— Да и вообще никакой это был не банк. Самообслуга.
— Жандарм сказал — банк.
— Да они скажут «банк» даже про общественную уборную. Так оно важнее выглядит.
Когда они въехали в город, отец Кихот заметил, что стоило им остановиться у светофора, и револьвер исчезал из виду. Он, пожалуй, мог бы выскочить из машины, но тогда жизнь Санчо оказалась бы в опасности, и если незнакомец прибег бы к насилию, отцу Кихоту пришлось бы разделить с ним вину. В любом случае он не желал быть орудием мирского суда. И он испытал огромное облегчение, когда, подъехав насколько мог ближе к собору, не увидел там ни одного жандарма или карабинера.
— Подождите, я посмотрю, безопасно ли вам выйти, — сказал отец Кихот.
— Если ты меня выдашь, — сказал незнакомец, — я пристрелю твоего дружка.
Отец Кихот открыл дверцу машины.
— Все в порядке, — сказал он. — Можете идти.
— Если ты соврал, — предупредил его незнакомец, — первая пуля — тебе.
— У вас отклеились усы, — сказал ему отец Кихот. — Они прилипли к вашему ботинку — то есть к моему.
Они проследили взглядом за незнакомцем, пока он не исчез из виду.
— По крайней мере, он не набросился на меня, как галерные рабы набросились на моего предка, — сказал отец Кихот.
— Побудьте в машине, а я схожу куплю вам ботинки. Вы сказали, у вас тридцать девятый размер?
— А вы не возражаете, если мы сначала зайдем в собор? Очень я устал — нелегко было держать в узде «Росинанта», чтобы он не взбрыкнул. Ведь если бы этот бедняга убил нас, ему бы действительно худо пришлось. Мне хочется посидеть немного в прохладе… и помолиться. Я вас не задержу.
— Мне казалось, вы только этим и занимались, пока мы ехали.
— О да, я молился… но молился за беднягу. А сейчас мне хотелось бы возблагодарить господа за наше спасение.
Камень обжег отца Кихота холодом сквозь пурпурные носки. Он пожалел, что в Саламанке не подыскал еще одни, шерстяные. Под высоченными сводами собора, в свете, лившемся сквозь сто двадцать окон, словно взор божий, он почувствовал себя карликом. У него возникло ощущение, точно он — малюсенькая мошка, помещенная под микроскоп. Он поспешно нырнул в боковой придел и опустился там на колени. Какую прочесть молитву — он не знал. Подумал: «Благодарю тебя», но слова показались ему пустым, как эхо, звуком — он не чувствовал благодарности за свое избавление; возможно, он в какой-то мере почувствовал бы благодарность, если бы в него попала пуля: это означало бы — конец. Его тело отвезли бы тогда в Эль-Тобосо, и он снова очутился бы дома, а не продолжал бы это нелепое паломничество — к какой цели? Или куда?
Пытаться молиться, когда ты не в силах выжать из себя ни слова, показалось ему лишней тратой времени, и он оставил свои попытки, постарался вообще ни о чем не думать, ни на что не обращать внимания, погрузиться в полнейшую тишину, и через какое-то время действительно почувствовал, что стоит на пороге Ничего, от которого его отделяет всего один шаг. Потом большому пальцу на ноге стало особенно холодно от каменных плит собора, и он подумал: «У меня продырявился носок». Право же эти носки — и почему только он не настоял на шерстяных? — хоть он и приобрел их в роскошном магазине, которому покровительствует «Опус деи», не стоят того, что он заплатил.
Отец Кихот перекрестился и вернулся к Санчо.
— Хорошо вы помолились? — спросил его мэр.
— Я совсем не молился.
Они оставили «Росинанта» на стоянке и наугад побрели по улицам. Около самого Бурго-Нуево они обнаружили обувной магазин. Раскаленные плиты тротуара жгли ноги отцу Кихоту — дырка на левом носке, из которой торчал большой палец, значительно увеличилась. Это был совсем маленький магазинчик, и хозяин с удивлением уставился на ноги отца Кихота.
— Мне нужны черные ботинки тридцать девятого размера, — сказал отец Кихот.
— Сейчас, сейчас, присядьте, пожалуйста. — Хозяин достал пару ботинок и опустился перед отцом Кихотом на колени.
А отец Кихот подумал: «Я точно статуя святого Петра в Риме. Он, что, сейчас поцелует мой большой палец?» Он рассмеялся.
— Что тут смешного? — спросил мэр.
— О, ничего, ничего. Просто подумалось.
— Кожа у этих туфель очень мягкая и тонкая, ваше преосвященство.
— Я не епископ, — сказал отец Кихот, — только монсеньор, да простит меня бог.
Владелец магазина надел ему ботинок на ногу с целым носком.
— Если монсеньор соблаговолит сделать несколько шагов…
— Я уже достаточно нашагался по Леону. Тротуары у вас такие жесткие.
— Еще бы они не показались вам жесткими, монсеньор, — без ботинок-то.
— Эти ваши ботинки очень удобные. Я их беру.
— Хотите, чтобы я их завернул, или вы в них пойдете, монсеньор?
— Конечно, в них пойду. Вы что, думаете, _мне хочется_ ходить босиком?
— Я подумал, может… Ну, я подумал, может, вы наложили на себя епитимью…
— Нет, нет, боюсь, я далеко не такой святой человек.
Отец Кихот снова сел и подставил хозяину ногу с торчавшим из носка пальцем, и тот осторожно, даже с известной почтительностью, упаковал палец в носок, затем надел ботинок. Ему явно не приходилось до сих пор вступать в контакт с голым пальцем монсеньора.
— А другие ботинки? Монсеньеру не надо их завернуть?
— Какие другие ботинки?
— Те, которые монсеньор сбросил.
— Я их не бросал. Это они бросили меня, — сказал отец Кихот. — Я даже не знаю, где они. Наверное, сейчас уже далеко. В любом случае, ботинки были старые. Не такие хорошие, как эти.
Хозяин проводил отца Кихота и Санчо до порога. У дверей он попросил:
— Благословите, монсеньор!
Отец Кихот начертал в воздухе крест и что-то пробормотал. А на улице заметил:
— Слишком уж он был почтителен — не люблю я такое.
— Обстоятельства были не совсем обычные, так что, боюсь, он скорей всего запомнит нас.
По пути назад, к «Росинанту», им попалась почта. Отец Кихот вдруг остановился.
— Что-то я волнуюсь, — сказал он.
— Не без оснований. Если этого мерзавца, которого мы спасли, поймают и он заговорит…
— Я думал не о нем. Я думал о Тересе. У меня в голове словно набат гудит, возвещая беду. Мы ведь так давно уже отсутствуем.
— Четыре дня.
— Не может быть. Мне кажется, по крайней мере месяц. Пожалуйста, разрешите, я позвоню.
— Валяйте, но только быстро. Чем скорее мы уедем из Леона, тем лучше.
К телефону подошла Тереса. Не успел отец Кихот и слово сказать, как она в ярости рявкнула:
— Отца Эрреры нет, и я не знаю, когда он будет. — И повесила трубку.
— Что-то _в самом деле_ неладно, — сказал отец Кихот. Он снова набрал номер и на этот раз тотчас произнес: — Это отец Кихот, Тереса.
— Слава тебе, господи, — откликнулась Тереса. — Где это вы?
— В Леоне.
— А где это?
Мэр сказал:
— Не надо было ей говорить.
— Что вы там делаете, отче?
— Звоню тебе.
— Отче, с епископом ужас что творится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51