Она вышла из машины и медленно побрела по направлению к подъезду. Алексей и Инна молча провожали молодую вдову взглядами. А когда за ней захлопнулась дверь подъезда, они по какой-то внутренней договоренности вышли из машины, сели на заднее сидение и долго молча целовались…
— Как я тосковал по тебе, — сказал, тяжело дыша, Алексей.
— А я… А я…, — рыдала Инна. — Как мне было плохо и одиноко…
— Но почему же ты мне не написала?
— А почему ты мне не написал?
Алексей улыбнулся, пожал плечами, и их губы снова слились в долгом поцелуе…
Сколько они так просидели, сказать трудно… Наконец, Инна сказала:
— А у меня теперь отдельная квартира.
— Я слышал… Где это?
— Недалеко. Улица Новаторов. Поехали ко мне…
Они пересели снова на передние сидения, и Алексей тронул машину с места.
… В её уютной однокомнатной квартире Алексей сполна оценил слова Барона о том, что только тот, кто побывал за решеткой, сумеет оценить прелести обычной человеческой жизни. Ради этого дня, ради этой ночи можно было бы прожить всю предыдущую жизнь, до того он был счастлив. Они не выясняли отношения, они не говорили о прошлом, они просто любили друг друга и наслаждались друг другом.
— Какой же я был идиот, — только и сумел произнести Алексей, лежа в постели.
— Это я круглая дура, Алешка, — ответила ему Инна. — Просто ревнивая дура… А она…, — начала было Инна, но тут же осеклась, не желая в такую чудесную ночь говорить о плохом.
И все. Снова ласки, снова поцелуи… Потом они полуголые пили шампанское на её уютной маленькой кухоньке.
И только утром за кофе они заговорили о прошлом.
— Да, я жила с этим негодяем Лычкиным, — сказала Инна. — Но я прогнала его вон ещё до знакомства с тобой. А Лариса присутствовала при этом разговоре. Она стала его любовницей, а теперь его фактическая жена. Он теперь крутой, управляющий казино, — помрачнела она. — Потом он неожиданно приехал ко мне, когда тебя арестовали. Предлагал помощь.
— Адвокат мне принес в тюрьму фотографию, где были изображены ты и Лычкин в его машине, — тяжело вздохнул Алексей. — А конверт был подписан твоим почерком…
— Ах, сволочь! Сволочь, гадина, скотина! — вскочила с места Инна. — А я не могла найти тот конверт, подумала, что выбросила впопыхах. Он же зашел в комнату якобы за зажигалкой, когда я стояла в прихожей. Значит, он и взял этот конверт. А потом кто-то сфотографировал нас в его машине. Я ехала в женскую консультацию… — Ее губы скривились, она еле сдерживала слезы, вспомнив про неродившегося ребенка. — Я ведь делала аборт именно от него. И похвасталась, что снова беременна… А потом… потом меня напугали в темном подъезде… И произошел выкидыш… Сволочи, гады… Это все они… Сейчас я ему позвоню и все скажу…
Она бросилась к телефону, но Алексей подошел и положил свою ладонь на её пальцы.
— Не надо, — тихо произнес он. — Не надо, Инночка. Это не метод. — Он ответит по-другому. Как надо ответит.
Он смертельно побледнел, глаза его загорелись каким-то дьявольским огнем, и Инне стало даже страшно от этого ужасного взгляда.
— Ты что-то задумал? — одними губами прошептала она. — Не надо, Алешка… Я боюсь за тебя…
— Не бойся, дорогая, — также еле слышно ответил он. — Ничего теперь не бойся. Все страшное у нас позади. Они посмеялись над нами, теперь пришла наша очередь посмеяться всласть…
7.
Евгений Петрович Шервуд сидел, развалившись в мягком кресле, держа в руках семиструнную гитару, перебирал струны и приятным тенорком напевал романс:
— «Белой акации гроздья душистые ночь напролет нас сводили с ума…»
Напротив него сидела его новая пассия, кареглазая Лерочка. Она восторженно глядела на Гнедого и слегка подпевала.
— Как вы прекрасно поете, Евгений Петрович, — щебетала она.
