— Он уже стоил мне немалых неприятностей. Я не надену его больше, Санчо.
— Но мы его возьмем с собой. Он может нам пригодиться. Никогда ничего заранее нельзя сказать.
— Что-то я носков нигде не вижу.
— Ваши пурпурные носки у меня. И ваши новые ботинки тоже.
— Я искал старые. Извините. С ними я, конечно, навсегда уже распростился.
— Они теперь у жандармов.
— Да. Я забыл. Епископ ведь сказал мне. Я полагаю, нам пора. Надеюсь, беднягу епископа не хватит удар.
Тут взгляд его упал на конверт. Отец Кихот должен был бы еще раньше его заметить — конверт стоял на двух старых, еще из семинарии, учебниках отца Кихота, прислоненный к третьему. Автор письма явно хотел, чтобы оно сразу бросилось в глаза. Отец Кихот взглянул на конверт и сунул письмо в карман.
— Что это? — спросил мэр.
— По-моему, письмо от епископа. Я слишком хорошо знаю его почерк.
— Вы не намерены его читать?
— Скверные вести могут и подождать, пока мы не разопьем бутылочки ламанчского.
Он прошел на кухню попрощаться с Тересой.
— Право не знаю, как ты все объяснишь отцу Эррере.
— Это не мне, а ему придется объяснять. С какой это стати он запер вас в вашей собственной комнате в вашем собственном доме, да еще отобрал у вас вашу собственную одежду.
Отец Кихот поцеловал Тересу в лоб, на что за все годы совместного существования ни разу не отважился.
— Да благословит тебя господь, Тереса, — сказал он. — Ты была очень добра ко мне. И терпелива. Долго меня терпела.
— Хоть скажите, куда вы едете-то, отче?
— Лучше тебе этого не знать, потому что все будут тебя об этом спрашивать. Но я могу тебе сказать, что по воле божией уезжаю надолго отдохнуть в тихом месте.
— С этим коммунистом?
— Не говори, как епископ, Тереса. Мэр был мне добрым другом.
— Вот уж не представляю, чтобы такой человек мог долго отдыхать в тихом месте.
— Никогда нельзя знать заранее, Тереса. И более странные вещи уже случались с нами в пути.
Он повернулся было, направляясь к выходу, но ее голос вернул его.
— Отче, такое у меня чувство, точно мы с вами прощаемся навсегда.
— Нет, нет, Тереса, для христианина прощания навсегда не существует.
Он поднял было руку, чтобы по привычке осенить ее крестным знамением, но так и не довел жеста до конца.
«Я верю в то, что я ей сказал, — сказал он себе, выходя на улицу к мэру, — я, конечно, в это верю, но почему же, когда речь идет о веровании, я всегда чувствую, как появляется тень, тень неверия, омрачающая мое верование?»
— Куда мы поедем? — спросил мэр.
— А нам непременно нужно составить план, Санчо? В прошлый раз мы побыли немного в одном месте, немного в другом — как придется. Вы, конечно, со мной не согласитесь, но в известном смысле мы тогда полагались на волю божью.
— Значит, ваш господь оказался не очень надежным проводником, ведь вас привезли назад в Эль-Тобосо как пленника.
— Да. Но кто знает? Пути господни неисповедимы — быть может, он хотел, чтобы я встретился с епископом.
— Ради епископа — или ради вас?
— Откуда же мне знать? По крайней мере, я кое-чему научился у епископа, хотя сомневаюсь, чтобы он чему-либо научился у меня. Но разве можно быть в чем-то уверенным?
— Так куда же ваш бог предлагает нам сейчас ехать?
— Почему бы нам не держаться того же пути?
— Та же мысль может явиться и жандармам. Когда епископ оповестит их, что мы снова на воле.
— Ну, не в точности того же пути. Я не хочу возвращаться в Мадрид… или в Вальядолид. Эти города не оставили у меня приятных воспоминаний — если не считать дома историографа.
— Историографа?
— Великого Сервантеса.
— Надо решать быстрее, отче. На юге слишком жарко. Значит, едем на север — куда: к баскам или к галисийцам?
— Я согласен.
— Согласны с чем? Вы же не ответили на мой вопрос.
— Предоставим господу заботу о деталях.
— А кто поведет машину? Вы уверены, что господь выдержал экзамен и получил водительские права?
— Конечно, я поведу. «Росинант» не поймет, если я буду сидеть в машине как пассажир.
— По крайней мере поедемте на разумной скорости. Мой друг в Вальядолиде сказал, что из этой машины вполне можно выжимать восемьдесят, а то и сто километров.
— Как он может судить о «Росинанте» после одного короткого осмотра!
— Я сейчас не стану с вами препираться. Пора в путь.
Но они не смогли так вот сразу покинуть Эль-Тобосо. Не успел отец Кихот включить малую скорость, как раздалось:
— Отче, отче!
Сзади по дороге к ним бежал паренек.
— Не обращайте внимания, — сказал мэр. — Нам нужно убираться отсюда.
— Я должен остановиться. Это же тот мальчик, который работает на бензонасосе в гараже.
Паренек, еле переводя дух, подбежал к ним.
— Ну, что случилось? — спросил отец Кихот.
— Отче, — произнес он, — отче…
— Я же сказал — что случилось?
— Он отказался отпустить мне грехи, отче. Я что, пойду теперь в ад?
— Очень сомневаюсь. А что ты натворил? Убил отца Эрреру? Но даже и в таком случае вовсе необязательно, чтобы ты попал в ад. Если у тебя была для этого достаточно весомая причина.
— Как же я мог его убить — ведь это он отказался мне отпустить грехи?
— Достаточно логично. А почему он тебе отказал?
— Он сказал, что я издеваюсь над исповедью.
— О, господи, я же совсем забыл. Это Тереса послала тебя… Нехорошо она поступила. Правда, намерения у нее были самые благие, и я уверен, вы оба получите отпущение грехов. Но она сказала мне, что у тебя маловато смекалки. Так почему же все-таки отец Эррера отказал тебе в отпущении грехов? Что ты такого насочинял?
— Я только сказал ему, что переспал с целой кучей девчонок.
— Ну, в Эль-Тобосо их не так уж и много, если не считать монахинь. Ты же не говорил ему, что спал с монашкой, или сказал?
— Я в жизни б не сказал такого, отче. Я же секретарь Общества детей пресвятой девы Марии.
— А отец Эррера к концу жизни наверняка станет членом «Опус деи», — заметил мэр. — Поехали же, ради всего святого.
— Все-таки, что же ты ему сказал и что он сказал тебе?
— Я сказал: «Благословите, отче. Я согрешил…»
— Нет, нет, опусти все эти предисловия.
— Ну, я ему сказал, что опаздывал к мессе, и он спросил, сколько раз, а я сказал — двадцать, а потом я сказал ему, что я привирал, и он спросил — сколько раз, а я сказал — сорок пять.
— Что-то многовато у тебя получилось, верно? А потом?
— Ну, я ничего не мог больше придумать, и я боялся, что Тереса рассердится, если я его дольше не задержу.
— Передай ей от меня, когда увидишь, что не мешало бы ей завтра исповедоваться на коленях.
— А потом он спросил, не согрешил ли я против целомудрия, голова у меня сразу заработала, и я сказал, ну, сказал, что спал с девчонками, и он спросил — со сколькими, а я сказал: «Да штук шестьдесят пять будет», и тогда очень он разозлился и выставил меня из исповедальни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51