Санчо ждал его, потягивая коньяк.
— Что это вы там делали?
— Выполнял свой профессиональный долг, — ответил отец Кихот.
— В уборной?
— В уборной, в тюрьме, в церкви. Какая разница?
— Вы избавились от этого типа?
Отец Кихот сказал:
— Думаю, что да. Я немного устал, Санчо. Я понимаю, это — излишество, но нельзя ли мне еще бутылочку тоника?
ГЛАВА IX
О том, как монсеньор Кихот смотрел некое странное зрелище
Пребывание отца Кихота и Санчо в Вальядолиде неожиданно затянулось из-за решительного нежелания «Росинанта» снова пускаться в путь, так что пришлось оставить его в гараже для обследования.
— Ничего удивительного, — заметил отец Кихот. — Вчера бедняга покрыл огромное расстояние.
— Огромное расстояние?! Да мы отъехали от Саламанки всего на сто двадцать километров.
— Его обычный предел — десять километров: возить меня за вином в кооператив.
— Значит, правильно мы решили не ехать в Рим или в Москву. Если хотите знать мое мнение, избаловали вы своего «Росинанта». А машины никогда не следует баловать — как и женщин.
— Но он ведь очень старенький, Санчо. Наверное, старше нас с вами. И без его помощи в конце-то концов… Могли бы мы пройти весь путь от Саламанки пешком?
Поскольку им предстояло ждать до утра приговора «Росинанту», Санчо предложил пойти в кино. Отец Кихот, поколебавшись, согласился. В свое время священникам запрещалось ходить на спектакли, и хотя правило это не распространялось на кино, которого в ту пору просто не существовало, в уме отца Кихота всякое зрелище было связано с опасностью.
— Я ведь никогда не бывал в кино, — сообщил он Санчо.
— А надо знать мир, если вы хотите обратить его в свою веру, — сказал Санчо.
— Вы не сочтете меня лицедеем, — спросил отец Кихот, — если я сниму этот слюнявчик, как вы его называете?
— В темноте все цвета одинаковы, — сказал Санчо, — но поступайте, как хотите.
По зрелом размышлении отец Кихот решил оставить pechera. Так будет честнее. Он не хотел, чтобы кто-то мог обвинить его в лицедействе.
Они пошли в маленькую киношку, где шел фильм под названием «Молитва девы». Название это пленило отца Кихота и не вызвало восторга у Санчо, сразу представившего себе, какой унылый, исполненный благочестия проведут они вечер. Однако он ошибся. Фильм не принадлежал к числу шедевров, однако понравился Санчо, хотя он и опасался реакции отца Кихота, ибо героиню безусловно нельзя было назвать «девой» или «девственницей», а Санчо не мешало бы заметить, что на афише у входа стояло предупреждение в виде буквы "С" [от слова «секс»: так обозначают фильмы сексуального, порнографического содержания].
Собственно, молитва девы была обращена к красивому молодому человеку, чьи похождения со многими девицами неизменно оканчивались постелью. В этот момент изображение становилось нечетким, размытым, и не так-то было просто понять, чьи перед тобою ноги, поскольку ту часть тела, которая отличает мужчину от женщины, камера старательно избегала показывать. Кто, все-таки, наверху: мужчина или женщина? И кто кого целует? В такие моменты диалог, который помог бы зрителю, — отсутствовал; слышалось только прерывистое дыхание, да иногда стон или всхлип, который мог издать как мужчина, так и женщина. Еще больше затрудняло восприятие то, что фильм был снят явно для более маленького экрана (возможно, для домашнего), и при проецировании в кинотеатре изображение совсем уж расплывалось. Даже Санчо перестал получать удовольствие от фильма — уж лучше бы откровенная порнография, — да и главный актер с блестящими зализанными черными волосами и бачками никак не вязался с происходившим на экране. Санчо показалось, что это тот самый, который частенько появляется на телеэкране в рекламе дезодоранта для мужчин.
Конец фильма был совсем уж шаблонный. Молодой человек всерьез влюбляется в ту единственную девушку, которая стойко противилась его ухаживаниям. Свадьба в церкви, целомудренный поцелуй у алтаря после того, как жених надел кольцо на палец невесты, и затем — стремительный переход к переплетению ног в постели: Санчо подумал, что в целях экономии они просто повторили одну из показанных ранее сцен с неизвестно чьими ногами, — а быть может, режиссер таким путем давал понять, что он не дурак и относится ко всему этому с иронией? В зале зажегся свет, и отец Кихот сказал:
— Как интересно, Санчо! Значит, вот что называется фильмом.
— Это был не самый удачный образец.
— А как им приходится извиваться! Актеры, наверное, после этого совсем без сил.
— Да ведь они же все это делали понарошке, отче.
— Что значит — понарошке? Что же они изображали?
