– Как вам это удалось, Фортескью? – спросил граф. – Похоже, мы здесь застряли до заката, а миледи грозит обморок.
– Если вы упадете в обморок, мадам, вас извинят, – сказала Арабелла Лили. – Я видела, как с несколькими дамами это случилось. Здесь невыносимо жарко.
Синие, как китайский фарфор, глаза Лили стали колючими, и Арабелле стало ясно, что любовница Джека не склонна принимать советы от его жены. И она не могла не испытать удовлетворения при виде раздражения этой женщины.
Джордж Кавена усугубил положение, сказав:
– Мадам, едва ли леди Арабелла права. Если вы потеряете сознание, мы вынесем вас отсюда, и тогда даже королева будет оскорблена.
Лили принялась обмахиваться веером и повернулась к мужу:
– Думаю, милорд, что мне бы хотелось быть представленной принцессе Уэльской. Здесь вовсе не так уж жарко.
– Конечно, моя дорогая. – Он взял ее за руку. – Едва ли это продлится больше часа или двух.
Арабелла кивнула им и сделала не очень убедительный реверанс, а ее муж и Джордж раскланялись. Она оперлась о руку Джека и, высоко подняв голову, выплыла из приемной.
– Это письмо от мисс Баррет? – спросил Джек, входя вечером в спальню Арабеллы.
Одной рукой он расстегивал рубашку, в другой держал бокал портвейна.
– Да, я его перечитывала. Сэр Марк поднял несусветную суету по поводу ее поездки к нам, – сказала Арабелла рассеянно.
Она уже была в постели и полулежала, опираясь на подушки.
– Похоже, у него сомнения насчет того, стоит ли принимать наше гостеприимство.
Джек присел на край кровати.
– Потому что считает, что это равноценно благотворительности?
Она вздохнула:
– Не исключено. У нас так много всего, а он может уделить Мэг ничтожно мало.
Она подняла глаза на мужа:
– Он очень гордый, Джек.
– И я уважаю его за это, – ответил Джек равнодушно. – И все же, если он хочет найти для дочери мужа, ему придется проглотить свою гордость.
Арабелла откинулась на подушки.
– А ты согласен оплатить второй сезон Мэг?
Тон ее показался ему загадочным. Он покачал головой:
– Я уже думал, что, возможно, ты могла бы, моя прелесть. Раз уж теперь ты такая искусная картежница, ты, вероятно, могла бы обеспечить пребывание своей подруги здесь, не отягощая нас.
Она выпрыгнула из постели так стремительно, что тело ее показалось ему окутанным вихрем из постельного белья, покрывала и подушек. Ее ноги оказались столь быстрыми, что одна подсекла его под колени и он опрокинулся спиной на кровать, и струя рубиново-красного портвейна оросила покрывало.
– Никакой карточной игры, – объявила она, падая на него, смеясь и тотчас же обретая серьезность. – Если Мэг приедет в этот дом, то на правах моей сестры.
– Неужели стоило пожертвовать бокалом отличного портвейна, чтобы сделать это заявление? – спросил Джек. – Сегодня будем спать в моей постели.
– И это не в первый раз.
Она растянулась поверх него, ее бедра касались его бедер, и выпуклость ее живота пришлась как раз на впадину его. Она слизнула портвейн с его губ.
– Мне надо, чтобы ты написал сэру Марку, Джек. Мое приглашение он не примет.
– А тебе и в самом деле так необходима твоя подруга? – сказал он полувопросительно.
– Да, – ответила Арабелла решительно. – Здесь нет никого, кто мог бы занять ее место.
Он провел ладонью по ее спине, пока рука не оказалась под тонкой сорочкой на ее ягодицах:
– Никого?
– Ты занимаешь свое собственное место, – ответила она. – А у Мэг будет свое.
«К тому же, – добавила она про себя, – у тебя есть Лили. Поэтому мне нужна Мэг».
– Завтра же напишу, – пообещал Джек, сражаясь со складками ее ночной рубашки.
Неделей позже в один непогожий день, сыпавший мелко моросящим дождем, Джек вошел в дом, стряхивая дождевые капли со своей бобровой шляпы с высокой тульей. Он остановился в холле, хмуро прислушиваясь к гулу возбужденных голосов в гостиной. Судя по тому, что ему удалось услышать сквозь распахнутую дверь, Арабелла, по-видимому, принимала кого-то из опекаемых ею французских эмигрантов. Она недолго колебалась, прежде чем нашла сферу применения своим силам и влиянию, размышлял Джек, все больше мрачнея. Ее гостиная и столовая всегда были к услугам элиты из числа вигов, что было неудивительно, принимая во внимание тот факт, что ее муж был ведущим членом этой партии, но ее гостеприимство по отношению к эмигрантам не имело отношения к Джеку.
И это его тревожило. Она собирала деньги, упрашивала и умасливала всех в Лондоне, кто мог предоставить жилье, работу, медицинскую помощь, и у него не было ни малейшего сомнения в том, что она щедро помогает им, черпая из собственных средств. Похоже было, что эта все растущая армия бедных беженцев теперь заняла место сельского люда, забота о котором была ее главным занятием. Его беспокоило то, что она так рьяно вмешивалась в их жизнь, но он мог понять ее потребность в этом. А вот чего он понять не мог, так это то, что она с таким же рвением принялась опекать беженцев из числа аристократов.
Эти люди наводняли его салон, ворчали и сетовали по поводу своей судьбы, поносили тех, кто создал невыносимые условия в их отечестве, и жаловались на негостеприимство англичан, которые, как они полагали, должны были взять на себя заботу о них. Все это наполняло его сердце горечью и отвращением. Они избежали казни, сохранили жизнь, в то время как бесчисленные тысячи их соотечественников, равных им по положению, отправились на гильотину. Они потеряли свои привилегии, но все же жили и дышали в свободной стране. И тем не менее единственное, что они делали, – это жаловались.
Он помнил кровавую резню на подворье Ля Форс, телеги, нагруженные трупами, окровавленный нож гильотины и не мог забыть этого, а их беспокоило только то, что их прелестные особняки оказались в руках черни, а элегантные парижские отели – в руинах. Они оплакивали утрату своих богатств, земель, драгоценностей, привилегий и очень редко вспоминали о тех, кого оставили истекать кровью.
По чести говоря, ему было известно, что не все они такие. Многие эмигранты неустанно трудились, чтобы помочь соотечественникам, и тем не менее он был полон горечи, оттого что они живы, а Шарлотты уже не было.
Он с трудом выносил их общество. Ему было неприятно находиться в одной комнате с ними. И он уже двинулся к лестнице, ступая как можно тише, в надежде избежать встречи. Но как только он поставил ногу на нижнюю ступеньку, собаки выбежали из гостиной и принялись возбужденно лаять и бросаться на него, хватая его за полы сюртука.
– На место, черт вас возьми! – бросил он, отстраняя их. – Не могу понять, почему вы воображаете, что я так же рад видеть вас, как вы меня? Вы мне глубоко противны.
Они продолжали, умильно глядя на него, махать пушистыми хвостами, а глаза их сияли и были полны обожания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108