ты брат несравненной Милосветы, которой навек подвластно мое сердце.
Зелиан признался в том и соответствовал Баламиру в дружеских приветствиях.
Восторг короля уннского был несколько продолжителен, и старик нашелся принужденным оный нарушить и принудить Зелиана к продолжению повести.
— Пустынник поразил меня своими словами. Я повергся пред ним на колена и употребил всевозможные убеждения для исходатайствования себе прощения и дозволения видеться с Милосветою. Огорчение мое смягчило его, он жалел о мне, но, однако, не мог пременить того, что единожды уже воспоследовало.
— Намерения твои,— сказал он мне,— клонившиеся к похищению сестры твоей, принудили меня совершить действие, полагающее величайшее препятствие в свидании твоем с нею. Хотя ты можешь ее видеть, но сие не удержит тебя от разговоров с нею, а как скоро скажешь ты ей одно слово и она узнает, что ты ей брат, в ту минуту нанесешь ты ей крайнее несчастие: в ту минуту она пропадет в глазах твоих, и едва ли ты во всю жизнь свою ее увидишь. Теперь рассуждай, пристойно ли желать тебе с нею свидания?
— По крайней мере, я могу взирать на нее посредством моей шляпы так, что она меня не увидит,— говорил я.
Пустынник старался всеми силами удерживать меня от свидания, а я — убеждать его, так что он напоследок принужден был мне «сказать:
— Вижу я, что определенного судьбою никто убежать не может. Я чувствую, что свидание твое будет бедственно для Милосветы и огорчительно для самого тебя. Но как известно мне, что ты не можешь управлять своими желаниями, то и без меня пройдешь во дворец к ней, почему должно мне лишь предохранить Милосвету, чтоб ты вечно не учинил ее несчастною. Еще припоминаю тебе: удержись скидать во дворце твою шляпу, может быть, сие сохранит тебя от разговора с нею. Сверх того, возьми сей таинственный перстень, но дай мне клятву возвратить оный мне после свидания твоего, какими бы следствиями оное не окончилось.
Я учинил ему в том величайшие клятвы, принял перстень, благодарил его и бежал во дворец.
Я нашел сестру мою одну во внутренних ее покоях, и сколь она ни переменилась во время нашей разлуки, ибо красота ее достигла на верх совершенств, но я узнал ее. Долго утешался я, взирая на нее и примечая ее упражнения. Она рассматривала некоторые учреждения, относящиеся к благоденствию ее подданных.
— О боги,— сказала она, окончивши свое чтение,— я достигла до крайнего степени блаженства, ибо могу делать благодеяния целому народу. Но сие высочайшее утешение души добродетельной не приносит мне совершенного спокойствия. Я всем помогаю, кроме моих любезных, но родители мои, может быть, окружены бедствиями, нищетою и презрением. Я не знаю их, не вижу средств узнать, и они, может быть, не воображают, что дочь их на престоле. Еще в младенчестве своем имела я утешение знать моего брата, но и тот погиб; для того, впрочем, не оставил бы он меня в неизвестности о себе. Ах, Зелиан, ты один был вместо всех моих родственников, и тебя только могу я оплакивать!
Слезы потекли из очей ее при сем слове. Сердце мое вострепетало от радости и жалости. Я забыл завещание пустынниково и вскричал:
— Я здесь, любезная сестра!
Голос мой привел ее в изумление: она пришла в ужас, в котором я, не хотя ее оставить, снял с себя шляпу и бросился к ней с объятиями. Она узнала меня, и в восхищении нашем наговорили мы много беспорядочных слов. Однако ж радость моя недолго продолжалась: невидимка-шляпа, которую я держал в руке, вырвалась и обратилась в дым, приведший сестру мою в смертельный обморок. Я бросился к ней на помощь, но дым покрыл ее и исчез с нею.
Не можно описать тогдашнего моего смятения и горести. Я проклинал мою невоздержанность, рвал на себе волосы и кричал как сумасшедший.
— Опомнись, — сказал мне пустынник, представший ко мне в то мгновение ока,— твой крик может повергнуть тебя в бедствие: ты зашел во внутренние царские покои посредством невидимости, тебя никто здесь не знает. Увидя тебя, сочтут за злодея, в чем и не можно тебе оправдаться, когда царица их во время прихода твоего пропала: и так ты подвергнешься неизбежной казни. Подай мне перстень и последуй за мною, я проведу тебя в потайные двери.
Я подал ему перстень и предался его водительству.
Не правду ли сказывал я тебе — говорил он мне идучи.— Вот следствие твоего непослушания.
