Легкий послеполуденный ветерок доносил до отца Кихота и Санчо слова «монсеньор», «Ленин» и «пурпурные носки».
Второй жандарм был очень тощий и решительный.
— Откройте багажник, — приказал он. И стал, уперев руки в бока, пока отец Кихот возился с ключом. — Откройте вашу сумку.
Он сунул руку в сумку отца Кихота и вытащил оттуда пурпурный pechera.
— Почему он не на вас? — спросил жандарм.
— Слишком в глаза бросается, — ответил отец Кихот.
— А вы что же, боитесь быть приметным?
— Да нет, не боюсь…
Но тощий жандарм уже заглядывал в машину сквозь заднее стекло.
— Что тут в коробках?
— Ламанчское вино.
— Похоже, отличный у вас запасец.
— Да, действительно. Если не возражаете, то пару бутылок…
— Запиши, — сказал жандарм своему спутнику: — Так называемый «монсеньор» предлагал нам две бутылки ламанчского вина. Дай-ка мне взглянуть на его удостоверение личности. Ты записал номер?
— Сейчас запишу.
— Разрешите посмотреть эту книжицу. — Он полистал книгу статей Ленина. — Я вижу, вы основательно ее изучили, — сказал он. — Тут немало пометок. Напечатано в Москве на испанском языке. — Он прочел: — «Вооруженная борьба преследует две цели: во-первых, она нацелена на уничтожение отдельных лиц в армии и полиции — как начальников, так и их подчиненных…» [такого высказывания в Полном собрании сочинений В.И.Ленина не обнаружено]. Вы ставите себе такие цели, монсеньор… если вы действительно монсеньор?
— Это ведь не моя книга. Она принадлежит моему другу.
— Странная у вас компания, монсеньор. Опасная компания. — Он погрузился в задумчивость — словно судья, подумал отец Кихот, который взвешивает, приговорить обвиняемого к смерти или к пожизненному заключению.
— Если бы вы потрудились позвонить моему епископу… — начал отец Кихот и умолк, не докончив фразы, так как епископ, несомненно, вспомнит, что он неосмотрительно собирал в церкви пожертвования на общество «In Vinculis».
— Ты записал номер машины? — спросил тощий жандарм толстого.
— Да, да, конечно. Я записал его еще на дороге.
— Вы едете в Авилу? Где вы остановитесь в Авиле?
— На parador [туристская база, постоялый двор (исп.)]. Если там будут свободные комнаты.
— Вы заранее не договаривались?
— Мы же на отдыхе. Едем наугад.
— Ну, номер вашей машины у меня записан, — сказал жандарм.
Тощий повернулся, и толстый последовал за ним. Точно две утки, подумал отец Кихот: одну уже можно закалывать, а другую еще надо откормить. За поворотом дороги они скрылись из виду — возможно, там у них пруд.
— Подождем, пока они уедут, — сказал мэр.
— Чем мы провинились, Санчо? Почему они с таким подозрением к нам относятся?
— Согласитесь, — сказал мэр, — не так часто можно встретить монсеньера, который одалживал бы кому-то свой воротничок…
— Я нагоню их и все им объясню.
— Нет, нет, лучше здесь подождать. Они ведь тоже выжидают. Хотят посмотреть, в самом ли деле мы поедем в Авилу.
— В таком случае, поехали в Авилу: надо им показать, что именно туда мы и едем.
— По-моему, лучше нам там не появляться.
— Почему?
— А они уже предупредили тамошних жандармов.
— О чем? Мы же ни в чем не виноваты. Мы никому не причинили никакого вреда.
— Мы причинили вред тем, что нарушили их душевный покой. Пусть ждут нас до устали. А мы, по-моему, должны открыть еще бутылочку вина.
Они снова уселись среди остатков своей трапезы, и мэр принялся откупоривать бутылку. Он сказал:
— Забудь я на время, что я совсем не верю в бога, все равно мне трудно было бы поверить, что эти два жандарма — не говоря уже о Гитлере и генералиссимусе… да, если угодно, и о Сталине — могли родиться, потому что он действительно того хотел. Ведь если бы их бедным родителям разрешено было пользоваться противозачаточными средствами…
— Это был бы великий грех, Санчо. Убить человеческую душу…
— Разве у спермы есть душа? Во время любовного акта мужчина же убивает миллион миллионов сперматозоидов — кроме одного. Это счастье, что столько их идет в отходы, а не то рай был бы изрядно перенаселен.
— Но ведь это же против закона природы, Санчо.
Громко хлопнув, пробка выскочила из бутылки — вино оказалось совсем молодое.
— Меня всегда озадачивал этот закон природы, — сказал Санчо. — Какой закон? Какой природы?
— Это закон, вложенный в нас с рождения. Наша совесть подсказывает нам, когда мы его нарушаем.
— Моя — не подсказывает. Или я этого никогда не замечал. А кто придумал этот закон?
— Бог.