— Да, по вокалу в театральном училище у меня всегда были одни пятерки. Преподаватель говорил мне, что я вполне могу стать шансонье вроде Шарля Азнавура или Леонида Утесова. Но…, — вздохнул он. — Не судьба… Судьба, как видишь, готовила мне роль предпринимателя… А, честно говоря, я жалею о своей несостоявшейся актерской карьере. Что мне все это? — Он холеной рукой с многочисленными перстнями на пухлых пальцах показал интерьер роскошной гостиной с огромной хрустальной старинной люстрой под высоким потолком и картинами в золоченых рамах на стенах. — Суета, бутафория, показуха… Разве в одних деньгах счастье? Искусство превыше всего, Лерочка… А я теперь так далек от этого светлого безоблачного мира…
— Не так уж вы далеки, — возразила Лерочка. — У вас дома бывают такие знаменитости…
Она была права. Не далее, как неделю назад Гнедой в два часа ночи позвонил известному эстрадному певцу Валерию Рудницкому и распорядился, чтобы он немедленно прибыл к нему на дачу развлекать крутую публику. Рудницкий пытался было возражать, но Гнедой грубо оборвал его, сказал, что если не приедет, он труп, что машина уже выехала за ним, и чтобы он немедленно собирался, надев на себя русскую красную рубаху и шелковые шаровары, в которых он недавно выступал в концертном зале «Россия». Перепуганный певец вынужден был согласиться. Его привезли в особняк Гнедого, где уже гудела пьяная и обкуренная братва. Рудницкий встал посередине каминного зала и стал петь свои коронные шлягеры. Братва хлопала в такт и приплясывала. В конце вечера один из братков стал плевать на стодолларовые купюры и наклеивать их на лоб Рудницкого. И тот не мог ничего противопоставить этому, и делал вид, что вакханалия ему вполне по душе… Лерочка также присутствовала на этом «бенефисе» известного певца.
Пребывание в этом же особняке не менее известной эстрадной певицы Дианы Клинг и киноактрисы Дарьи Кареловой, происшедшее несколько месяцев назад, было ещё более драматично, учитывая пол и красоту обеих дам. После выступления и стриптиза было экстравагантное продолжение банкета с множеством весьма оригинальных участников. Карелова хотела после этой славной вечеринки обратиться в прокуратуру, но ей позвонили и вежливо предупредили, что делать этого ни в коем случае не следует, учитывая криминогенность обстановки. Так что пришлось умыться и снова продолжать беззаветно служить искусству…
— Нет, Лерочка, нет, не могу с тобой согласиться, — вздыхал Гнедой. — Если бы ты знала, как я завидую тем, кто может донести до зрителей тепло своей души, свой искрометный талант. Белой, разумеется, завистью, но… тем не менее, завидую… Впрочем, очень поздно, а я так сегодня устал. Пошли в опочивальню, рыбка моя…, — прошептал он и прижал её к себе.
— Евгений Петрович! — в комнату всунулась круглая голова телохранителя. — Там к вам участковый Трынкин явился. Говорит, срочное дело…
— Обалдел он, что ли, в такое время? — искренне возмутился Гнедой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
— Как я тосковал по тебе, — сказал, тяжело дыша, Алексей.
— А я… А я…, — рыдала Инна. — Как мне было плохо и одиноко…
— Но почему же ты мне не написала?
— А почему ты мне не написал?
Алексей улыбнулся, пожал плечами, и их губы снова слились в долгом поцелуе…
Сколько они так просидели, сказать трудно… Наконец, Инна сказала:
— А у меня теперь отдельная квартира.
— Я слышал… Где это?
— Недалеко. Улица Новаторов. Поехали ко мне…
Они пересели снова на передние сидения, и Алексей тронул машину с места.
… В её уютной однокомнатной квартире Алексей сполна оценил слова Барона о том, что только тот, кто побывал за решеткой, сумеет оценить прелести обычной человеческой жизни. Ради этого дня, ради этой ночи можно было бы прожить всю предыдущую жизнь, до того он был счастлив. Они не выясняли отношения, они не говорили о прошлом, они просто любили друг друга и наслаждались друг другом.
— Какой же я был идиот, — только и сумел произнести Алексей, лежа в постели.
— Это я круглая дура, Алешка, — ответила ему Инна. — Просто ревнивая дура… А она…, — начала было Инна, но тут же осеклась, не желая в такую чудесную ночь говорить о плохом.
И все. Снова ласки, снова поцелуи… Потом они полуголые пили шампанское на её уютной маленькой кухоньке.
И только утром за кофе они заговорили о прошлом.
— Да, я жила с этим негодяем Лычкиным, — сказала Инна. — Но я прогнала его вон ещё до знакомства с тобой. А Лариса присутствовала при этом разговоре. Она стала его любовницей, а теперь его фактическая жена. Он теперь крутой, управляющий казино, — помрачнела она. — Потом он неожиданно приехал ко мне, когда тебя арестовали. Предлагал помощь.
