Маркова отравленным зонтиком (экзотика и полет творческой мысли!), специалист по мокрым делам высочайшего класса, вдруг заявил, что не может более служить в такой преступной организации, как КГБ. Его голос зычно зазвучал на демократических митингах и на телевидении с требованиями наказать «преступников с Лубянки», хотя начинать надо было, конечно, с него самого. Вслед за свои шефом, незаметно исчезли с горизонта его «легендарные» подчиненные: полковник Нечипуренко, некогда курировавший Ли Харви Освальда, полковник Тихой, работавший с Агджой и организовавший покушение на римского папу, полковник Тиусов, направлявший работу самого «Шакала-Ильича». Опытные «крысы» первыми почувствовали неладное на своем «корабле», они и потянулись на заслуженный отдых. За время своей плодотворной и многотрудной деятельности в КГБ все они обзавелись докторскими степенями по истории и экономике, а потому легко могли сменить бурную службу на тихое академическое житие.
Защищать диссертации по истории и экономике на Лубянке было до смешного просто. Тема закрытая, оппоненты закрытые, защита закрытая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112