— Этот будет летать.
И вот я вылетаю самостоятельно. Выруливаю на старт, взлетаю, делаю круг, иду на посадку, снова выруливаю на старт и взлетаю вновь.
Все хорошо. Летаю сам, без инструктора.,? Товарищи встречают меня радостными возгласами, жмут руки, хлопают по плечам. А сосед по койке, рослый белобрысый парень, большой любитель вечером попеть, а утром подольше поспать, быстро повязывает голову большим носовым платком и жеманно, как робкая застенчивая девушка, протягивает мне большой букет полевых цветов.
— Юному чкаловцу, отважному покорителю голубых трасс — от девушек города Уфы. Восхищены и покорены. Ждем в ЦПКО на танцы.
Все весело смеются. Смеюсь и я, но букет все-таки беру. Подношу цветы к лицу, всей грудью вдыхаю терпкий степной аромат и вдруг укалываюсь обо что-то колючее, жесткое. Непроизвольно отдергиваю букет и вижу, как ребята прямо покатываются со смеху. Сначала я ничего не могу понять, но потом наконец догадываюсь. Разворачиваю букет, а там — огромный малиново-красный цветок татарника! Колючий, как еж. Такой не то что нос, пятки до крови проколет!
— Это чтобы не очень задавался, — объясняют те, кто уже в состоянии говорить. — Чтобы нос не задирал. А то ты небось уже на Северный полюс сегодня собираться начнешь. Как-никак-летал…
Хотя мне и не очень смешно, но я улыбаюсь, шучу. Знаю, обижаться на это нельзя. Это — от чистого сердца. Тут каждого встречают с подковыркой. Чтоб не очень гордился. Чтоб не забывал: в жизни бывают не только цветочки…
Неожиданно сталкиваюсь со стариком-сторожем. Он и здесь со своей неразлучной трехлинейкой, в съехавшем набок потрепанном треухе. Глядит на меня маленькими ласковыми глазами и не знает, что сказать. Наконец вспоминает о кисете, торопливо лезет в карман и предлагает закурить. Но я, к сожалению, не курю.
Вечером в лагере только и разговоров было как о полетах. Хвастались, естественно, здорово. Только мне почему-то не хотелось говорить. Я забрался в свою палатку, разделся и лег в постель. И едва успел закрыть глаза, как опять «оказался» в самолете.
Первый полет!..
За долгую летную жизнь было всякое: и первый боевой вылет, и первый сбитый самолет противника, и страшные, непередаваемые мгновения в горящей машине, но ничто не смогло вытеснить из памяти первый мой полет. Он остался во мне навсегда до мельчайших подробностей. Как первое ощущение высоты. Как первое прикосновение к небу. Как вечная, прекрасная мечта джигита об оседланном коне…
Глава четвертая
«Если завтра война»
Солнце медленно опускалось за горизонт: еще один горячий день подходил к концу, аэродром постепенно затихал…
Поставив самолеты в ангары, мы построились и, довольные своими успехами, запели песню. Никто нас пока не учил строю и строевому шагу, но шли мы ровно, широко отмахивая руками.
И далеко-далеко над лугами и лесами звенели слова нашей песни:
Белая армия, черный барон
Снова готовят нам царский трон.
Но от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней.
Припев гремел еще громче:
Так пусть же Красная
Сжимает властно
Свой штык мозолистой рукой,
И все должны мы
Неудержимо
Идти в последний смертный бой!
Нам хотелось, чтобы нас слышала вся земля, и мы не жалели глоток. Я до сих пор люблю эту звонкую, героическую песню. В последние годы ее почему-то не поют, а зря. Ведь действительно — «от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней».
И не только «до британских»!
Наша славная Советская Армия сегодня — сильнейшая армия в мире!..
С песней мы пришли в лагерь, остановились у столовой. Быстро поужинав, я побежал в свою палатку. Там под подушкой меня дожидается интересная книжка про летчиков. Пока не совсем стемнело, хочу немного почитать.
В палатке я застал моего веселого соседа по койке. Но сегодня ему было не до шуток. Привалившись боком к железной спинке кровати, он неторопливо пощипывал струны гитары и, глядя в брезентовый потолок палатки, что-то тихо пел. Я прислушался:
Дивлюсь я на небо тай думку гадаю:
Чому я не сокил, чому не литаю,
Чому мени, боже, ти крила не дав?
Я б землю покинув и в небо злитав…
Песня украинская — тихая, задумчивая. И пел ее парень с таким чувством, с такой болью, что, распаленный сумасшедшим днем, а потом громкой красноармейской песней и лихой маршировкой, я вдруг как-то сник и, боясь помещать ему, робко прошел к своей койке.
