Что попал куда-то не туда. Потому что это...
Я пришел не туда, куда шел. Я шел в дом к своей девушке. А когда я вошел — это было как будто...
В аду? Не уверен. Я не знаю, где так бывает. Поэтому я ничего не скажу.
Я просто понял: это конец. Я не знал, чему именно конец, но что-то оборвалось в тот момент.
Те хорошие ощущения, которые у меня были в девяносто первом году... В этот один миг все они сгорели. Я не знал, что так бывает.
Но так бывает.
3
Три вещи. То, что у меня все оборвалось, это отдельный разговор. Это в протоколах не фиксировалось. Я об этом никому не говорил. Это неважно. Это было внутри меня, где-то на задворках. А думал я о трех вещах.
Первая вещь — это баба Дуся. Я трупов достаточно видел. И тут сразу было понятно — это еще один труп. Это даже был не труп. Я не знаю, как это назвать. Там от человека мало что осталось. Там просто что-то лежало в пальто. А пальто я узнал, пальто было бабы Дуси.
Вторая вещь — человек. Нет. Много чести про него так сказать. Просто кто-то. Кто-то незнакомый. Кавказской национальности. Молодой. В пуховике. Такой весь напряженный. А руки — пустые. Я на руки сразу посмотрел — а руки пустые.
Третья вещь — нож. Нож лежал на краю раковины. Весь такой чистый. Капли воды блестели на лезвии. Меня это почему-то взбесило до крайности. Вот человек лежит, живого места на нем нет. Кровища на полу. На стене брызги. И нож этот чистенький лежит. И сам ты стоишь чистенький. Вот это пробрало меня до костей. До самой маленькой косточки. Взбесился я. Тут или с ума надо было сходить, или самому зверем становиться. И пока нож был отдельно от этого гада, я прыгнул вперед, А он — от меня. Не стал драться, не стал пытаться нож взять. Видать, понял по моему лицу, что живой он мне не нужен.
Настю я в это время как-то упустил из виду. То есть я понимаю, что в это время она была где-то на кухне. Но я ее не заметил. Я видел нож и его. Больше меня ничего не интересовало.
Этот гад сразу назад дернул. Там с кухни выход на огород.
А я, чтоб сразу его сграбастать, в окно сиганул. Рама там слабенькая. Чуть-чуть я его не взял. Была бы у меня рука сантиметров на пять подлиннее — сцапал бы за ворот. А так... Я из окна выпрыгнул. Прямо на огород. А он уже там бежит. Я прыгаю, руки тяну — и не дотягиваюсь. И мордой в снег упал. Потом встаю — он уж метров тридцать отмахал, потом через забор перемахнул... Я — за ним. Но не получилось у меня тогда. С полкилометра пробежал — и понял, что не достану я его, гада. Он бежал, будто черти за ним гнались. Ну, в общем, правильно он бежал.
Выматерил я его, себя и все на свете. И побежал назад. Думал — от соседей позвоню нашим. Поставим весь город на уши, а найдем выродка.
И вот тут я только вспомнил про Настю. Бегу обратно, заскакиваю в кухню. Сердце — как поршни у двигателя. Ведь если маньяк — то не иначе как добрался и до ребенка... Она то ли в третий, то ли в четвертый класс тогда ходила.
Влетаю в кухню — она там стоит. Рядом с бабой Дусей. Бледная, будто сейчас в обморок грохнется. И глаза — в одну точку уставились и замерли. Косички торчат. И портфель в руке держит. А рука — белая, как мраморная.
Я ее стал тормошить, она не шевелится, не говорит ничего.
Только смотрю — на щеке вдруг кровь появилась. Я перепугался — а потом дошло до меня.
Я когда в окно прыгал, руку разрезал о стекло. Поначалу даже и не почувствовал. А потом смотрю — кровь хлещет. Двенадцать швов потом наложили. Нерв какой-то там задет. С тех пор кисть плохо двигается. Лечился, но без толку.
Вот так все и вышло. Настя потом отошла понемногу. Но дураку понятно, что такие вещи не проходят без следа. Наверное, как-то сказалось это на психике.
Со Светланой мы все же расписались. В том же году. В апреле. Она в этом доме все равно больше жить не могла. Продали его за какие-то копейки и переехали ко мне. Еще через пару лет поменяли ту однокомнатную на двухкомнатную. Вроде все налаживалось.
Только я же помнил, как тогда вошел на кухню. И очень ясно тогда понял: теперь все будет по-другому. Как раньше — уже не будет.
И не было.
4
— Самое мерзкое, — сказал майор. — Что тут и курить нельзя. Дай-ка я пожую, что ли.
Бондарев протянул пачку сигарет и, пока майор вытягивал одну, спросил:
— Но ты все-таки его подстрелил?
— Кого?
— Того гада.
— За которым я бежал?
— Да.
— Если бы у меня был пистолет с собой, мы бы никуда не бежали. Я бы его сразу положил. Всей обоймы не пожалел бы. У меня не было оружия с собой.
— И еще рука... — вспомнил Бондарев.
