— Конечно. Да еще какой! Из древнего, знатного католического рода.
— О Адонаи! Эстер с христианином! Какой ужас! Какой позор!
— Понимаю, — кивает Каталинон. — Ваша милость — тайный иудей. Мой господин будет доволен. Еврейки у него еще не было, насколько я знаю, так как евреи могут жить в Испании только тайно.
— И не будет! — сипит Эстебан. — Эстер, конечно, подняла уже на ноги весь дом…
— Вряд ли, сеньор! Повсюду тихо, ни шороха…
— Или пронзила его булавкой, которую я ей подарил! Твоего господина, видимо, уже нет среди живых!
— Вот и видать, что вы не знаете моего господина, — спокойно отвечает Каталинон.
— Я дам тебе десять эскудо, если развяжешь меня! — со стоном молит Эстебан. — У меня есть золото…
— Золото?
— Двадцать эскудо!
— У моего господина хватит золота и для тебя, и для меня. Мой господин — дон Мигель граф Маньяра.
— Помогите! — закричал Эстебан.
Каталинон крепче надавил на рукоять ножа и засунул кляп пленнику в рот.
— Неблагодарный вы человек и только ухудшаете свое положение. Ну, теперь говорить вы больше не можете, а думать думайте что угодно.
Как прежде, так и сейчас: разочарование. Ни намека на длительное счастье. Опять — те же руки вокруг шеи, те же поцелуи, те же ласки, и ничего более. Горько во рту, пусто в душе. Отвращение…
— Прощай, Эстер! — громко сказал Мигель.
Девушка вздрогнула при звуке чужого голоса.
— Эстебан, Эстебан, ты ли это, милый?
Учащенное дыхание, бешеное биение крови в висках, чирканье кресала, свет — чужое лицо…
Эстер прижала ко рту сжатые кулаки, она задыхается.
Зрачки ее расширились от ужаса, и через эти настежь распахнутые двери входит в сознание образ незнакомца, хитростью проникшего к ней. Горло ее не в силах издать ни звука.
— Я дон Мигель де Маньяра, донья Эстер, — тихо говорит Мигель. — Я пришел к вам в надежде, что у вас найду счастье. И опять не нашел… Видимо, ваш Яхве ничуть не могущественнее нашего бога и не способен дать большего счастья… Вечно все одно и то же, одинаково невкусное… Прощайте, Эстер.
Всхлип позади. Он обернулся.
Еврейка лежит на ложе, и в сердце ее — длинная золотая булавка, под грудью — кровь ярким огоньком…
Молча стоит над мертвой Мигель, наблюдая, как бледнеет ее лицо.
В погоне за счастьем погубил безвинную. Обманул хитростью, как вор, похитил ее ласки — и умертвил. Его любопытство и себялюбие стоили этой женщине жизни.
— Мне жаль вас, Эстер, — тихо промолвил убийца. — Правда, не знаю, кому из нас теперь хуже — вам ли, мертвой, мне ли, живому. Думаю — из нас двоих я более одинок и покинут, Эстер…
Пока Мигель с Каталиноном крадутся в тени под стенами, мать Эстер проснулась от страшного сна и нашла дочь мертвой.
Окаменела в горе. Потом, разразившись воплями, подняла весь дом.
Единоверцы, обступив тело девушки, воздевают руки, рвут на себе одежду, посыпают головы пеплом. Раскачиваясь, запели, рыдая, псалом над мертвой.
Горестный напев долетел и в сад, и связанный Эстебан читает в звуках хора злую участь своей невесты.
Каталинон, седлая лошадей, тихонько клянет вечные скитания.
— Не богохульствуй, — останавливает его Мигель. — За нами идет тень мертвой.
— Как?! — ужасается Каталинон. — Какой мертвой? Неужели та девушка…
— Да, она пронзила себе сердце.
— О, святой Иаков! — заломил руки Каталинон. — Какое страшное дело! Почему она убила себя?
Мигель, не отвечая, поднял коня в галоп и помчался по направлению к Куэнке.
Каталинон с ужасом посмотрел на него:
— Бог покарает вас, сеньор! Человеческую жизнь не возместишь и возом золота…
Ла Манча, плато, по которому ковылял Россинант со своим драгоценным грузом, странствующим рыцарем, — это широкая песчаная равнина с пастбищами, с уединенными хижинами крестьян, с ветряными мельницами, чьи крылья приводят в движение постоянно дующие здесь ветра; омываемая реками Хигела и Хабалон, равнина эта тянется до среднего течения реки Хукар.
Уже несколько дней скитаются по этой бедной местности Мигель с Каталиноном, ночуя то на чердаках крестьянских лачуг, то в грязных постоялых дворах, то в роскошных покоях больших гостиниц, в которых останавливаются на ночь даже вельможи, направляясь к королевскому двору или возвращаясь оттуда.
Ночь, обогнавшая их лошадей, постелила сегодня им ложе под пробковым дубом.
— Проснитесь, ваша милость, — выбрался из-под одеял Каталинон. — Довольно насладились мы нынче ночью холодом и сном.
И Каталинон, дыша себе на руки, принялся прыгать, чтоб согреться.
Мигель встал, растер закоченевшие члены. Увидел невдалеке, у подножья холма, пастушью хижину и стадо овец возле нее.
— Седлай скорее! В путь!
Старик пастух встретил их на пороге, предложил теплого молока, жирного сыру да ячменную, золотисто поджаренную лепешку.
Сидя у костра за завтраком, увидели: спускается с холма высокий старик — кость, жилы да морщины, шляпа шире колеса, на ней платок краснее свежей крови, на бедрах широкий пояс с пистолетом и кинжалом. За ним идет старуха, почти такая же тощая и жилистая, как старик, она размахивает руками на ходу, и шаг ее не по-женски тяжел.
А за спиной у них всходит солнце, румяное со сна, в траве блестит роса, и утро — свежее, как смех девственницы.
Лицо старика напряжено от гордости, замкнуто от недоверчивости, глаза его — молнии, морщины — сам гнев.
— Что это за люди? — спросил пастуха Мигель.
И старый Антонио, с почтительностью к приближающимся путникам, рассказал:
— Это знаменитый разбойник Рамон Куидо, ваша милость, и возлюбленная его, Эксела. Уже много лет живет он с ней в здешних пещерах. Тридцать лет тому назад за голову его был назначен выкуп в сто золотых, — сто золотых, подумайте только! — но его так и не поймали, а потом и забыли. — Тут пастух понизил голос. — И это очень досадно дону Рамону, он все твердит, что за ним по пятам гонятся стражники, хотя это неправда. Но никто не осмеливается ему перечить.
Старый бандит остановился в нескольких шагах от костра и, положив руку на пистолет, окинул Мигеля внимательным взглядом, в котором, за выражением строгости, читались подозрительность, усталость и голод.
— Добрый день, Антонио, — низким басом молвил разбойник. — Здесь безопасно?
— Вполне, дон Рамон. Это — мои гости, сеньор… дон… впрочем, не знаю, кто они, но люди они честные.
— Не верь никому, — нахмурился бандит. — Даже под сутаной священника может скрываться волк.
Затем, обращаясь прямо к Мигелю, он гордо назвался:
— Рамон Куидо.
Эксела ответила на поклон Мигеля трясением головы, облепленной седыми космами, и жадно посмотрела на горшок с молоком.
— Пришел вот позавтракать с тобой, Антонио, — сказал Куидо.
— Это честь для меня, дон Рамон, — с полной искренностью отозвался пастух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108