— Ну, да, конечно, так вы и должны были сказать, но разрешите я задам вам вопрос иначе. Кто из людей первый внушил нам, что такой закон существует?
— С самых ранних дней христианства…
— Ладно, ладно, монсеньор. Есть что-нибудь насчет закона природы у апостола Павла?
— Увы, Санчо, не помню — слишком я становлюсь стар, но я уверен…
— Закон природы, отче, как я его понимаю, состоит в том, что кошке от природы присуще желание убить птицу или мышь. Для кошки-то это хорошо, а вот для птицы или мыши — не очень.
— Насмешка — не довод, Санчо.
— О, я не отрицаю, совесть существует, монсеньор. Мне, к примеру, было бы, наверно, какое-то время не по себе, если бы я убил человека без достаточно серьезной причины, но если бы я зачал нежеланного ребенка, то, думаю, мне было бы всю жизнь не по себе.
— Надо полагаться на милосердие божие.
— А бог — он не всегда милосердный, верно ведь, во всяком случае — в Африке или в Индии? И даже в нашей собственной стране, раз есть дети, которые живут в нищете, болеют, чаще всего не имея ни шанса на будущее…
— Зато они могут рассчитывать на вечное блаженство, — сказал отец Кихот.
— О да, а также, следуя учению вашей Церкви, — на вечные муки. Если в силу жизненных обстоятельств человек станет, как вы это называете, на путь зла.
Напоминание об аде замкнуло уста отца Кихота. «Я верю, верю, — прошептал он про себя, — я должен верить», при этом он подумал о том, что апостол Иоанн хранит на этот счет полнейшее молчание, схожее с тишиной, царящей в центре циклона. И не дьявол ли напомнил ему, что у римлян согласно святому Августину был бог по имени Ватикан — «бог детского плача»? Отец Кихот сказал:
— Вы налили себе вина, а мне — нет.
— Давайте же сюда ваш стакан. А у нас не осталось сыра?
Отец Кихот поискал среди объедков.
— Человек все-таки может обуздать свой аппетит, — сказал он.
— По части сыра?
— Нет, нет. Я имел в виду секс.
— Значит, контроль над рождаемостью — это забота природы? Возможно, для вас и для папы римского это так, но для двух людей, которые любят друг друга и живут вместе и которым самим-то почти нечего есть, не говоря уже о том, чтобы кормить малыша с присущим детям аппетитом…
Это был древний, как мир, спор, и отец Кихот не знал убедительного довода.
— Есть все-таки какие-то естественные способы, — сказал он, как говорил сто раз до того, сознавая лишь свое безграничное невежество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Второй жандарм был очень тощий и решительный.
— Откройте багажник, — приказал он. И стал, уперев руки в бока, пока отец Кихот возился с ключом. — Откройте вашу сумку.
Он сунул руку в сумку отца Кихота и вытащил оттуда пурпурный pechera.
— Почему он не на вас? — спросил жандарм.
— Слишком в глаза бросается, — ответил отец Кихот.
— А вы что же, боитесь быть приметным?
— Да нет, не боюсь…
Но тощий жандарм уже заглядывал в машину сквозь заднее стекло.
— Что тут в коробках?
— Ламанчское вино.
— Похоже, отличный у вас запасец.
— Да, действительно. Если не возражаете, то пару бутылок…
— Запиши, — сказал жандарм своему спутнику: — Так называемый «монсеньор» предлагал нам две бутылки ламанчского вина. Дай-ка мне взглянуть на его удостоверение личности. Ты записал номер?
— Сейчас запишу.
— Разрешите посмотреть эту книжицу. — Он полистал книгу статей Ленина. — Я вижу, вы основательно ее изучили, — сказал он. — Тут немало пометок. Напечатано в Москве на испанском языке. — Он прочел: — «Вооруженная борьба преследует две цели: во-первых, она нацелена на уничтожение отдельных лиц в армии и полиции — как начальников, так и их подчиненных…» [такого высказывания в Полном собрании сочинений В.И.Ленина не обнаружено]. Вы ставите себе такие цели, монсеньор… если вы действительно монсеньор?
— Это ведь не моя книга. Она принадлежит моему другу.
— Странная у вас компания, монсеньор. Опасная компания. — Он погрузился в задумчивость — словно судья, подумал отец Кихот, который взвешивает, приговорить обвиняемого к смерти или к пожизненному заключению.
— Если бы вы потрудились позвонить моему епископу… — начал отец Кихот и умолк, не докончив фразы, так как епископ, несомненно, вспомнит, что он неосмотрительно собирал в церкви пожертвования на общество «In Vinculis».
— Ты записал номер машины? — спросил тощий жандарм толстого.
— Да, да, конечно. Я записал его еще на дороге.
— Вы едете в Авилу? Где вы остановитесь в Авиле?
— На parador [туристская база, постоялый двор (исп.)]. Если там будут свободные комнаты.
— Вы заранее не договаривались?
— Мы же на отдыхе. Едем наугад.