И тут я вспомнил, что у моего дружка недавно случилась неприятность. Такая неприятность, что хуже некуда. За недисциплинированность в воздухе инструктор Петров отстранил его от полетов. Не навсегда, но отстранил. «Посиди-ка, — говорит, — пока на земле. Может, остынешь». А за что, спрашивается? Только за то, что атаковал в воздухе какого-то растяпу! Тот, правда, чуть не свалился на землю, но ведь все обошлось…
Жалко мне парня, очень жалко. Из таких, говорят, выходят настоящие орлы.
— Сходил бы поужинал, — советую я ему, — наши уже кончают.
— Не хочется что-то… А вернее — не заработал. Парень закуривает и ложится на койку.
— Тебе хорошо, ты летаешь, а тут загорай…
— Сам виноват!
— Сам. Не отказываюсь. Но от этого не легче.
— Пошел бы к Петрову. Он мужик что надо.
— Не могу.
— Гордость, значит?
— Может, гордость, а может, глупое упрямство. Осел, одним словом!
— Ну, ты это уж чересчур!
— И все-таки я летать буду. Буду!..
С улицы донеслись возбужденные голоса товарищей. Они уже поужинали и, видно, сейчас ввалятся к нам. К этому мы привыкли, и они, должно быть, тоже. А вот и они!
Вскоре в нашей маленькой палатке стало тесно. Шутки и смех сотрясают тонкий брезент. Опять звучит гитара, и наши «штатные» запевалы лихо подхватывают:
Если завтра война, если враг нападет,
Если темная сила нагрянет, —
Как один человек, весь советский народ
За свободную Родину встанет!
Припев подхватывают все. Вместе со всеми пою и я:
На земле, в небесах и на море
Наш напев и могуч и суров:
— Если завтра война,
Если завтра в поход, —
Будь сегодня к походу готов!
А в воздухе действительно пахло порохом. Тучи сгущались. Ведь это была осень 1940 года, когда войска фашистской Германии свободно разгуливали уже почти по всей Европе, в том числе по таким странам, как Чехословакия, Австрия, Польша, Норвегия, Дания, Бельгия, Голландия, Франция… Да, да, и Франция! Ведь еще 14 июня гитлеровские войска вступили в Париж!
В эти тревожные месяцы я много думал о цели жизни, о своем месте в ней. Хорошо, что я поступил в аэроклуб и уже почти освоил летное дело! Придет час — и Родине потребуются мои знания, моя смелость, мои крылья. Но что делать сейчас? Что выбрать; самолет или паровоз, небо или стальные рельсы? Конечно, самолет, небо! Но как быть с техникумом? Бросить?
Об этом я думал все чаще и чаще. Вот и сейчас, товарищи поют, а я думаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
И вот я вылетаю самостоятельно. Выруливаю на старт, взлетаю, делаю круг, иду на посадку, снова выруливаю на старт и взлетаю вновь.
Все хорошо. Летаю сам, без инструктора.,? Товарищи встречают меня радостными возгласами, жмут руки, хлопают по плечам. А сосед по койке, рослый белобрысый парень, большой любитель вечером попеть, а утром подольше поспать, быстро повязывает голову большим носовым платком и жеманно, как робкая застенчивая девушка, протягивает мне большой букет полевых цветов.
— Юному чкаловцу, отважному покорителю голубых трасс — от девушек города Уфы. Восхищены и покорены. Ждем в ЦПКО на танцы.
Все весело смеются. Смеюсь и я, но букет все-таки беру. Подношу цветы к лицу, всей грудью вдыхаю терпкий степной аромат и вдруг укалываюсь обо что-то колючее, жесткое. Непроизвольно отдергиваю букет и вижу, как ребята прямо покатываются со смеху. Сначала я ничего не могу понять, но потом наконец догадываюсь. Разворачиваю букет, а там — огромный малиново-красный цветок татарника! Колючий, как еж. Такой не то что нос, пятки до крови проколет!
— Это чтобы не очень задавался, — объясняют те, кто уже в состоянии говорить. — Чтобы нос не задирал. А то ты небось уже на Северный полюс сегодня собираться начнешь. Как-никак-летал…
Хотя мне и не очень смешно, но я улыбаюсь, шучу. Знаю, обижаться на это нельзя. Это — от чистого сердца. Тут каждого встречают с подковыркой. Чтоб не очень гордился. Чтоб не забывал: в жизни бывают не только цветочки…
Неожиданно сталкиваюсь со стариком-сторожем. Он и здесь со своей неразлучной трехлинейкой, в съехавшем набок потрепанном треухе. Глядит на меня маленькими ласковыми глазами и не знает, что сказать. Наконец вспоминает о кисете, торопливо лезет в карман и предлагает закурить. Но я, к сожалению, не курю.
Вечером в лагере только и разговоров было как о полетах. Хвастались, естественно, здорово. Только мне почему-то не хотелось говорить. Я забрался в свою палатку, разделся и лег в постель. И едва успел закрыть глаза, как опять «оказался» в самолете.
Первый полет!..
