Ни жить, ни умереть…
Сон так и не пришел к нему, и вот занялся новый мучительный день.
Мигель бродит по монастырю, съеживается перед крестами, отводит взоры от всех символов бога, скользит по саду, лишний, бесполезный среди трудящихся монахов — тень с черной сердцевиной, полуживой среди живых, полумертвец у могил. Как противоположность тихому и скромному счастью монахов остро ощутил Мигель отчаянный разлад в душе своей. Смотри — мирно, как овцы на пастбище, живут здесь служители бога, покоряясь ему. Ах, как завидую я им за то, что их лица так спокойны, ибо моя кровь горит еще всем тем же жгучим пламенем…
Так, наверное, выглядит рай. Там царит мир и покой, и души праведников и взятых на милость в сладостном умиротворении приближены к лику бога. Твоя душа, Хиролама, среди них. Тебе, без сомнения, суждена была вечная жизнь. Если пойти за тобой — не найду тебя. Не встречусь с тобой. Потому что мой удел — отверженье.
Живой, я ближе к тебе, чем если бы умер. Не хочу больше умереть. Хочу жить воспоминанием о тебе. Пойду туда, где погребено твое тело, чтоб быть вблизи от тебя.
Настоятель ласково выслушал желание Мигеля вернуться в Севилью. Приказал запрячь повозку, и Бенедикт проводил его до города.
У Хересских ворот он простился, отказавшись от гостеприимства Мигеля.
— Спасибо, сыне, дай бог покоя тебе.
Давно я не видел тебя, город, и возвращаюсь, сокрушенный. Тяжек мне здесь каждый шаг. Что ни ступенька в моем доме, то болезненный укол. Как холодно мне в пустых комнатах. Как отчаянно я одинок…
А, зеркало! Лицо заросшее, осунувшееся. Это я. Но в глубине твоей, зеркало, я вижу отблеск ее очей. В нем сохранилось отражение ее губ, время забыло его в тебе…
Эти места, напоминая о ней, будут пробуждать во мне боль и сладость.
Пускай! Все-таки в ароматах твоих, город, я ощущаю ее дыхание, в движениях твоей жизни нахожу ее движения, в твоих звуках слышу ее голос.
Никогда больше я не уйду отсюда. Она здесь, здесь должен быть и я.
Мигель заперся, не принимая никого.
Общественное мнение Севильи расколото, как бывало всегда.
Одни забыли о своей ненависти и, узнав об отчаянии Мигеля, жалеют его. Другие подозревают его в притворстве и радуются его страданиям. Третьи же, сомневающиеся, качают головой, предвещая, что близок день, когда в Мигеля снова вселится дьявол и вернет его к греховной жизни.
Женщины охотятся за ним, надеясь привлечь его. Мужчины соблазняют приключениями.
Однажды вечером старая компания Мигеля ворвалась в его дом с гитарами, с развеселой песней.
Он вышел им навстречу.
Они разом стихли, в ужасе смотрят в ледяное, окаменевшее лицо, в глаза, неподвижно глядящие сквозь них вдаль.
Попятившись, они удалились.
— Как изменился! Это не он…
— Он больше похож на мертвеца, чем на живого.
— Глаза его жгут и леденят одновременно.
— Уж не помешался ли?..
— Как я живу, спрашиваешь? — Мигель обнимает Мурильо. — Лучше спроси — почему я еще жив. Каким чудом еще существую…
Мурильо прослезился, оплакивая его тоску.
— Я все время ощущаю ее присутствие, и это удерживает меня при жизни. Что будет, когда выветрятся последние остатки ее аромата, рассеется последняя волна ее тепла из платьев, когда опустеет глубина зеркала и исчезнет отблеск ее лица в нем — что будет тогда, не знаю.
— А я принес тебе подарок, Мигель, — сказал Мурильо, снимая покров с картины, которую внес за ним слуга.
Комнату озарило изображение удивительно прекрасного лица.
Мигель затрепетал, неспособный вымолвить ни слова. Сделав усилие, пробормотал, потрясенный:
— Хиролама!..
— Непорочное зачатие, — тихо молвил художник.
Лик Мадонны — совершенной формы овал под черными прядями волос, большие глаза сияют, прекрасный рот хранит мягкое выражение и все вместе дышит очарованием, которого не высказать человеческой речью.
— О, спасибо, Бартоломе! Никогда не забуду…
Мигель опустился на колени перед картиной и долго стоял так, не замечая, что Мурильо ушел. Оставил его наедине с картиной.
Часами не отрывает Мигель взора от изображения, и постепенно радость его переходит в печаль. Эта женщина — уже не жена его. Это — Мадонна. Паря в облаках, удаляется от меня. Принадлежит уже не мне одному. Отчуждается. Ах, я теряю тебя!
И боль пронзает сердце.
После долгих недель отшельнической жизни Мигель вышел из дворца.
Равнодушно идет он по улице, носящей название Гробовая. На пересечении ее с улицей Смерти плеча его легонько коснулась женская рука.