— Любовные игры, конечно.
— Ах, вот, значит, как это бывает. Я-то думал, что все происходит куда проще и приятнее. А они, похоже, так мучились. Судя по звукам, которые издавали.
— Это они изображали безмерное наслаждение — они же играли, отче.
— Непохоже, чтобы они получали удовольствие — правда, может быть, это были плохие актеры. Они просто без конца мучились. И потом, Санчо, я не видел этих маленьких надувных шариков.
— Я боялся, отче, что картина может вас шокировать, но ведь вы сами ее выбрали.
— Да. По названию. Но я и сейчас не понимаю, какое отношение имеет название к тому, что мы видели.
— Ну, девушки, наверно, молятся о том, чтобы им попался красивый молодой человек, которого они могли бы полюбить.
— Опять это слово — «любовь». Не думаю, чтобы сеньорита Мартен молилась о таком. Но меня поразило, какая тишина царила в публике. Люди так серьезно относились к тому, что происходило на экране, — я же, право, еле удерживался от смеха.
— Вам было смешно?
— Да. Так трудно было сдерживаться. Но я не люблю обижать людей, когда они относятся к чему-то серьезно. Смех — это ведь не довод. Он может по-глупому оскорбить. Наверно, люди смотрели на все это иначе, чем я. Наверно, это казалось им прекрасным. И все равно, мне очень хотелось, чтобы кто-нибудь рассмеялся — ну, хоть бы вы, Санчо, — тогда и я мог бы. А нарушить такую тишину я боялся. В тишине ведь есть святость. Мне было бы больно, если бы в церкви, когда я поднимаю Святые Дары, кто-то засмеялся.
— А если бы в церкви все засмеялись?
— Ах, вот это было бы другое дело. Тогда я мог бы решить — я, конечно, мог бы и ошибиться, — что слышу смех радости. Если же смеется кто-то один, это часто бывает смех превосходства.
В тот вечер, лежа в постели, отец Кихот раскрыл томик святого Франциска Сальского. Ему все не давали покоя те сцены любви, которые он видел в кино, — не давали покоя потому, что он ничего не почувствовал, это его лишь позабавило — и только. Он-то всегда считал, что любовь между людьми — такая же, как любовь к богу, только более бледное и более слабое ее подобие, но все эти телодвижения, которые вызвали у него лишь смех, эти стоны и всхлипы… «Я, что же, — подумал он, — не способен на обычную человеческую любовь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— Что это вы там делали?
— Выполнял свой профессиональный долг, — ответил отец Кихот.
— В уборной?
— В уборной, в тюрьме, в церкви. Какая разница?
— Вы избавились от этого типа?
Отец Кихот сказал:
— Думаю, что да. Я немного устал, Санчо. Я понимаю, это — излишество, но нельзя ли мне еще бутылочку тоника?
ГЛАВА IX
О том, как монсеньор Кихот смотрел некое странное зрелище
Пребывание отца Кихота и Санчо в Вальядолиде неожиданно затянулось из-за решительного нежелания «Росинанта» снова пускаться в путь, так что пришлось оставить его в гараже для обследования.
— Ничего удивительного, — заметил отец Кихот. — Вчера бедняга покрыл огромное расстояние.
— Огромное расстояние?! Да мы отъехали от Саламанки всего на сто двадцать километров.
— Его обычный предел — десять километров: возить меня за вином в кооператив.
— Значит, правильно мы решили не ехать в Рим или в Москву. Если хотите знать мое мнение, избаловали вы своего «Росинанта». А машины никогда не следует баловать — как и женщин.
— Но он ведь очень старенький, Санчо. Наверное, старше нас с вами. И без его помощи в конце-то концов… Могли бы мы пройти весь путь от Саламанки пешком?
Поскольку им предстояло ждать до утра приговора «Росинанту», Санчо предложил пойти в кино. Отец Кихот, поколебавшись, согласился. В свое время священникам запрещалось ходить на спектакли, и хотя правило это не распространялось на кино, которого в ту пору просто не существовало, в уме отца Кихота всякое зрелище было связано с опасностью.
— Я ведь никогда не бывал в кино, — сообщил он Санчо.
— А надо знать мир, если вы хотите обратить его в свою веру, — сказал Санчо.
— Вы не сочтете меня лицедеем, — спросил отец Кихот, — если я сниму этот слюнявчик, как вы его называете?
— В темноте все цвета одинаковы, — сказал Санчо, — но поступайте, как хотите.
По зрелом размышлении отец Кихот решил оставить pechera. Так будет честнее. Он не хотел, чтобы кто-то мог обвинить его в лицедействе.
