— А кто вы такая?
— Нищенка, бедная жалкая нищенка, — зарыдала старуха. — Несчастная мать, потерявшая кормильца…
— Так я дам вам денег, — предложила Вика.
— Денег? Что ты мне можешь дать? У меня недавно сыночка убили, Сашеньку… Здесь около вашего дома убили… Он, горемычный, из тюрьмы вышел, где сидел по злому навету, полтора месяца погулял и… — Старуха горько рыдала и рвала на своей голове реденькие седые волосенки.
— Так что же вы от меня хотите? — насторожилась Вика.
— В дом-то пусти… Не украду, не бойся, была бы воровка, так бы не жила, по вокзалам не мыкалась бы… Я ведь из Иванова приехала, на вокзале Ярославском живу… Сыночка встретить приехала, а теперь узнала, что он… — Снова заголосила старуха. Вика впустила её в квартиру.
— Так что же вам надо?
— Ты у следователя была, у Бурлака? — вдруг твердым голосом произнесла старуха.
— Да, он вызывал меня, но я ничего конкретного не могла ему ответить. Я видела машину, зеленую «Ниву», отъезжавшую от нашего дома. А на земле валялся человек.
— И номер машины ты тоже запомнила?
— Да. Двадцать три — пятьдесят восемь ММ. Я математик, у меня хорошая память. А что вам от меня надо? — вдруг нехорошая мысль пришла ей в голову. — Вы лучше идите отсюда?
— Злая, злая ты тетка, поганая, жалости в тебе нет к бедной старушке. Мой Сашенька вышел из тюрьмы, собирался ехать ко мне в Иваново, там у нас, хоть и маленький, но свой домишка-одноходка… А его тут лихой человек… порешил, задушил, волчара позорная… А некоторые, аблакат вот дотошный, следак пустоголовый, пытаются убивца от дела отмазать. Машина эта, о которой ты баешь, случайная, а отъезжал лиходей на другой машине, на «шестерке», а номер её семнадцать — сорок МН, — вдруг совершенно грамотным голосом заговорила старуха и угрожающе поглядела Вике в глаза. — Не уберегла я своего сыночка, — снова стала она косить под убогую. — Убереги хоть ты своего, родимая. Где он у тебя?
— В школе, — похолодела Вика.
— Вот видишь, в школе, он махонький еще, ему только девять. А ходит из школы один, благо рядом. Он ведь в тридцать восьмой учится, да? — она заглянула Вике в глаза. — Муж-то на работе целый день, в техникуме преподает черчение… А ты тоже работаешь, в издательстве научном… Знаем, знаем… А Ромка один из школы бегает… И мой Сашенька тоже бегал, бегал, вот и добегался. Глянь в окно, шалопутная, какие лихие люди там прогуливаются. Аж страшно… Меня-то не тронут, кому я нужна, шарахаются все, лишь бы рубль не дать на хлебушко насущный. А вот пацана могут ни за что ни про что…
Вика, сама не своя от охватившего её ужаса бросилась к окну. Через минут двадцать здесь должен был идти Ромка. Там, около двух черных иномарок без номеров прогуливались пятеро парней крупного сложения и весьма уголовного вида.
— А? Видала? Во какие лихие люди стали появляться. Таким ничего не стоит ребеночка в машину запихнуть, увезти незнамо куда и надругаться над невинным созданием… И у нас в Иваново таких пруд пруди, а уж у вас, в Москве… Ходить страшно…
— Что вы от меня хотите? — спросила бледная как полотно Вика, прекрасно понимая, что попала в скверную историю.
— Не тащи убивца на волюшку, одно прошу, родненькая моя… И не тяни одеяло на какую-то там «Ниву» с номером двадцать три — пятьдесят восемь ММ. Никакого номера ты не помнишь, ну, затмение нашло, и все тут… А помнишь номер бежевой «шестерки». И от Сашеньки моего, невинно убиенного, отходил не кто-нибудь, а сосед ваш, убивец, сел в свою машину и ту-ту… Ты со своего первого этажа все хорошо видела. Женщина ты молодая, ученая, и все хорошо видела… , — зловеще поглядела ей в глаза старуха. — Вот и все… Все твои, так сказать, задачи, болезная моя…
— Хорошо, я скажу так, — тихо произнесла Вика.
— И умница, умница, ученая ты женщина, не то, что я, неграмотная дура… Читать не умела до тридцати лет, представляешь? Во дела-то какие, зубов не чистила, яблок сожрешь и все… Темные мы, неграмотные, из-за своей темноты и страдаем. Ладно, пошла я, родненькая. Только ты уж не обмани нас, не надо… Скоро лето, каникулы, отдыхать к морю поедете втроем, красивые вы все, не то, что я, старая уродина, сыночка убили, поеду к себе в Иваново, куплю белую головку и помяну своего горемыку. Гляди, не подведи. К следаку сама попросись, откажись от своих прежних неправильных слов. И на суде скажи, как надо… И будешь здорова и счастлива…
… За мерзавкой закрылась дверь, а Вика стояла, как вкопанная, не в состоянии от страха даже пошевелиться. Потом как ужаленная бросилась одеваться, чтобы бежать встречать Ромку. Но тут раздался звонок, и он сам появился на пороге, румяный, веселый.
— Ромочка, Ромочка, сыночек, — лепетала Вика, даже не вытирая текущих по бледным щекам слез.
— Ты что, мама? Что с тобой? А смотри, что мне дяди на улице дали, — похвастался он и показал матери большой пакет, в котором лежали всякие вкусности — «Сникерсы», «Марсы», мандарины, яблоки, импортное печенье…
Вика стояла и молчала, опустив руки. А на следующий день она позвонила Бурлаку и попросила его принять её. Явившись на следующий день в прокуратуру, сказала Бурлаку то, о чем просила мерзкая старуха.
— Что это вы, Виктория Осиповна? То одно говорите, то другое. Помните об ответственности за ложные показания.
— Я больше ничего не могу добавить к тому, что сказала сейчас, — холодно произнесла Вика. — Какую-то «Ниву» я видела, но не помню ни номера, ни цвета. А вот бежевую «шестерку» видела хорошо. И номер помню — семнадцать — сорок МН.
— Да, вы живете на первом этаже, могли все хорошо увидеть…, — усмехнулся Бурлак, все прекрасно понявший. — Но… ладно, пусть все это будет на вашей совести, Виктория Осиповна.
— Она спокойна! — с каким-то вызовом произнесла Вика. Ей вдруг вспомнилось спокойное лицо квартиранта из тридцать первой квартиры, вспомнилось, как поразили её совершенно седые волосы при относительно молодом лице. Он снимал квартиру у её знакомой Наташи, которая переехала жить к матери, был приветлив и вежлив, всегда здоровался, находил теплое слово для девятилетнего Ромки. Теперь этот человек обвинялся в убийстве. А она была уверена, что не мог он никого убить. — Да, совершенно спокойна! — словно споря с самом собой, повторила она.
А вскоре после этого она вытащила из почтового ящика письмо, адресованное ей. Открыла его дома и обнаружила там пять стодолларовых бумажек. Она закусила губу и еле удержалась от сдавившего её рыдания.
… — Умница, Сова! — хохотал Гнедой. — Вот есть такие дела, которые, кроме неё никто выполнить не может. Ведь, представляешь, Мишель, она когда-то училась в Щепкинском театральном училище на актерском факультете. Да… вот какие таланты пропадают… Пропадают ли? — спросил он сам себя. И тут же ответил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104