— Весь букет, ваша милость?
— Да. Вот тебе серебряный.
— У меня нет сдачи, ваша милость, — жалобно протянула цветочница.
— Не надо, — отмахнулся Мигель, и женщина бросилась целовать ему руки.
Он кинул серебряный и монаху. Разъяренных противников объединяет теперь чувство признательности, и оба дружно выкрикивают вслед Мигелю слова благодарности.
А внимание его уже привлечено женщиной, идущей впереди. Походка ее легка, упруга, женщина словно танцует, шуршат шелка; благовонное облако окутывает незнакомку. Она садится в носилки, возле которых стоят два лакея, — мгновение, доля секунды, но Мигель успевает разглядеть крошечную туфельку и нежную лодыжку.
Он остановился — по тому немногому, что открылось его взору, воображение дописывает красоту этой женщины. В ту же минуту звонкий голосок произносит:
— О, кузен Мигель!
И удивленный Мигель видит: из носилок выглядывает Фелисиана.
— Как я рада случаю, кузен, видеть вас… Да еще с букетом роз! В гости? К Изабелле?
— К вам, — против собственной воли отвечает Мигель и кладет цветы ей на колени.
— Спасибо, Мигель. Как мило, что вы подумали обо мне!
Мигель смущенно шагает рядом с носилками, слушая болтовню дамы и изучая ее живое лицо.
Во дворе своего особняка Фелисиана вышла из носилок и, опершись на руку Мигеля, поднялась по лестнице.
Она повела гостя по дому.
Мигель поражен. Тяжелую, угрюмую роскошь дворцов, известных ему, здесь заменили вкус и изящество. Всюду — цветы, мягкий свет, цветные экраны, всюду — комфорт, говорящий о лени, матери всех пороков.
В будуаре Фелисианы — живописный беспорядок. Веера на столах и кушетке, как спящие бабочки, огромные перья страуса воткнуты в решетки окон, сетки для волос, белые и черные кружева бахромчатых мантилий, гребни, горделивее зубцов на стенах замков, вуали, нежные, как след детского дыхания на слюдяном окне, пестрые шали, святые реликвии, карнавальные маски, ниточка бус, алых, как капли вишневого сока, ниточка жемчуга, словно цепочка замерзших слез…
Смеркается, Фелисиана говорит все меньше, все реже, голос ее все тише, все ниже — и горло Мигеля пересыхает.
Молчание — давящее, опасное.
— Вы живете здесь, как цветок в оранжерее, донья Фелисиана.
— В одиночестве, дорогой кузен. Погибаю от одиночества. Супруг мой уже год как уехал за океан, а я не могу к нему… Ах, когда же он вернется? И что мне делать с моим одиночеством?
Слезинки на ресницах в предвечерних сумерках, и красиво очерченные губы дрожат, чтобы вызвать сочувствие.
— Ах, была б у меня хоть одна душа, к которой прибегнуть в тоске…
— Я ваш, донья Фелисиана.
Обхватила его руку обеими ладонями, А они — теплые, и благоухание исходит от женщины.
— Не называйте меня больше доньей, обещайте, Мигель!
— Обещаю, Фелисиана.
Она погладила его по голове.
Мигель дрожит, как в лихорадке. Тоска по любви. Страх перед любовью.
Рука Фелисианы гладит его щеки — теплая, ласкающая рука.
Сумбур и кружение в голове.
— Вы нравитесь мне, Мигель.
Голос женщины — охрипший, беззвучный. Ее губы приближаются к его губам.
Страх Мигеля сильнее любовного голода.
В подсознании дремлет ужас перед грехом. В сознании — робость, растерянность, стыд.
Вырвался из объятий, без единого слова бежал из будуара, бежал из дома, бежал по темным улицам, тяжко дыша.
Вечер прохладными пальцами остудил его лоб.
Остановился.
Я бежал, как трус. Чего я боюсь? Мигель Маньяра боится! Удирает трусливо! Отчего? Почему?
Стиснул ладонями виски.
Заговорил — и голос его жесток и горек:
— О матушка! Падре Трифон! Вы бы порадовались… я избежал соблазна. Устоял. Увы, устоял!..

Спасаясь от дождя, друзья затащили Мигеля в заведение «У херувима», что на улице Торрехон, куда сами они частенько заглядывали по студенческой привычке.
Спустились по ступенькам в просторный зал.
— Эй, сестрички! Где вы там? — позвал Альфонсо. — Мы промокли до нитки! Скорей вина, надо и внутренность промочить, чтобы уравновесить небесную влагу!
В зале мерцает несколько свечей; ни души.
— Гром и молния! — кричит Альфонсо. — Эй, девочки! К вам — гости дорогие!
Несколько красных завес по сторонам зала откинулось, из-за них выглянули девичьи лица.
— Дон Альфонсо! Добро пожаловать. Сейчас выйдем.
«У херувима» одно просторное помещение и ряд маленьких келий, отгороженных красными портьерами — отличие публичного дома.
В зале — сводчатый потолок, с которого свисают красивые кованые фонари с масляными светильниками. В масле плавают конопляные фитили. Сейчас эти фонари еще черны и мертвы, как клетки без птиц. Образ святой девы, под ним негасимая лампада и кропило.
Красные портьеры шевельнулись. Выходят гетеры. Хитроумные прически — кудри черные, светлые, рыжие. Легкие ниспадающие одежды всех цветов, на плечах — короткие мантильки из овечьей шерсти. На босых ногах — сандалии. Браслеты, ожерелья, золотые кольца в ушах, в волосах — цветы. Раскачивающаяся походка.
Девушки кланяются гостям, называют свои имена.
Сабина, маленькая каталонка, волосы — светлые, как грива буланых жеребят;
Лусилья, смуглая, высокая, как кипарис в сумерках, дитя Севильи, ее смеющаяся прелесть;
Базилия, девчонка с гор, дочь дикой Гвадаррамы, рыжая, как лиса, угловатая и стройная;
Пандора, цыганка из Трианы, родная сестра Билитино, творение ада и пламени;
Марселина из Прованса, желтая, как поле спелой кукурузы, девушка с янтарными глазами;
Фаустина, итальянка из Умбрии, — ветровая свежесть, непоседливый язычок, — и много других, хорошеньких и безобразных, полных и худых, все с пышной прической и звучным именем.
Базилия встала на стул, зажгла огонь в светильниках.
— Кабальеро, — обратилась к Мигелю желтая провансалка, — что будете пить? Мансанилью?
— Нет. Впрочем, да, — ответил Мигель, беспокойно меряя взглядом это создание, в котором спокойствие и уверенность здорового животного.
— А вы, благородные сеньоры? — спросила Сабина Альфонсо и Паскуаля.
— То же, что и я, — сказал Мигель. — Сеньоры — мои гости.
Марселина, поклонившись, вышла.
— Выберите из нас подругу на сегодняшний вечер, — предложила Лусилья.
Мигель, не глядя на девушек, тихо разговаривает с Паскуалем.
— Э, да это благородный сеньор граф Мигель Маньяра! — раздается чей-то новый голос.
— Граф Маньяра! — изумленно ахают девушки — они знают цену этому имени.
Мигель поднял голову, смотрит на женщину, которая подходит к нему.
— Помните меня, ваша милость? Несколько лет назад «У святых братьев» в Бренесе я имела честь… Мое имя Аврора… Не помните…
Мигель поражен. Да, он помнит, помнит, но каким образом эта женщина очутилась здесь?
— Я вспомнил вас, — растерянно отвечает он. — Садитесь, пожалуйста.
Другие девицы недовольны:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108