Они пошли в маленькую киношку, где шел фильм под названием «Молитва девы». Название это пленило отца Кихота и не вызвало восторга у Санчо, сразу представившего себе, какой унылый, исполненный благочестия проведут они вечер. Однако он ошибся. Фильм не принадлежал к числу шедевров, однако понравился Санчо, хотя он и опасался реакции отца Кихота, ибо героиню безусловно нельзя было назвать «девой» или «девственницей», а Санчо не мешало бы заметить, что на афише у входа стояло предупреждение в виде буквы "С" [от слова «секс»: так обозначают фильмы сексуального, порнографического содержания].
Собственно, молитва девы была обращена к красивому молодому человеку, чьи похождения со многими девицами неизменно оканчивались постелью. В этот момент изображение становилось нечетким, размытым, и не так-то было просто понять, чьи перед тобою ноги, поскольку ту часть тела, которая отличает мужчину от женщины, камера старательно избегала показывать. Кто, все-таки, наверху: мужчина или женщина? И кто кого целует? В такие моменты диалог, который помог бы зрителю, — отсутствовал; слышалось только прерывистое дыхание, да иногда стон или всхлип, который мог издать как мужчина, так и женщина. Еще больше затрудняло восприятие то, что фильм был снят явно для более маленького экрана (возможно, для домашнего), и при проецировании в кинотеатре изображение совсем уж расплывалось. Даже Санчо перестал получать удовольствие от фильма — уж лучше бы откровенная порнография, — да и главный актер с блестящими зализанными черными волосами и бачками никак не вязался с происходившим на экране. Санчо показалось, что это тот самый, который частенько появляется на телеэкране в рекламе дезодоранта для мужчин.
Конец фильма был совсем уж шаблонный. Молодой человек всерьез влюбляется в ту единственную девушку, которая стойко противилась его ухаживаниям. Свадьба в церкви, целомудренный поцелуй у алтаря после того, как жених надел кольцо на палец невесты, и затем — стремительный переход к переплетению ног в постели: Санчо подумал, что в целях экономии они просто повторили одну из показанных ранее сцен с неизвестно чьими ногами, — а быть может, режиссер таким путем давал понять, что он не дурак и относится ко всему этому с иронией? В зале зажегся свет, и отец Кихот сказал:
— Как интересно, Санчо! Значит, вот что называется фильмом.
— Это был не самый удачный образец.
— А как им приходится извиваться! Актеры, наверное, после этого совсем без сил.
— Да ведь они же все это делали понарошке, отче.
— Что значит — понарошке? Что же они изображали?
— Любовные игры, конечно.
— Ах, вот, значит, как это бывает. Я-то думал, что все происходит куда проще и приятнее. А они, похоже, так мучились. Судя по звукам, которые издавали.
— Это они изображали безмерное наслаждение — они же играли, отче.
— Непохоже, чтобы они получали удовольствие — правда, может быть, это были плохие актеры. Они просто без конца мучились. И потом, Санчо, я не видел этих маленьких надувных шариков.
— Я боялся, отче, что картина может вас шокировать, но ведь вы сами ее выбрали.
— Да. По названию. Но я и сейчас не понимаю, какое отношение имеет название к тому, что мы видели.
— Ну, девушки, наверно, молятся о том, чтобы им попался красивый молодой человек, которого они могли бы полюбить.
— Опять это слово — «любовь». Не думаю, чтобы сеньорита Мартен молилась о таком. Но меня поразило, какая тишина царила в публике. Люди так серьезно относились к тому, что происходило на экране, — я же, право, еле удерживался от смеха.
— Вам было смешно?
— Да. Так трудно было сдерживаться. Но я не люблю обижать людей, когда они относятся к чему-то серьезно. Смех — это ведь не довод. Он может по-глупому оскорбить. Наверно, люди смотрели на все это иначе, чем я. Наверно, это казалось им прекрасным. И все равно, мне очень хотелось, чтобы кто-нибудь рассмеялся — ну, хоть бы вы, Санчо, — тогда и я мог бы. А нарушить такую тишину я боялся. В тишине ведь есть святость. Мне было бы больно, если бы в церкви, когда я поднимаю Святые Дары, кто-то засмеялся.
— А если бы в церкви все засмеялись?
— Ах, вот это было бы другое дело. Тогда я мог бы решить — я, конечно, мог бы и ошибиться, — что слышу смех радости. Если же смеется кто-то один, это часто бывает смех превосходства.
В тот вечер, лежа в постели, отец Кихот раскрыл томик святого Франциска Сальского. Ему все не давали покоя те сцены любви, которые он видел в кино, — не давали покоя потому, что он ничего не почувствовал, это его лишь позабавило — и только. Он-то всегда считал, что любовь между людьми — такая же, как любовь к богу, только более бледное и более слабое ее подобие, но все эти телодвижения, которые вызвали у него лишь смех, эти стоны и всхлипы… «Я, что же, — подумал он, — не способен на обычную человеческую любовь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51