— Вот именно, — сказал майор, яростно тиская зубами фильтр сигареты. — Если бы у меня был пистолет...
— То есть он просто убежал... — неуверенно проговорил Бондарев, не зная, в чем ему опять сомневаться — в верности собственной памяти или в искренности Черного Малика в последние минуты жизни. «Мент, сучара, все же достал меня».
— Он убежал, — повторил майор Афанасьев. — Но он все-таки добегался, да?
— Да.
— И сколько он получил?
— Он... Он покончил с собой.
— Хм.
Бондарев не знал, подходящий ли это момент и будет ли вообще такой момент.
— И что потом случилось с твоей женой?
Афанасьев опять не удивился.
— Она погибла. А Настя исчезла. Вот почему я говорю, что так, как раньше, уже никогда не было.
— Я хотел бы поподробнее поговорить об этом, — сказал Бондарев.
Афанасьев пожал плечами.
— Что это значит? — поинтересовался Бондарев.
— Может, хватит? Или писателям всегда мало? Меня просили помочь, но меня не просили выворачивать душу.
— Ты только что это сделал без всякого приказа.
— Просто такое настроение, — проворчал Афанасьев.
— Я так понимаю, что оно у тебя такое все последние два-три года.
— Ну и что? К твоему маньяку это не имеет отношения...
— Меня интересуют не только маньяки.
— Ага, — сказал Афанасьев. — Наконец-то.
— Что?
— Наконец-то ты скажешь, что никакой ты не писатель.
— Допустим. И что?
— Ничего. Мне плевать, кто ты такой на самом деле. Просто я так понимаю, что у писателя должна быть привычка сидеть по полдня за столом и широкая задница от такой привычки. У тебя нет ни того, ни другого. У меня такое впечатление, что ты спортом занимаешься. Держишь форму. Ты случайно не...
— Стоп, — сказал Бондарев. — Тебе же плевать, кто я? Сам сказал.
— Сказал, — согласился Афанасьев.
— И мне кажется, существует только одна причина, по которой ты согласишься рассказать про смерть своей жены и про исчезновение Насти.
Афанасьев задумался, сжевал до половины сигарету и еле заметно кивнул.
— Эта причина — желание найти убийцу, — сказал Бондарев. — Так?
— Нет.
— Нет? — удивился Бондарев.
— Я не хочу его искать. Я не хочу знать, почему он сделал то, что сделал. Неважно. Уже неважно. Ты просто расскажи мне, как он умер. И пусть это будет хороший, подробный рассказ.
Глава 22
Слабое место
1
Мезенцев дорого бы дал за то, чтобы никогда не слышать эту историю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123
Я пришел не туда, куда шел. Я шел в дом к своей девушке. А когда я вошел — это было как будто...
В аду? Не уверен. Я не знаю, где так бывает. Поэтому я ничего не скажу.
Я просто понял: это конец. Я не знал, чему именно конец, но что-то оборвалось в тот момент.
Те хорошие ощущения, которые у меня были в девяносто первом году... В этот один миг все они сгорели. Я не знал, что так бывает.
Но так бывает.
3
Три вещи. То, что у меня все оборвалось, это отдельный разговор. Это в протоколах не фиксировалось. Я об этом никому не говорил. Это неважно. Это было внутри меня, где-то на задворках. А думал я о трех вещах.
Первая вещь — это баба Дуся. Я трупов достаточно видел. И тут сразу было понятно — это еще один труп. Это даже был не труп. Я не знаю, как это назвать. Там от человека мало что осталось. Там просто что-то лежало в пальто. А пальто я узнал, пальто было бабы Дуси.
Вторая вещь — человек. Нет. Много чести про него так сказать. Просто кто-то. Кто-то незнакомый. Кавказской национальности. Молодой. В пуховике. Такой весь напряженный. А руки — пустые. Я на руки сразу посмотрел — а руки пустые.
Третья вещь — нож. Нож лежал на краю раковины. Весь такой чистый. Капли воды блестели на лезвии. Меня это почему-то взбесило до крайности. Вот человек лежит, живого места на нем нет. Кровища на полу. На стене брызги. И нож этот чистенький лежит. И сам ты стоишь чистенький. Вот это пробрало меня до костей. До самой маленькой косточки. Взбесился я. Тут или с ума надо было сходить, или самому зверем становиться. И пока нож был отдельно от этого гада, я прыгнул вперед, А он — от меня. Не стал драться, не стал пытаться нож взять. Видать, понял по моему лицу, что живой он мне не нужен.
Настю я в это время как-то упустил из виду. То есть я понимаю, что в это время она была где-то на кухне. Но я ее не заметил. Я видел нож и его. Больше меня ничего не интересовало.
Этот гад сразу назад дернул. Там с кухни выход на огород.
А я, чтоб сразу его сграбастать, в окно сиганул. Рама там слабенькая. Чуть-чуть я его не взял. Была бы у меня рука сантиметров на пять подлиннее — сцапал бы за ворот. А так... Я из окна выпрыгнул. Прямо на огород. А он уже там бежит. Я прыгаю, руки тяну — и не дотягиваюсь. И мордой в снег упал. Потом встаю — он уж метров тридцать отмахал, потом через забор перемахнул... Я — за ним. Но не получилось у меня тогда. С полкилометра пробежал — и понял, что не достану я его, гада. Он бежал, будто черти за ним гнались. Ну, в общем, правильно он бежал.
