Великий Микеланджело, человек неукротимого духа, разительных внутренних контрастов и противоречий, «Неистовый», стихийно чувствовал нечто подобное и воплотил в своем «Моисее».
«Моисей» — это образ народного вождя, пророка великих потрясений и революций, провозвестника общества будущего.
Понимал ли это папа Юлий II?
Во всяком случае, он что-то почувствовал и сразу же охладел к ранее одобренному проекту. А затем и вообще приостановил его реализацию. И этим же путем пошли его наследники.
Тем более что не только «Моисей» должен был вызывать сомнения церковной (да и светской) элиты.
12
В «пирамиде», запланированной великим скульптором, немалую роль играли персонажи, взятые из античной мифологии (например, статуи «Неба» и «Кибелы»), что должно было насторожить ортодоксальных католиков, нетерпимых к любой языческой «ереси».
Но более всего их насторожили «рабы» Микеланджело.
По генеральному плану гробницы в нижнем ее ярусе помещались фигуры людей в разнообразных позах, обнаженных и связанных по рукам и ногам. Они-то и вошли в историю искусства под именем «рабов».
Их смысл объясняли по-разному, но ни одно из этих объяснений не казалось Филиппу убедительным. Так, говорили, будто «рабы» воплощали провинции, присоединенные Юлием II (?). Некоторые видели в них «свободные искусства», поощряемые престарелым папой (но почему связанные?). Наконец, третьи, не желая вдаваться в полемику, заявляли, будто скульптор вкладывал в «рабов» какой-то сложный и только ему понятный философский смысл.
Филиппу все это представлялось детским лепетом.
Ну разве не видно с первого взгляда, что «рабы» — это весь народ, на плечах которого покоится пирамида? Народ, скованный, согбенный, страдающий и великий в своей силе и долготерпении?
Микеланджело сделал много заготовок для фигур «рабов». Но завершил только две. Именно эти два «раба» должны были сопровождать центральную статую Моисея в последнем, сильно упрощенном, варианте гробницы.
Но они не выполнили этой роли. Оконченная гробница, помещенная в церкви Сан-Пьетро ин Винколи, вместо «рабов» получила две женские фигуры из Ветхого завета — статуи Рахили и Лии, причем обе они были выполнены не великим мастером, а его учениками.
Куда же девались «рабы»?
Оба «раба» не устроили заказчиков. Обоим пришлось покинуть свою родину. Они укатили из Рима и из Италии. И стали украшением одного из залов Луврского музея…
Сам по себе этот факт казался Филиппу Буонарроти весьма знаменательным.
«Рабы» были помещены рядом в таком порядке: «Восставший раб» и «Умирающий раб». Смысл экспозиции ясен: попытка восстания ведет к смерти.
Но у Филиппа сложилось совершенно иное мнение на этот предмет. Он сразу же не согласился с названием «Умирающий раб». Почему «умирающий»? Где гримаса смерти? Ни поза, ни лицо не говорят о ее присутствии. Красивое лицо чуть тронуто улыбкой пробуждения. Юноша хочет потянуться, чтобы сбросить остаток сковавшего его сна…
Да конечно же это не «Умирающий раб», а «Пробуждающийся раб». И порядок экспозиции должен быть изменен на обратный: за пробуждением следует восстание!..
Вот она, основная идея замечательного мастера. Вот почему «рабы» его не попали на предназначенное им место.
Но они остались в веках. И есть нечто символичное в том, что они перекочевали именно во Францию. Ибо здесь, именно здесь, они стали и символом и знаменем Великой революции, приведшей к падению старого мира, революции, начатой Робеспьером, продолженной Бабефом и ждущей своего завершения от Филиппа Буонарроти и его соратников. Божественный Микеланджело, сам об этом не ведая, бросил призыв, который два с половиной столетия спустя услышал и понял его далекий потомок!..
Это было отрадно.
Теперь можно было и уснуть, чтобы забыться на тот час, что остался до побудки.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
1
1 вендемьера VIII года Республики (или 19 февраля 18 00 года по старому календарю) бывший королевский дворец Тюильри, вычищенный и вымытый, с утра поджидал новых хозяев.
В начале двенадцатого гражданин Первый Консул в сопровождении эскорта появился у главных ворот. Легко спрыгнув с коня, прошел во двор замка. Небрежно кивнул вытянувшимся в струнку гвардейцам и посмотрел наверх. Из верхних окон павильона Флоры за ним наблюдали. Мужчины кланялись, дамы грациозно помахивали газовыми платочками.
Спрятав улыбку, Бонапарт обернулся к Бурьенну.
— Итак, мы в Тюильри. Теперь вся задача в том, чтобы здесь остаться.
А вечером, ласково шлепнув Жозефину, сказал со смехом:
— Пойдем, маленькая креолка. Сегодня мы будем спать в постели наших господ.
Не в этих ли двух репликах заключалась вся нехитрая философия переворота 18 брюмера?..
2
Это хорошо понимал он сам, недавний республиканец, приятель Робеспьера-младшего, спаситель Конвента от роялистского мятежа.
Но этого еще не понимали другие. Те, кто не хотел понимать. Он же делал все для того, чтобы иллюзии держались как можно дольше. Во всяком случае, до той поры, пока он окончательно не утвердится у власти.
Опытный актер, он долго играл комедию.
И после переворота.
И во время переворота.
И — в еще большей степени — накануне переворота.
Впрочем, накануне переворота он не представлял с полной ясностью, как все пойдет дальше.
3
Фрегат «Мюирон» медленно продвигался вдоль Африканского побережья. Днем большей частью стояли; если нельзя было укрыться в подходящей бухте, медленно курсировали у самого берега: издали небольшой корабль можно было принять за рыболовецкую шхуну. Плыли в основном по ночам или под покровом тумана.
— Ползем, словно черепаха, — брюзжал Бонапарт.
Капитан пожал плечами.
— Я же выполняю ваше приказание, генерал. Или, быть может, вы хотите попасть в руки англичан?
Бонапарт наградил наглеца уничтожающим взглядом. Неуместная ирония! Нет, в руки англичан он бы попасть не хотел. Избави бог! Он хорошо знал, что флот Сиднея Смита блокировал все гавани и контролировал каждую милю открытой воды. Нет, уж лучше, как черепаха…
Вряд ли когда раньше у него бывало такое мерзкое состояние. Не потому, чтобы мучила совесть. Совесть его не мучила никогда — он просто не знал, что это такое. Но сегодня, так привыкший к взлетам и падениям, он чувствовал себя загнанным в угол. Он боялся. Боялся, что на этот раз фортуна окончательно отвернулась от него, что ему не сносить головы. Еще бы! Он же — с любой точки зрения — прямой дезертир. Он бросил армию в Египте, оставил ее издыхающей на руках Клебера, но самого Клебера даже ни о чем не поставил в известность, не предупредил лично, а так, тайно бежал, оставив ему письменный приказ. Он знал, что кампания в Египте безнадежно проиграна, что и Клебер — один из лучших военачальников Французской Республики, — и все другие, кто остался, погибнут — иного быть не могло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100