– Вы ведь не голодны, Нулкэр. Может быть, уделите мне несколько минут внимания?
– Да, разумеется. Я же все-таки внимающий.
Галантность прежде всего. В конце концов, что значит банальный голод по сравнению с удовольствием пообщаться с этой прекрасной девушкой? В последние дни мы почти не разговаривали, что меня, в общем, не совсем устраивало. Я, конечно, помнил о том, что работа и собственное здоровье – прежде всего… Но, демон меня сожри, имею же я право и на личную жизнь! А устраивать оную за меня никто не будет.
Она улыбнулась:
– В таком случае пойдемте-ка ко мне. И не беспокойтесь о своем желудке – надолго я вас не задержу. По крайней мере, сегодня.
– Ну что вы, Карна, мой желудок сворачивается клубком и тихонько замирает, когда речь заходит о выборе между его требованиями и вашими просьбами! Более того, здесь, по сути, и выбора быть не может!
– Спасибо, Нулкэр Пойдем, я боюсь, мне придется немного разочаровать вас. Я хотела бы поговорить о вещах иного плана.
– О чем же?
Она отперла дверь своей комнаты и впустила меня. Усадила меня на стул, сама присела на кровати и спросила:
– Вас ничего не настораживает? Из случившегося в последние несколько дней?
Я задумался, а потом медленно покачал головой:
– Представьте себе, ничего конкретного. Да, по-моему, ничего особенного-то и не случилось. За последние несколько дней.
Она кивнула так, словно получила подтверждение своим подозрениям:
– В этом-то все и дело! После того как в продолжение целой недели по башне бегали олени, падали камни, Данкэн видел сквозь стены и так далее, короче говоря, после недели чудес – совсем ничего не происходит Мне это не нравится.
Я деланно рассмеялся:
– На вас не угодишь, госпожа! Вам не нравилось то, что по башне бегали олени, но вам же не нравится и то, что теперь они перестали бегать!
– Я понимаю. Но меня настораживает… Получается, что вы с Данкэном договорились делать вид, что больше не интересуетесь происходящим в башне, рассказали обо всем мне, сделали своей помощницей (можно сказать, сообщницей), и тотчас все события прекратились. Как отрезало.
– Ну, на сей счет у меня как раз есть одна мысль, – сказал я. – Мне кажется, что в течение первой недели, поскольку повествования в основном касались Пресветлого, обладающего даром, это каким-то непостижимым образом отразилось на нас. А потом повествования стали более обширными, захватывают большее количество людей, даже хуминов, и влияние уменьшилось, перестало быть ощутимым.
Она задумалась:
– М-м, возможно, что и так.
– Меня волнует другое. Вы не подбрасывали мне записку «Будьте осторожны»? И – не знаете – Данкэн этого не делал? Карна медленно покачала головой:
– Н-нет, кажется, нет. А что?
– Да вот, какой-то шутник развлекается. Она подняла брови:
– Так ведь вроде бы некому. Генерал и Валхирры – да и господин Чрагэн, кстати, тоже – не похожи на людей, способных на розыгрыши. И этот молодой человек – он, как мне кажется, не из таких.
– Остаются слуги и Мугид. Но поскольку записку подбросили как раз после разговора с ним – помните, старик меня тогда задержал после повествования – я не думаю, что это сделал он. Да и слуги, честно говоря, тоже… Ладно, оставим. Я ведь и так осторожен.
Неожиданно Карна всхлипнула:
– Боже, Нулкэр, еще это! Мне начинает казаться, что мы никогда отсюда не выберемся. Если бы не моя дурацкая мышебоязнь…
Я обнял ее и понадеялся, что господин Мугид освободится не скоро.
ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ (несколько позже)
– Карна! Вы здесь?
Разумеется, этот писака. Кажется, от него нигде не скрыться
– Да, – произнесла она. – А в чем дело?
– Мугид сказал, что начинается повествование. И – представьте – пропал Нулкэр.
Я благоразумно промолчал.
– Скажите, пускай подождут. Я сейчас.
Мы явились в повествовательную комнату с некоторой разницей во времени, но Данкэн все равно уставился на меня, словно старая дева – на кота, мучимая подозрениями, что тот не просто гулял где-то всю ночь, а именно развратничал Я отвесил журналисту шутовской поклон (не удержался) и опустился в кресло.
Мугид уже был на месте, и его взгляд, направленный на меня, раздражал сильнее, нежели Данкэнов. Меня оценивали и взвешивали и прикидывали, за сколько можно продать в базарный день, – вот такие ощущеньица…
Проклятый старик! Когда же наконец все это закончится?
ПОВЕСТВОВАНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ
– Когда же наконец все это закончится?
Вопрос, обращенный к небу, небо, как и положено, проигнорировало. Оно куталось в сизые клочья дыма и ревниво прятало солнце подальше от людишек, затеявших внизу смертоубийство. В общем-то, Обхад его понимал. Тысячника тоже не тянуло смотреть на то, что происходило в долине. Тем более что ашэдгунцы, похоже, потихоньку сдавали позиции.
Даже после той ночи, когда, благодаря смелой вылазке бойцов из Северо-Западной, была повреждена одна катапульта хуминов, перевес сил все равно оставался на стороне последних. Они обстоятельно и целенаправленно обстреливали южные башни до тех пор, пока те не лишились боевых балконов. – А через узкие бойницы и дверные проемы, ведущие к уже не существующим балконам, достойно отражать натиск противника было невозможно – увы. К тому же хумины применили тактику «выкуривания», нашвыряв с помощью уцелевшей катапульты и подручных баллист вязанки хвороста под самое основание башен, после чего подожгли древесину. Как выяснилось, предварительно они ее еще пропитали чем-то зловонным, так что вскоре на Коронованном (ну а уж в Южных, наверное, в сотни раз сильнее) все провонялось смесью из запахов конского навоза, гнили и еще чего-то неопределяемого. Следующей же ночью хумины предприняли первую попытку взять башни штурмом. Она чуть было не увенчалась успехом, но в последний момент, когда враги уже карабкались по приставным лестницам, а кое-кто даже вскочил внутрь через балконные проемы, – в последний момент ашэдгунцы словно обрели второе дыхание – и отразили атаку. Лестницы сбросили, оказавшихся внутри хуминов перерезали, а остальных – осыпали градом стрел и как следует полили кипящим маслом, заготовленным специально для такого случая и до поры до времени приберегаемым. Видимо, Хранители сочли момент надлежащим для его использования.
И все это время неотвязно, непрерывно, как некая стихийная музыка демонического происхождения, в ущелье звонили колокола. Изредка они замолкали – тогда становилось слышно тявканье набежавших шакалов и крики стервятников.
Шакалы явились чуть позже грифов и прочих пернатых по вполне понятным причинам: боялись людей; грифы всегда отличались большей смелостью (или глупостью). Но скоро четвероногие хищники присоединились к крылатым, и ни колокольный звон, ни шум боев их уже не пугали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139