Выматерил я его, себя и все на свете. И побежал назад. Думал — от соседей позвоню нашим. Поставим весь город на уши, а найдем выродка.
И вот тут я только вспомнил про Настю. Бегу обратно, заскакиваю в кухню. Сердце — как поршни у двигателя. Ведь если маньяк — то не иначе как добрался и до ребенка... Она то ли в третий, то ли в четвертый класс тогда ходила.
Влетаю в кухню — она там стоит. Рядом с бабой Дусей. Бледная, будто сейчас в обморок грохнется. И глаза — в одну точку уставились и замерли. Косички торчат. И портфель в руке держит. А рука — белая, как мраморная.
Я ее стал тормошить, она не шевелится, не говорит ничего.
Только смотрю — на щеке вдруг кровь появилась. Я перепугался — а потом дошло до меня.
Я когда в окно прыгал, руку разрезал о стекло. Поначалу даже и не почувствовал. А потом смотрю — кровь хлещет. Двенадцать швов потом наложили. Нерв какой-то там задет. С тех пор кисть плохо двигается. Лечился, но без толку.
Вот так все и вышло. Настя потом отошла понемногу. Но дураку понятно, что такие вещи не проходят без следа. Наверное, как-то сказалось это на психике.
Со Светланой мы все же расписались. В том же году. В апреле. Она в этом доме все равно больше жить не могла. Продали его за какие-то копейки и переехали ко мне. Еще через пару лет поменяли ту однокомнатную на двухкомнатную. Вроде все налаживалось.
Только я же помнил, как тогда вошел на кухню. И очень ясно тогда понял: теперь все будет по-другому. Как раньше — уже не будет.
И не было.
4
— Самое мерзкое, — сказал майор. — Что тут и курить нельзя. Дай-ка я пожую, что ли.
Бондарев протянул пачку сигарет и, пока майор вытягивал одну, спросил:
— Но ты все-таки его подстрелил?
— Кого?
— Того гада.
— За которым я бежал?
— Да.
— Если бы у меня был пистолет с собой, мы бы никуда не бежали. Я бы его сразу положил. Всей обоймы не пожалел бы. У меня не было оружия с собой.
— И еще рука... — вспомнил Бондарев.
— Вот именно, — сказал майор, яростно тиская зубами фильтр сигареты. — Если бы у меня был пистолет...
— То есть он просто убежал... — неуверенно проговорил Бондарев, не зная, в чем ему опять сомневаться — в верности собственной памяти или в искренности Черного Малика в последние минуты жизни. «Мент, сучара, все же достал меня».
— Он убежал, — повторил майор Афанасьев. — Но он все-таки добегался, да?
— Да.
— И сколько он получил?
— Он... Он покончил с собой.
— Хм.
Бондарев не знал, подходящий ли это момент и будет ли вообще такой момент.
— И что потом случилось с твоей женой?
Афанасьев опять не удивился.
— Она погибла. А Настя исчезла. Вот почему я говорю, что так, как раньше, уже никогда не было.
— Я хотел бы поподробнее поговорить об этом, — сказал Бондарев.
Афанасьев пожал плечами.
— Что это значит? — поинтересовался Бондарев.
— Может, хватит? Или писателям всегда мало? Меня просили помочь, но меня не просили выворачивать душу.
— Ты только что это сделал без всякого приказа.
— Просто такое настроение, — проворчал Афанасьев.
— Я так понимаю, что оно у тебя такое все последние два-три года.
— Ну и что? К твоему маньяку это не имеет отношения...
— Меня интересуют не только маньяки.
— Ага, — сказал Афанасьев. — Наконец-то.
— Что?
— Наконец-то ты скажешь, что никакой ты не писатель.
— Допустим. И что?
— Ничего. Мне плевать, кто ты такой на самом деле. Просто я так понимаю, что у писателя должна быть привычка сидеть по полдня за столом и широкая задница от такой привычки. У тебя нет ни того, ни другого. У меня такое впечатление, что ты спортом занимаешься. Держишь форму. Ты случайно не...
— Стоп, — сказал Бондарев. — Тебе же плевать, кто я? Сам сказал.
— Сказал, — согласился Афанасьев.
— И мне кажется, существует только одна причина, по которой ты согласишься рассказать про смерть своей жены и про исчезновение Насти.
Афанасьев задумался, сжевал до половины сигарету и еле заметно кивнул.
— Эта причина — желание найти убийцу, — сказал Бондарев. — Так?
— Нет.
— Нет? — удивился Бондарев.
— Я не хочу его искать. Я не хочу знать, почему он сделал то, что сделал. Неважно. Уже неважно. Ты просто расскажи мне, как он умер. И пусть это будет хороший, подробный рассказ.
Глава 22
Слабое место
1
Мезенцев дорого бы дал за то, чтобы никогда не слышать эту историю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123