Женщина обогнала его, и в то же мгновение он узнал в ней Хироламу — вот она идет впереди, в платье зеленого бархата, с непокрытой головой…
Кровь остановилась.
— О, возвращается! Вернулась ко мне!
И он зовет ее по имени, спешит за ней… Но и она ускоряет шаг.
Мигель бросился бегом.
— Хиролама! Хиролама!
Двери домов вдоль улицы стремительно проносятся мимо. Мигель пробегает улицу за улицей, но не может догнать Хироламу, хотя она идет шагом. И он в тоске выкрикивает ее имя, наталкивается на прохожих, спотыкается, падает, встает и бежит, бежит изо всех сил.
Он видит, как Хиролама поднимается на паперть и скрывается в храме.
Мигель с разбегу остановился на ступенях, словно между ним и церковными дверями разверзлась пропасть. Страх перед близостью бога охватывает его мозг, сжимает сердце, вызывая ощущение озноба.
Он опускается на ступени паперти и ждет.
Солнце садится, и на Мигеля пала тень от креста.
И тут она вышла из храма.
И пошла, склонив голову, словно под тяжестью мыслей, и пересекла тень от креста.
Мигель вскочил, бросился к ней с радостным криком.
Она подняла голову — и в лицо ему глянул пустыми глазами череп.
Он потерял сознание.
Врач стоит над ложем Мигеля.
У больного остекленели глаза, радужная оболочка замутнена, белки серые, тусклые.
Взгляд, качаясь на волнах горячки, перебегает бесцельно, в мозгу, подобно серному дыму, клубятся мысли, вырвавшиеся из подсознания. Больной исторгает бессвязные слова, полные ужаса, и голос его без отклика торчит в пустоте мрака, окутавшего его сознание.
Он видит, как по небу, на котором погасли звезды, разлилась чернейшая чернота. Земля задыхается в испарениях, словно под водами потопа.
Взгремели во мраке трубы.
Судный день!
Тогда расступился мрак, и голубое сияние разлилось в пространстве.
Тени зареяли в воздухе. Спешат, не касаясь земли, проплывают все дальше, все дальше, будят спящих.
И снова трубный глас.
Серая земля, трепещущая в ожидании, сотряслась, треснула земная кора, разверзлась тысячами провалов, камни лопнули, и мертвые встают из могил. Вихрем снесло крыши с домов, и нет такого места, где мог бы грешник укрыться от взора судии.
— Вон они! — кричит Мигель, взгляд его дымится от жара, во рту кипит лава слов, вырывающихся из подземных родников страха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Сон так и не пришел к нему, и вот занялся новый мучительный день.
Мигель бродит по монастырю, съеживается перед крестами, отводит взоры от всех символов бога, скользит по саду, лишний, бесполезный среди трудящихся монахов — тень с черной сердцевиной, полуживой среди живых, полумертвец у могил. Как противоположность тихому и скромному счастью монахов остро ощутил Мигель отчаянный разлад в душе своей. Смотри — мирно, как овцы на пастбище, живут здесь служители бога, покоряясь ему. Ах, как завидую я им за то, что их лица так спокойны, ибо моя кровь горит еще всем тем же жгучим пламенем…
Так, наверное, выглядит рай. Там царит мир и покой, и души праведников и взятых на милость в сладостном умиротворении приближены к лику бога. Твоя душа, Хиролама, среди них. Тебе, без сомнения, суждена была вечная жизнь. Если пойти за тобой — не найду тебя. Не встречусь с тобой. Потому что мой удел — отверженье.
Живой, я ближе к тебе, чем если бы умер. Не хочу больше умереть. Хочу жить воспоминанием о тебе. Пойду туда, где погребено твое тело, чтоб быть вблизи от тебя.
Настоятель ласково выслушал желание Мигеля вернуться в Севилью. Приказал запрячь повозку, и Бенедикт проводил его до города.
У Хересских ворот он простился, отказавшись от гостеприимства Мигеля.
— Спасибо, сыне, дай бог покоя тебе.
Давно я не видел тебя, город, и возвращаюсь, сокрушенный. Тяжек мне здесь каждый шаг. Что ни ступенька в моем доме, то болезненный укол. Как холодно мне в пустых комнатах. Как отчаянно я одинок…
А, зеркало! Лицо заросшее, осунувшееся. Это я. Но в глубине твоей, зеркало, я вижу отблеск ее очей. В нем сохранилось отражение ее губ, время забыло его в тебе…
Эти места, напоминая о ней, будут пробуждать во мне боль и сладость.
Пускай! Все-таки в ароматах твоих, город, я ощущаю ее дыхание, в движениях твоей жизни нахожу ее движения, в твоих звуках слышу ее голос.
Никогда больше я не уйду отсюда. Она здесь, здесь должен быть и я.
Мигель заперся, не принимая никого.
Общественное мнение Севильи расколото, как бывало всегда.
Одни забыли о своей ненависти и, узнав об отчаянии Мигеля, жалеют его. Другие подозревают его в притворстве и радуются его страданиям. Третьи же, сомневающиеся, качают головой, предвещая, что близок день, когда в Мигеля снова вселится дьявол и вернет его к греховной жизни.
