Тем временем в сокрушительный грохот симфонии вступали электрические молоты, катки, свистки десятников и взрывы динамита, от которых в самое неожиданное время подскакивало сердце у слабонервных жителей. А надо всем этим, словно бич господень, в небесах покачивался, выжидая, пресловутый Шар, всегда готовый добить жертву; когда же нас iупало его время, он, словно таран в старинной битве, обрушивал всю свою железную тяжесть на пятиэтажный дом, и им оседал, оставляя сломанный костяк—обломки балок, торчащих из самой прочной стены. «А вот и Шар привезли»,— говорил народ, когда он величаво перемещался в другой квартал, словно непомерная аллегория карнавала, свисая с крана над еще и доломанными красными крышами. Там, где он остановится, воцарялся хаос — рушились кровли, ставни, оконные решетки, каменные стены, деревья, статуи, фонтаны,— словно разгневанный победитель отдал своим легионам захваченный город.
Когда коллеги мои показали мне, к чему может привести неукротимая и анархическая страсть к строительству, я испугался и кинулся к старине, пытаясь отыскать то, что осталось от стоявшего тут прежде города. Кое-что я нашел: на одном из холмов — Национальный Пантеон, окруженный очаровательнейшими домами в один или два этажа, розовыми, желтыми, шоколадными, синими, а подальше, в конце Бразильского бульвара,— улочки с узкими тротуарами и скамьями у ворот, ведущие к истинно колониальной таверне с белыми колоннами снаружи и темной стойкой внутри, чудом сохранившейся у начала древней дороги испанцев, которая, перевалив еще за какой-то, весьма ухабистый холм, выводила тебя туда, откуда открывался неповторимый вид на порт Ла-Гуайра. Встречая, и то нечасто, лишь ослика, от хвоста до уздечки груженного цветами, я доходил до тенистого дерева, бесстрастно высившегося на склоне, и смотрел на город, раскинувшийся у моих ног, на город в обрамленье гор, наделенный всем величием, всей бедностью, гордостью и прелестью, всеми соблазнами, тайнами и противоречиями, которыми наделены столицы нашего континента, познавшие после долгой спячки неукротимую тягу к росту. Издалека, из самых дальних краев, откуда текли великие реки, из-за степей, с невозделанных земель, со склонов Анд прибывали в город неисчислимые толпы мужчин, детей и женщин, привлеченных призрачным блеском нового Эльдорадо. Пристально и отрешенно, словно бы где-то блуждая, они глядели черными глазами на первые в их жизни небоскребы; должно быть, кочевники Ветхого завета, никогда не видавшие города, смотрели именно так на башни звездочетов и висячие сады, которые дети других племен сумели создать в пустыне. Потомки индейцев и испанцев, пришедшие из Тачиры или Баринас, с берегов Any ре или Карони, удивленно узнавали, что удалось создать их братьям по крови, опередившим на несколько веков свою захолустную родню. Еще не ведавшие вчера ничего, кроме земледелия и самых древних ремесел, они переходили от ослика к лайнеру, минуя поезд (ибо единственный экспресс, соединявший Каракас с Сыодад-Боливаром, курсировал лишь в воображении Жюля Верна, писавшего «Гордый Ориноко»), сталкивались с людьми сегодняшнего дня, которые так и рвались в завтрашний, и вскоре догадывались о том, что говорят они, в сущности, на разных языках. Какими словами, да и на каком основании могли они просить работы у своих соотечественников, ловко седлавших повисшие в небе железки, вонзавших в землю молотки и вообще похожих в своих намордниках и масках на каких-то чудищ? Того, что здесь нужно, пришельцы делать не умели и потому не решались войти в самый город, а селились по ближним холмам, неподалеку от окраин. Жили они в такой же нищете, какая царит, не зная просвета, в страшных предместьях Рио-де-Жанейро и Сантьяго-де-Чили, в лачугах Гаваны или в тех не похожих на жилища жилищах, которые множатся без удержки в высохших лагунах Текскоко. Здесь называлось жизнью умиранье, и, утрачивая остатки достоинства, люди все меньше гнушались мошенничеством и шарлатанством, воровством и нищенством, лишь для того, чтобы кое-как дотянуть до вечера, ничего не оставив на завтра, а голодные и многочисленные их дети разбредались по городу с ящиком для чистки ботинок или пачкой газет, и видели там, на широких улицах, в витринах контор и агентств, миниатюрные макеты будущего города. Завороженные картонной архитектурой и обещаниями фирм, дельцы уже проворачивали в этом мнимом юроде баснословные операции. Не успевал еще лак просохнуть на макете, а они уже приобретали особняки, дома, дворцы в пять дюймов шириною, в два — высотою, стоящие на плюшевой ставке, среди поролоновых деревьев и отражающиеся в зеркальных, стеклянных прудах, по которым плавают целлулоидные лебеди. На столах, где в самую пору играть в бильярд штанам, стояли города, сады с искусственными озерами, с деревьями, пересаженными на такую землю, которая не могла родить и репейник, с площадками ЛАЯ гольфа, олимпийскими бассейнами, зоопарками и радостью детей — крохотными поездами; и участки, точно обозначенные на картоне, что ни день росли в цене, а потому меняли хозяев, переходя из рук в руки. Росли в цене и трехметровые небоскребы, красовавшиеся в витринах агентств по продаже недвижимости, причем окна их освещались, едва нажмешь кнопку, миниатюрные лифты чудом двигались вверх и вниз, во двор въезжали машины, и клиент уже сейчас мог купить хоть этаж, хоть два ДЛЯ будущей конторы... Здесь денег хватало на все, ибо все окупал планктон Третьего Дня Творенья: «кадиллак» и «ягуар»; костюм от Диора и от Картье; последнюю модель автомобиля; секс-бомбу итальянского кино и осетровую икру, прибывшую самолетом Эр Франс прямо из Ирана (какую-нибудь белужью или севрюжью ели те, кто не связан с нефтью). Денег хватало на то, чтобы сынки богатых семейств, словно падшие ангелы, носились на невообразимо грохочущих мотоциклах, в ковбойском седле, с притороченным к рулю лисьим хвостом; хватало и на то, чтобы импортировать самых блестящих потаскух, которые, разодевшись в умопомрачительно открытые платья, принимали в знаменитом «Доме пятисот ключей», прикрывшемся ненужной вывеской «Зубоврачебная клиника» и располагавшемся на одной из центральных улиц в строгом, могильно-сером здании, похожем на тюрьму. Деньги, деньги, деньги, делать деньги, копить деньги, наживать деньги... Все одержимы здесь деньгами, монетами, купюрами, долларами, фунтами, дублонами, луидорами, боливарами, пиастрами, сукре, песо, золотом, серебром, новыми кредитками, которые, еще не обсохнув от типографской краски, исчезают в черной, маслянистой жидкости, с невообразимо древних пор рождающейся из остатков жизни в допотопных пластах, в темных недрах Ансоате-ги или Маракаибо, и взлетающей оттуда фонтаном, словно грязная жижа плутонова стойла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141