Я просил его, по крайней мере, уведомить меня, что воспоследовало с сестрою моею и жива ли она.
Пустынник мне не хотел ничего сказать о том, а повелел идти в боговещалище и вопросить.
— Может быть, там узнаешь ты желаемое,— сказал он мне и оставил меня в толпе народа на городской площади.
Все сие произошло так скоропостижно, что я почти вмиг лишился сестры, выведен из дворца и потерял из глаз пустынника. Я имел довольное основание думать, что сей почтенный муж изрядный волшебник, но мысль сия не уменьшила причины к горести о судьбе сестры моей.
Алавар нашел меня погруженного в глубокую печаль и спрашивал о причине оной. Я рассказал ему все, что со мною случилось. Он удивлялся, желал разогнать мое уныние и советовал мне последовать наставлению пустынникову о посещении боговещалища.
— Приключения ваши весьма чудны,— говорил он,— все в них чрезъестественно, а потому кто может разверзти мрачность, оные покрывающую, кроме изречения поклоняемого здесь божества? Пойдем в славное сие боговещалище, и если не получим желаемого, по крайней мере, принесем усердные моления к бессмертным, никогда не оставляющим вотще прошения, истекающего от чистого сердца. Положим, что вы ничего не узнаете о Милосвете, но вы можете умягчить гнев небес, если оные чем-либо раздражили, а сие благословит впоследствии ваши искания желаемым успехом.
Я нашел Алаваровы слова справедливыми, и как я и кроме того находил основание верить сказанному пустынником, то, запасшись нужным для жертвоприношения, отправился с моим товарищем ко храму Золотой Бабы.
Храм ее стоял на берегу, орошаемом священными водами реки Буга, воздвигнутый из белого мрамора по еллинскому устроению. Стража препроводила нас к верховному жрецу, и мы приняты были от него весьма ласково. Он, толкуя нам о свойстве божества, которому служил, старался внушить нам благоговение при жертвоприношении, а больше того, выведать причины вопросов, кои мы предложить были намерены. Однако ж я, наслышавшись об обманах, какие в таковых случаях искусные жрецы в других местах употребляют для выманивания у вопрошающих денег, сколько можно старался быть скромнее, ибо мне желалось получить истинный, а не подложный ответ.
Мы отдали жрецу приготовленное к жертвоприношению с прибавлением довольного числа золотых денег для доставления других жертв, если сии не найдет он способными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
Зелиан признался в том и соответствовал Баламиру в дружеских приветствиях.
Восторг короля уннского был несколько продолжителен, и старик нашелся принужденным оный нарушить и принудить Зелиана к продолжению повести.
— Пустынник поразил меня своими словами. Я повергся пред ним на колена и употребил всевозможные убеждения для исходатайствования себе прощения и дозволения видеться с Милосветою. Огорчение мое смягчило его, он жалел о мне, но, однако, не мог пременить того, что единожды уже воспоследовало.
— Намерения твои,— сказал он мне,— клонившиеся к похищению сестры твоей, принудили меня совершить действие, полагающее величайшее препятствие в свидании твоем с нею. Хотя ты можешь ее видеть, но сие не удержит тебя от разговоров с нею, а как скоро скажешь ты ей одно слово и она узнает, что ты ей брат, в ту минуту нанесешь ты ей крайнее несчастие: в ту минуту она пропадет в глазах твоих, и едва ли ты во всю жизнь свою ее увидишь. Теперь рассуждай, пристойно ли желать тебе с нею свидания?
— По крайней мере, я могу взирать на нее посредством моей шляпы так, что она меня не увидит,— говорил я.
Пустынник старался всеми силами удерживать меня от свидания, а я — убеждать его, так что он напоследок принужден был мне «сказать:
— Вижу я, что определенного судьбою никто убежать не может. Я чувствую, что свидание твое будет бедственно для Милосветы и огорчительно для самого тебя. Но как известно мне, что ты не можешь управлять своими желаниями, то и без меня пройдешь во дворец к ней, почему должно мне лишь предохранить Милосвету, чтоб ты вечно не учинил ее несчастною. Еще припоминаю тебе: удержись скидать во дворце твою шляпу, может быть, сие сохранит тебя от разговора с нею. Сверх того, возьми сей таинственный перстень, но дай мне клятву возвратить оный мне после свидания твоего, какими бы следствиями оное не окончилось.
Я учинил ему в том величайшие клятвы, принял перстень, благодарил его и бежал во дворец.
Я нашел сестру мою одну во внутренних ее покоях, и сколь она ни переменилась во время нашей разлуки, ибо красота ее достигла на верх совершенств, но я узнал ее. Долго утешался я, взирая на нее и примечая ее упражнения. Она рассматривала некоторые учреждения, относящиеся к благоденствию ее подданных.