Женщины охотятся за ним, надеясь привлечь его. Мужчины соблазняют приключениями.
Однажды вечером старая компания Мигеля ворвалась в его дом с гитарами, с развеселой песней.
Он вышел им навстречу.
Они разом стихли, в ужасе смотрят в ледяное, окаменевшее лицо, в глаза, неподвижно глядящие сквозь них вдаль.
Попятившись, они удалились.
— Как изменился! Это не он…
— Он больше похож на мертвеца, чем на живого.
— Глаза его жгут и леденят одновременно.
— Уж не помешался ли?..
— Как я живу, спрашиваешь? — Мигель обнимает Мурильо. — Лучше спроси — почему я еще жив. Каким чудом еще существую…
Мурильо прослезился, оплакивая его тоску.
— Я все время ощущаю ее присутствие, и это удерживает меня при жизни. Что будет, когда выветрятся последние остатки ее аромата, рассеется последняя волна ее тепла из платьев, когда опустеет глубина зеркала и исчезнет отблеск ее лица в нем — что будет тогда, не знаю.
— А я принес тебе подарок, Мигель, — сказал Мурильо, снимая покров с картины, которую внес за ним слуга.
Комнату озарило изображение удивительно прекрасного лица.
Мигель затрепетал, неспособный вымолвить ни слова. Сделав усилие, пробормотал, потрясенный:
— Хиролама!..
— Непорочное зачатие, — тихо молвил художник.
Лик Мадонны — совершенной формы овал под черными прядями волос, большие глаза сияют, прекрасный рот хранит мягкое выражение и все вместе дышит очарованием, которого не высказать человеческой речью.
— О, спасибо, Бартоломе! Никогда не забуду…
Мигель опустился на колени перед картиной и долго стоял так, не замечая, что Мурильо ушел. Оставил его наедине с картиной.
Часами не отрывает Мигель взора от изображения, и постепенно радость его переходит в печаль. Эта женщина — уже не жена его. Это — Мадонна. Паря в облаках, удаляется от меня. Принадлежит уже не мне одному. Отчуждается. Ах, я теряю тебя!
И боль пронзает сердце.
После долгих недель отшельнической жизни Мигель вышел из дворца.
Равнодушно идет он по улице, носящей название Гробовая. На пересечении ее с улицей Смерти плеча его легонько коснулась женская рука.
Женщина обогнала его, и в то же мгновение он узнал в ней Хироламу — вот она идет впереди, в платье зеленого бархата, с непокрытой головой…
Кровь остановилась.
— О, возвращается! Вернулась ко мне!
И он зовет ее по имени, спешит за ней… Но и она ускоряет шаг.
Мигель бросился бегом.
— Хиролама! Хиролама!
Двери домов вдоль улицы стремительно проносятся мимо. Мигель пробегает улицу за улицей, но не может догнать Хироламу, хотя она идет шагом. И он в тоске выкрикивает ее имя, наталкивается на прохожих, спотыкается, падает, встает и бежит, бежит изо всех сил.
Он видит, как Хиролама поднимается на паперть и скрывается в храме.
Мигель с разбегу остановился на ступенях, словно между ним и церковными дверями разверзлась пропасть. Страх перед близостью бога охватывает его мозг, сжимает сердце, вызывая ощущение озноба.
Он опускается на ступени паперти и ждет.
Солнце садится, и на Мигеля пала тень от креста.
И тут она вышла из храма.
И пошла, склонив голову, словно под тяжестью мыслей, и пересекла тень от креста.
Мигель вскочил, бросился к ней с радостным криком.
Она подняла голову — и в лицо ему глянул пустыми глазами череп.
Он потерял сознание.
Врач стоит над ложем Мигеля.
У больного остекленели глаза, радужная оболочка замутнена, белки серые, тусклые.
Взгляд, качаясь на волнах горячки, перебегает бесцельно, в мозгу, подобно серному дыму, клубятся мысли, вырвавшиеся из подсознания. Больной исторгает бессвязные слова, полные ужаса, и голос его без отклика торчит в пустоте мрака, окутавшего его сознание.
Он видит, как по небу, на котором погасли звезды, разлилась чернейшая чернота. Земля задыхается в испарениях, словно под водами потопа.
Взгремели во мраке трубы.
Судный день!
Тогда расступился мрак, и голубое сияние разлилось в пространстве.
Тени зареяли в воздухе. Спешат, не касаясь земли, проплывают все дальше, все дальше, будят спящих.
И снова трубный глас.
Серая земля, трепещущая в ожидании, сотряслась, треснула земная кора, разверзлась тысячами провалов, камни лопнули, и мертвые встают из могил. Вихрем снесло крыши с домов, и нет такого места, где мог бы грешник укрыться от взора судии.
— Вон они! — кричит Мигель, взгляд его дымится от жара, во рту кипит лава слов, вырывающихся из подземных родников страха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108