— Адвокат мне принес в тюрьму фотографию, где были изображены ты и Лычкин в его машине, — тяжело вздохнул Алексей. — А конверт был подписан твоим почерком…
— Ах, сволочь! Сволочь, гадина, скотина! — вскочила с места Инна. — А я не могла найти тот конверт, подумала, что выбросила впопыхах. Он же зашел в комнату якобы за зажигалкой, когда я стояла в прихожей. Значит, он и взял этот конверт. А потом кто-то сфотографировал нас в его машине. Я ехала в женскую консультацию… — Ее губы скривились, она еле сдерживала слезы, вспомнив про неродившегося ребенка. — Я ведь делала аборт именно от него. И похвасталась, что снова беременна… А потом… потом меня напугали в темном подъезде… И произошел выкидыш… Сволочи, гады… Это все они… Сейчас я ему позвоню и все скажу…
Она бросилась к телефону, но Алексей подошел и положил свою ладонь на её пальцы.
— Не надо, — тихо произнес он. — Не надо, Инночка. Это не метод. — Он ответит по-другому. Как надо ответит.
Он смертельно побледнел, глаза его загорелись каким-то дьявольским огнем, и Инне стало даже страшно от этого ужасного взгляда.
— Ты что-то задумал? — одними губами прошептала она. — Не надо, Алешка… Я боюсь за тебя…
— Не бойся, дорогая, — также еле слышно ответил он. — Ничего теперь не бойся. Все страшное у нас позади. Они посмеялись над нами, теперь пришла наша очередь посмеяться всласть…
7.
Евгений Петрович Шервуд сидел, развалившись в мягком кресле, держа в руках семиструнную гитару, перебирал струны и приятным тенорком напевал романс:
— «Белой акации гроздья душистые ночь напролет нас сводили с ума…»
Напротив него сидела его новая пассия, кареглазая Лерочка. Она восторженно глядела на Гнедого и слегка подпевала.
— Как вы прекрасно поете, Евгений Петрович, — щебетала она.
— Да, по вокалу в театральном училище у меня всегда были одни пятерки. Преподаватель говорил мне, что я вполне могу стать шансонье вроде Шарля Азнавура или Леонида Утесова. Но…, — вздохнул он. — Не судьба… Судьба, как видишь, готовила мне роль предпринимателя… А, честно говоря, я жалею о своей несостоявшейся актерской карьере. Что мне все это? — Он холеной рукой с многочисленными перстнями на пухлых пальцах показал интерьер роскошной гостиной с огромной хрустальной старинной люстрой под высоким потолком и картинами в золоченых рамах на стенах. — Суета, бутафория, показуха… Разве в одних деньгах счастье? Искусство превыше всего, Лерочка… А я теперь так далек от этого светлого безоблачного мира…
— Не так уж вы далеки, — возразила Лерочка. — У вас дома бывают такие знаменитости…
Она была права. Не далее, как неделю назад Гнедой в два часа ночи позвонил известному эстрадному певцу Валерию Рудницкому и распорядился, чтобы он немедленно прибыл к нему на дачу развлекать крутую публику. Рудницкий пытался было возражать, но Гнедой грубо оборвал его, сказал, что если не приедет, он труп, что машина уже выехала за ним, и чтобы он немедленно собирался, надев на себя русскую красную рубаху и шелковые шаровары, в которых он недавно выступал в концертном зале «Россия». Перепуганный певец вынужден был согласиться. Его привезли в особняк Гнедого, где уже гудела пьяная и обкуренная братва. Рудницкий встал посередине каминного зала и стал петь свои коронные шлягеры. Братва хлопала в такт и приплясывала. В конце вечера один из братков стал плевать на стодолларовые купюры и наклеивать их на лоб Рудницкого. И тот не мог ничего противопоставить этому, и делал вид, что вакханалия ему вполне по душе… Лерочка также присутствовала на этом «бенефисе» известного певца.
Пребывание в этом же особняке не менее известной эстрадной певицы Дианы Клинг и киноактрисы Дарьи Кареловой, происшедшее несколько месяцев назад, было ещё более драматично, учитывая пол и красоту обеих дам. После выступления и стриптиза было экстравагантное продолжение банкета с множеством весьма оригинальных участников. Карелова хотела после этой славной вечеринки обратиться в прокуратуру, но ей позвонили и вежливо предупредили, что делать этого ни в коем случае не следует, учитывая криминогенность обстановки. Так что пришлось умыться и снова продолжать беззаветно служить искусству…
— Нет, Лерочка, нет, не могу с тобой согласиться, — вздыхал Гнедой. — Если бы ты знала, как я завидую тем, кто может донести до зрителей тепло своей души, свой искрометный талант. Белой, разумеется, завистью, но… тем не менее, завидую… Впрочем, очень поздно, а я так сегодня устал. Пошли в опочивальню, рыбка моя…, — прошептал он и прижал её к себе.
— Евгений Петрович! — в комнату всунулась круглая голова телохранителя. — Там к вам участковый Трынкин явился. Говорит, срочное дело…
— Обалдел он, что ли, в такое время? — искренне возмутился Гнедой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104