в центре торжественно возвышалось монументальное биде из черного фарфора с многочисленными кранами, потенциометрами, кнопками, с помощью которых струю воды можно направить вверх, вбок, вниз, с регуляторами напора, с приборами для контролирования температуры и общим стабилизатором — словом, с механизмами такой сложности, какие требуются разве что для пилотирования самолета. Тетушка явилась, завернутая в халат цвета кардинальской мантии, отделанный птичьим пухом, похожая одновременно и на папу римского, и на Евгению де Монтихо, у нее был вид богини-мстительницы, как обыкновенно в минуты сильного гнева. «Нечего сказать, хорош конспиратор, карбонарий, агитатор, подлый обманщик, ренегат, изгой, бунтовщик, анархист, предатель своего рода!.. Ох! Хорошо, что твоя матушка, святая женщина, умерла, не увидевши всего этого!»... Я привык к такого рода бурным излияниям по самым ничтожным и смешным поводам; случалось, например, что тетушка устраивала трагическую сцену, если парикмахер неудачно сделал прическу, или горничная плохо отгладила нижнюю юбку, или же в газетах забыли упомянуть о том, что она пожертвовала в пользу прокаженных солидную сумму, или, перечисляя в светской хронике приглашенных к ней на обед, исказили чье-либо имя. Однако сегодня, кажется, случилось что-то более серьезное, ибо тетушкин голос поднялся до самых высоких нот и достиг торжественной выразительности интонации, ни дать ни взять донья Мария Герреро в последнем акте. Сегодня, когда все Общество Гаваны (слово «Общество» звучало в тетушкиных устах внушительно, явно с большой буквы, будто речь шла по меньшей мере о лицах, присутствовавших при бракосочетании Фернандо Медичи с Кристиной де Лорена, при встрече Аурео Паньо, на открытии Валь-де-Грас или на крещении наследника французского престола...),— когда все Общество Гаваны собралось в ее саду, в дом явилась полиция. Да, да! Полиция. (Здесь снова голос тетушки достиг необычайной выразительности, так произносят: Аверно, Торквемада или Видок...) Представители закона принесли свои извинения, держались весьма почтительно, однако сделали обыск в моей комнате, нашли несколько прокламаций, содержавших призывы к подрывной деятельности и оскорбления Первого Гражданина Нации, все это, разумеется, плоды моего пребывания в этом свинском университете, где полно мулатов, которые лопают лукуми, куда принимают всякую шушеру, а я между тем обязательно хотел поступить именно туда, в этот рассадник революционеров и коммунистов, несмотря на возможность учиться в Йельском университете, в Гарварде, в Оксфорде, в Кампбелле («в Кембридже,— поправляю я.— Кампбелл — это клоунских шароварах на велосипеде образца 1900 года и бурного белого, красного и черного вихря — французского канкана. Нанятые специально для этого дня официанты вздымали подносы над головами гостей, которые все прибывали; официанты были одеты в желтые полосатые жилеты и белые фартуки на манер garcon de cafe — навязчивый образ, давно исчезнувший во Франции и, однако, все еще живущий в мире... Я перешел к другому окну, стал смотреть на бассейн. Тут картина оказалась совсем иная: в свете прожекторов возились рабочие-американцы в комбинезонах, явно разъяренные, так как дело, видимо, никак не шло на лад; техник, обливаясь потом, весь красный, кричал, ругался на чем свет стоит, что, впрочем, нисколько не помогало, бегал от одного к другому, между какими-то аппаратами, трубами, проложенными по дну и по краю бассейна и образующими прямоугольник приблизительно в двадцать пять квадратных метров как раз на том месте, где я обычно купался по утрам, прежде чем сесть заниматься или отправиться в университет. Больше бассейном никто не пользовался, ибо тетушка никогда бы не решилась показаться слугам в купальном костюме, и без того горничные и служанки болтали, будто у нее ляжки capitonnes, а груди висят, как у капитолийской волчицы — бронзовое ее изображение, купленное в Италии, украшало богатую библиотеку с множеством книг в великолепных переплетах, которые — увы! — никто не читал. Впрочем, иногда по воскресеньям бассейном пользовалась еще молодежь; вместо того чтобы отправиться к мессе в церковь прихода Ведадо, мои двоюродные братья и сестры предпочитали поплавать кролем или брассом, что тоже было лишь предлогом — на деле они не столько плавали, сколько поедали зажаренную на решетке и угольях свинину и выпивали ужасающее количество John Collin's3 и Scotch-and-soda4. Но в этот вечер у бассейна происходило нечто невиданное: рабочие тащили шесты, термометры, что-то вроде термостатов, вода волновалась, мутнела, в ней ходили как бы зеленоватые облака, она загустевала, странным образом застывала... И вдруг я увидел чудо: поверхность воды начала твердеть, ревели моторы, работавшие, казалось, из последних сил, техник кричал и бросал вверх свою техасскую с загнутыми полями шляпу, вода стала стеклянной, хрустальной и наконец превратилась в лед. «Погасить прожекторы,— приказал вершитель чуда.— Чем меньше тепла, тем лучше. Моторы пустит на полную мощь... В здешнем проклятом климате...» Теперь одна только луна—луна, скрываемая изредка быстро бегущим облаком,— светила на глыбу льда, окруженную пальмами, заполнившую прямоугольное пространство с выложенным белыми плитками дном. «Это еще что за чертовщина?» — спросил я Леонарду, которая принесла мне бутылку бургундского, содовой и bretzels, и указал на твердую сверкающую поверхность бассейна. «Это для балерин на льду. Они только что прибыли, здесь будут одеваться. Сеньора графиня их из Майами выписала (подражая своей госпоже, она произносила «Майами» на американский лад, так же как «Нью Орлинз» и «Атлантик Сити»...). Такого на Кубе еще не видывали!..» Я повернулся к окну, выходившему в сад: площадь Пигаль была полна народу, восхищенные гости переходили от зеленовато-желтого домика Папаши Фредэ в кабачок «Ша Нуар» или в «Кабаре дю Нэан»; певица в смокинге и шляпе канотье визгливо пела, вытягивая губы, подражая Морису Шевалье:
Elle avait de tout petits petons,
Valentine,
Valentine,
Elle etait
frisee comme un mouton...
Там с бокалами в руках, среди мелькания атласа, кружев, газа, шелка, сверкания ожерелий, серег, водоворота пышных причесок и декольте, прохаживались, собирались группами, вновь расходились сахарные короли, владельцы громадных латифундий, магнаты трамвайных и телефонных линий, могущественные представители «Дженерал моторе» и «Дженерал электрик», Форда и Шелла, крупнейший пивовар, поставщик мраморных надгробий, великий кудесник биржи, высокочтимые воротилы Американского банка, благороднейший мыловар, граф, торгующий слабительными, владелец тысячи аптек, хозяин пятисот домов, а вперемежку с этими — великие комбинаторы от политики:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141