ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


— Ничего не понимаю. Это — презерватив? Но почему он такого размера?
— Он не был бы такого размера, если б вы его не надули.
Отец Кихот тяжело опустился на кровать Санчо. И спросил:
— Куда вы привезли меня, Санчо?
— В дом, где я бывал студентом. Просто удивительно, как живучи подобного рода заведения. Они куда устойчивее диктатур, и никакая война им нипочем — даже гражданская.
— Вы не должны были привозить меня сюда. Священнику…
— Не волнуйтесь. Вам никто не будет здесь докучать. Я все объяснил хозяйке. Она понимает.
— Но почему, Санчо, почему?
— Я подумал, что лучше нам не заполнять гостиничных ficha — по крайней мере сегодня вечером. А то ведь эти жандармы…
— Значит, мы прячемся в публичном доме?
— Да. Можно и так сказать.
Со стороны кровати послышался крайне неожиданный звук. Звук сдавленного смеха.
Санчо сказал:
— По-моему, я еще ни разу не слышал, чтоб вы смеялись. Что это вас так позабавило?
— Извините. Это очень нехорошо с моей стороны — смеяться. Но я просто подумал: что сказал бы мой епископ, если б узнал? Монсеньор — в публичном доме! Ну, а почему, собственно, нет? Христос общался же с мытарями и с грешниками. И все же лучше мне, пожалуй, подняться к себе и запереть дверь. А вы — будьте осторожны, дорогой Санчо, будьте осторожны.
— Для того они и существуют, эти штуки, которые вы назвали воздушными шариками. Для предосторожности. Отец Йоне, наверное, сказал бы, что я не только прелюбодействую, но еще и занимаюсь онанизмом.
— Пожалуйста, не говорите мне, Санчо, никогда не говорите мне о подобных вещах. Это все настолько личное — надо хранить это про себя, кроме, конечно, тех случаев, когда вы хотите исповедаться.
— А какую епитимью вы наложили бы на меня, отче, если бы я пришел к вам утром на исповедь?
— Как ни странно, но мне очень мало приходилось сталкиваться с такими вещами в Эль-Тобосо! Люди, наверно, боятся рассказывать мне о чем-то серьезном, потому что каждый день встречают меня на улице. Вы знаете — хотя вы этого, конечно, не знаете, — я терпеть не могу помидоры. И вот представим себе, что отец Герберт Йоне написал бы, что есть помидоры — смертный грех, а ко мне в церковь приходит старушка, которая живет рядом, и признается на исповеди, что съела помидор. Какую епитимью я на нее наложу? Коль скоро сам я помидоров не ем, то не могу и представить себе, какое это для нее лишение — не есть помидоров. Конечно, было бы нарушено правило… правило… от этого никуда не уйдешь.
— А вы уходите от ответа на мой вопрос, отче: так какую же все-таки епитимью?..
— Наверное, прочесть один раз «Отче наш» и один раз «Богородице, дево, радуйся».
— Всего один раз?
— Если как следует прочесть молитву один раз, это все равно, что бездумно отбарабанить ее сто раз. Количество не имеет значения, мы ведь не лавочники. — И он тяжело поднялся с кровати.
— Куда вы, отче?
— Почитать пророка Маркса, пока не засну. Хотелось бы мне пожелать вам спокойной ночи, Санчо, но я сомневаюсь, будет ли ваша ночь спокойной в моем понимании.

ГЛАВА VIII
О любопытной встрече, которая произошла у монсеньера Кихота в Вальядолиде
Санчо был в наимрачнейшем настроении — это уж точно. Он не пожелал даже сказать, по какой дороге им ехать из Саламанки. Такое было впечатление, будто долгая ночь, проведенная в доме, где он бывал в юности, лишь породила в нем злость: всегда ведь опасно в зрелые годы пытаться воссоздать пережитое в юности. А возможно, у него вызвало такое раздражение необычно хорошее настроение отца Кихота. Поскольку никаких особых причин избрать иное направление не было, отец Кихот предложил поехать в Вальядолид, чтобы посмотреть на дом, где великий биограф Сервантес завершил жизнеописание его предка.
— Если только вы не считаете, — нерешительно добавил он, — что мы можем наткнуться на ветряные мельницы и на этой дороге?
— Они заняты более важными предметами, чем мы с вами.
— Какими же?
— А вы не читали сегодняшней газеты? В Мадриде застрелили генерала.
— Кто же это сделал?
— В старые времена все взвалили бы на коммунистов. Нынче, слава богу, под рукой всегда есть баски и ЭТА [баскская террористическая организация].
— Упокой, господи, его душу, — произнес отец Кихот.
— Могли бы не жалеть генерала.
— Я его и не жалею. Я никогда не жалею умерших. Я им завидую.
Настроение у Санчо не улучшалось. На протяжении ближайших двадцати километров он один только раз раскрыл рот, да и то чтобы напуститься на отца Кихота.
— Что это вы молчите и не выкладываете ваших мыслей?
— О чем?
— О прошлой ночи, конечно.
— О, я расскажу вам о прошлой ночи за обедом. Мне очень понравилась эта книга Маркса, которую вы мне дали почитать. В душе он был по-настоящему хорошим человеком, верно? Некоторые вещи меня просто поразили. Никаких скучных выкладок.
— Я говорю не о Марксе. Я говорю о себе.
— О себе? Надеюсь, вы хорошо спали?
— Вы же прекрасно знаете, что я не спал.
— Милый Санчо, только не говорите мне, что вы всю ночь пролежали без сна!
— Ну, не всю ночь, конечно. Но большую ее часть. Вы-то ведь знаете, чем я занимался.
— Знать я ничего не знаю.
— Я же достаточно ясно вам сказал. До того, как вы отправились спать.
— Ах, Санчо, я привык забывать, что мне говорят.
— Это же была не исповедь.
— Нет, но когда ты священник, легче относиться ко всему, что тебе говорят, как к исповеди. Я никогда не повторяю того, что мне кто-то сказал, — даже, по возможности, про себя.
Санчо что-то буркнул и замолчал. Отцу Кихоту показалось, что его спутник несколько разочарован, и он почувствовал себя немного виноватым.
Когда они уселись в ресторане «Валенсия» неподалеку от Главной площади, в маленьком внутреннем дворике за баром и отец Кихот глотнул белого вина, настроение у него стало понемногу улучшаться. Он получил большое удовольствие от посещения дома Сервантеса, куда они прежде всего отправились и что обошлось им по пятьдесят песет каждому (интересно, подумал отец Кихот, не впустили бы его бесплатно, если бы он назвал свое имя кассирше). В доме стояла мебель, часть которой действительно принадлежала Сервантесу; письмо королю по поводу налога на масло, написанное его рукой, висело на побеленной стене, и отец Кихот живо представил себе эту стену, забрызганную кровью, в ту страшную ночь, когда в дом внесли окровавленного дона Гаспара де Эспелата и Сервантеса арестовали по ложному подозрению как соучастника в убийстве.
— Его, конечно, выпустили на поруки, — сообщил отец Кихот Санчо, — но представьте себе, каково ему было продолжать жизнеописание моего предка под бременем такой угрозы. Я иной раз думаю, не о той ли ночи он вспоминал, описывая, как ваш предок, став губернатором острова, велел отправить одного парня на ночь в тюрьму, и парень заявил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51