— О боги,— сказала она, окончивши свое чтение,— я достигла до крайнего степени блаженства, ибо могу делать благодеяния целому народу. Но сие высочайшее утешение души добродетельной не приносит мне совершенного спокойствия. Я всем помогаю, кроме моих любезных, но родители мои, может быть, окружены бедствиями, нищетою и презрением. Я не знаю их, не вижу средств узнать, и они, может быть, не воображают, что дочь их на престоле. Еще в младенчестве своем имела я утешение знать моего брата, но и тот погиб; для того, впрочем, не оставил бы он меня в неизвестности о себе. Ах, Зелиан, ты один был вместо всех моих родственников, и тебя только могу я оплакивать!
Слезы потекли из очей ее при сем слове. Сердце мое вострепетало от радости и жалости. Я забыл завещание пустынниково и вскричал:
— Я здесь, любезная сестра!
Голос мой привел ее в изумление: она пришла в ужас, в котором я, не хотя ее оставить, снял с себя шляпу и бросился к ней с объятиями. Она узнала меня, и в восхищении нашем наговорили мы много беспорядочных слов. Однако ж радость моя недолго продолжалась: невидимка-шляпа, которую я держал в руке, вырвалась и обратилась в дым, приведший сестру мою в смертельный обморок. Я бросился к ней на помощь, но дым покрыл ее и исчез с нею.
Не можно описать тогдашнего моего смятения и горести. Я проклинал мою невоздержанность, рвал на себе волосы и кричал как сумасшедший.
— Опомнись, — сказал мне пустынник, представший ко мне в то мгновение ока,— твой крик может повергнуть тебя в бедствие: ты зашел во внутренние царские покои посредством невидимости, тебя никто здесь не знает. Увидя тебя, сочтут за злодея, в чем и не можно тебе оправдаться, когда царица их во время прихода твоего пропала: и так ты подвергнешься неизбежной казни. Подай мне перстень и последуй за мною, я проведу тебя в потайные двери.
Я подал ему перстень и предался его водительству.
Не правду ли сказывал я тебе — говорил он мне идучи.— Вот следствие твоего непослушания.
Я просил его, по крайней мере, уведомить меня, что воспоследовало с сестрою моею и жива ли она.
Пустынник мне не хотел ничего сказать о том, а повелел идти в боговещалище и вопросить.
— Может быть, там узнаешь ты желаемое,— сказал он мне и оставил меня в толпе народа на городской площади.
Все сие произошло так скоропостижно, что я почти вмиг лишился сестры, выведен из дворца и потерял из глаз пустынника. Я имел довольное основание думать, что сей почтенный муж изрядный волшебник, но мысль сия не уменьшила причины к горести о судьбе сестры моей.
Алавар нашел меня погруженного в глубокую печаль и спрашивал о причине оной. Я рассказал ему все, что со мною случилось. Он удивлялся, желал разогнать мое уныние и советовал мне последовать наставлению пустынникову о посещении боговещалища.
— Приключения ваши весьма чудны,— говорил он,— все в них чрезъестественно, а потому кто может разверзти мрачность, оные покрывающую, кроме изречения поклоняемого здесь божества? Пойдем в славное сие боговещалище, и если не получим желаемого, по крайней мере, принесем усердные моления к бессмертным, никогда не оставляющим вотще прошения, истекающего от чистого сердца. Положим, что вы ничего не узнаете о Милосвете, но вы можете умягчить гнев небес, если оные чем-либо раздражили, а сие благословит впоследствии ваши искания желаемым успехом.
Я нашел Алаваровы слова справедливыми, и как я и кроме того находил основание верить сказанному пустынником, то, запасшись нужным для жертвоприношения, отправился с моим товарищем ко храму Золотой Бабы.
Храм ее стоял на берегу, орошаемом священными водами реки Буга, воздвигнутый из белого мрамора по еллинскому устроению. Стража препроводила нас к верховному жрецу, и мы приняты были от него весьма ласково. Он, толкуя нам о свойстве божества, которому служил, старался внушить нам благоговение при жертвоприношении, а больше того, выведать причины вопросов, кои мы предложить были намерены. Однако ж я, наслышавшись об обманах, какие в таковых случаях искусные жрецы в других местах употребляют для выманивания у вопрошающих денег, сколько можно старался быть скромнее, ибо мне желалось получить истинный, а не подложный ответ.
Мы отдали жрецу приготовленное к жертвоприношению с прибавлением довольного числа золотых денег для доставления других жертв, если сии не найдет он способными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153