За долгую летную жизнь было всякое: и первый боевой вылет, и первый сбитый самолет противника, и страшные, непередаваемые мгновения в горящей машине, но ничто не смогло вытеснить из памяти первый мой полет. Он остался во мне навсегда до мельчайших подробностей. Как первое ощущение высоты. Как первое прикосновение к небу. Как вечная, прекрасная мечта джигита об оседланном коне…
Глава четвертая
«Если завтра война»
Солнце медленно опускалось за горизонт: еще один горячий день подходил к концу, аэродром постепенно затихал…
Поставив самолеты в ангары, мы построились и, довольные своими успехами, запели песню. Никто нас пока не учил строю и строевому шагу, но шли мы ровно, широко отмахивая руками.
И далеко-далеко над лугами и лесами звенели слова нашей песни:
Белая армия, черный барон
Снова готовят нам царский трон.
Но от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней.
Припев гремел еще громче:
Так пусть же Красная
Сжимает властно
Свой штык мозолистой рукой,
И все должны мы
Неудержимо
Идти в последний смертный бой!
Нам хотелось, чтобы нас слышала вся земля, и мы не жалели глоток. Я до сих пор люблю эту звонкую, героическую песню. В последние годы ее почему-то не поют, а зря. Ведь действительно — «от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней».
И не только «до британских»!
Наша славная Советская Армия сегодня — сильнейшая армия в мире!..
С песней мы пришли в лагерь, остановились у столовой. Быстро поужинав, я побежал в свою палатку. Там под подушкой меня дожидается интересная книжка про летчиков. Пока не совсем стемнело, хочу немного почитать.
В палатке я застал моего веселого соседа по койке. Но сегодня ему было не до шуток. Привалившись боком к железной спинке кровати, он неторопливо пощипывал струны гитары и, глядя в брезентовый потолок палатки, что-то тихо пел. Я прислушался:
Дивлюсь я на небо тай думку гадаю:
Чому я не сокил, чому не литаю,
Чому мени, боже, ти крила не дав?
Я б землю покинув и в небо злитав…
Песня украинская — тихая, задумчивая. И пел ее парень с таким чувством, с такой болью, что, распаленный сумасшедшим днем, а потом громкой красноармейской песней и лихой маршировкой, я вдруг как-то сник и, боясь помещать ему, робко прошел к своей койке.
И тут я вспомнил, что у моего дружка недавно случилась неприятность. Такая неприятность, что хуже некуда. За недисциплинированность в воздухе инструктор Петров отстранил его от полетов. Не навсегда, но отстранил. «Посиди-ка, — говорит, — пока на земле. Может, остынешь». А за что, спрашивается? Только за то, что атаковал в воздухе какого-то растяпу! Тот, правда, чуть не свалился на землю, но ведь все обошлось…
Жалко мне парня, очень жалко. Из таких, говорят, выходят настоящие орлы.
— Сходил бы поужинал, — советую я ему, — наши уже кончают.
— Не хочется что-то… А вернее — не заработал. Парень закуривает и ложится на койку.
— Тебе хорошо, ты летаешь, а тут загорай…
— Сам виноват!
— Сам. Не отказываюсь. Но от этого не легче.
— Пошел бы к Петрову. Он мужик что надо.
— Не могу.
— Гордость, значит?
— Может, гордость, а может, глупое упрямство. Осел, одним словом!
— Ну, ты это уж чересчур!
— И все-таки я летать буду. Буду!..
С улицы донеслись возбужденные голоса товарищей. Они уже поужинали и, видно, сейчас ввалятся к нам. К этому мы привыкли, и они, должно быть, тоже. А вот и они!
Вскоре в нашей маленькой палатке стало тесно. Шутки и смех сотрясают тонкий брезент. Опять звучит гитара, и наши «штатные» запевалы лихо подхватывают:
Если завтра война, если враг нападет,
Если темная сила нагрянет, —
Как один человек, весь советский народ
За свободную Родину встанет!
Припев подхватывают все. Вместе со всеми пою и я:
На земле, в небесах и на море
Наш напев и могуч и суров:
— Если завтра война,
Если завтра в поход, —
Будь сегодня к походу готов!
А в воздухе действительно пахло порохом. Тучи сгущались. Ведь это была осень 1940 года, когда войска фашистской Германии свободно разгуливали уже почти по всей Европе, в том числе по таким странам, как Чехословакия, Австрия, Польша, Норвегия, Дания, Бельгия, Голландия, Франция… Да, да, и Франция! Ведь еще 14 июня гитлеровские войска вступили в Париж!
В эти тревожные месяцы я много думал о цели жизни, о своем месте в ней. Хорошо, что я поступил в аэроклуб и уже почти освоил летное дело! Придет час — и Родине потребуются мои знания, моя смелость, мои крылья. Но что делать сейчас? Что выбрать; самолет или паровоз, небо или стальные рельсы? Конечно, самолет, небо! Но как быть с техникумом? Бросить?
Об этом я думал все чаще и чаще. Вот и сейчас, товарищи поют, а я думаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59