— Ну, номер вашей машины у меня записан, — сказал жандарм.
Тощий повернулся, и толстый последовал за ним. Точно две утки, подумал отец Кихот: одну уже можно закалывать, а другую еще надо откормить. За поворотом дороги они скрылись из виду — возможно, там у них пруд.
— Подождем, пока они уедут, — сказал мэр.
— Чем мы провинились, Санчо? Почему они с таким подозрением к нам относятся?
— Согласитесь, — сказал мэр, — не так часто можно встретить монсеньера, который одалживал бы кому-то свой воротничок…
— Я нагоню их и все им объясню.
— Нет, нет, лучше здесь подождать. Они ведь тоже выжидают. Хотят посмотреть, в самом ли деле мы поедем в Авилу.
— В таком случае, поехали в Авилу: надо им показать, что именно туда мы и едем.
— По-моему, лучше нам там не появляться.
— Почему?
— А они уже предупредили тамошних жандармов.
— О чем? Мы же ни в чем не виноваты. Мы никому не причинили никакого вреда.
— Мы причинили вред тем, что нарушили их душевный покой. Пусть ждут нас до устали. А мы, по-моему, должны открыть еще бутылочку вина.
Они снова уселись среди остатков своей трапезы, и мэр принялся откупоривать бутылку. Он сказал:
— Забудь я на время, что я совсем не верю в бога, все равно мне трудно было бы поверить, что эти два жандарма — не говоря уже о Гитлере и генералиссимусе… да, если угодно, и о Сталине — могли родиться, потому что он действительно того хотел. Ведь если бы их бедным родителям разрешено было пользоваться противозачаточными средствами…
— Это был бы великий грех, Санчо. Убить человеческую душу…
— Разве у спермы есть душа? Во время любовного акта мужчина же убивает миллион миллионов сперматозоидов — кроме одного. Это счастье, что столько их идет в отходы, а не то рай был бы изрядно перенаселен.
— Но ведь это же против закона природы, Санчо.
Громко хлопнув, пробка выскочила из бутылки — вино оказалось совсем молодое.
— Меня всегда озадачивал этот закон природы, — сказал Санчо. — Какой закон? Какой природы?
— Это закон, вложенный в нас с рождения. Наша совесть подсказывает нам, когда мы его нарушаем.
— Моя — не подсказывает. Или я этого никогда не замечал. А кто придумал этот закон?
— Бог.
— Ну, да, конечно, так вы и должны были сказать, но разрешите я задам вам вопрос иначе. Кто из людей первый внушил нам, что такой закон существует?
— С самых ранних дней христианства…
— Ладно, ладно, монсеньор. Есть что-нибудь насчет закона природы у апостола Павла?
— Увы, Санчо, не помню — слишком я становлюсь стар, но я уверен…
— Закон природы, отче, как я его понимаю, состоит в том, что кошке от природы присуще желание убить птицу или мышь. Для кошки-то это хорошо, а вот для птицы или мыши — не очень.
— Насмешка — не довод, Санчо.
— О, я не отрицаю, совесть существует, монсеньор. Мне, к примеру, было бы, наверно, какое-то время не по себе, если бы я убил человека без достаточно серьезной причины, но если бы я зачал нежеланного ребенка, то, думаю, мне было бы всю жизнь не по себе.
— Надо полагаться на милосердие божие.
— А бог — он не всегда милосердный, верно ведь, во всяком случае — в Африке или в Индии? И даже в нашей собственной стране, раз есть дети, которые живут в нищете, болеют, чаще всего не имея ни шанса на будущее…
— Зато они могут рассчитывать на вечное блаженство, — сказал отец Кихот.
— О да, а также, следуя учению вашей Церкви, — на вечные муки. Если в силу жизненных обстоятельств человек станет, как вы это называете, на путь зла.
Напоминание об аде замкнуло уста отца Кихота. «Я верю, верю, — прошептал он про себя, — я должен верить», при этом он подумал о том, что апостол Иоанн хранит на этот счет полнейшее молчание, схожее с тишиной, царящей в центре циклона. И не дьявол ли напомнил ему, что у римлян согласно святому Августину был бог по имени Ватикан — «бог детского плача»? Отец Кихот сказал:
— Вы налили себе вина, а мне — нет.
— Давайте же сюда ваш стакан. А у нас не осталось сыра?
Отец Кихот поискал среди объедков.
— Человек все-таки может обуздать свой аппетит, — сказал он.
— По части сыра?
— Нет, нет. Я имел в виду секс.
— Значит, контроль над рождаемостью — это забота природы? Возможно, для вас и для папы римского это так, но для двух людей, которые любят друг друга и живут вместе и которым самим-то почти нечего есть, не говоря уже о том, чтобы кормить малыша с присущим детям аппетитом…
Это был древний, как мир, спор, и отец Кихот не знал убедительного довода.
— Есть все-таки какие-то естественные способы, — сказал он, как говорил сто раз до того, сознавая лишь свое безграничное невежество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51