А я его жена! Как вы можете сравнивать!
Хакстхаузен замолчал.
– Впрочем, вы правы, я не хочу раздражать короля, я покорюсь и завтра же уеду.
Обрадованный посол хотел было встать и уйти с этой вестью, но Козель вдруг опять вспылила, топнула ногой.
– Они не посмеют принудить меня к этому, король, сам король не решится, не может быть! Нет! Нет!
Хакстхаузен успокаивал ее, она как будто смирялась, но тут же опять начинала упорствовать, пылая гневом. Три раза Козель меняла свое решение, а напоследок заявила уставшему уже от этих переговоров Хакстхаузену:
– Я не поеду, останусь, пусть применят силу, если посмеют.
– Одумайтесь, графиня, ради бога, одумайтесь, что я скажу Флеммингу?
– Скажите ему, что я ехать не хочу.
Делать было нечего, барон отправился к генералу сообщить ему прискорбную весть.
Флемминг огорчился, ему, по-видимому, не хотелось применять силу. После долгих размышлений он попросил Хакстхаузена еще раз попытаться уговорить графиню.
У барона была незамужняя сестра Эмилия, жившая вместе с ним, женщина степенная и нрава кроткого; на этот раз он пошел не один, а с нею. Оба в течение нескольких часов убеждали графиню, что, проявив покорность, она ничего не теряет, а, бунтуя, может повредить себе. Анна то соглашалась с ними, то с новой силой начинала возмущаться бесчеловечностью короля. Три раза уходили они, получив ее обещание уехать добровольно, и все три раза она возвращала их с порога. Графиня, по-видимому, раздумывала, взвешивала, не зная, на что решиться.
Флемминг, услышав, что Анна Козель наотрез отказалась ехать, дал ей еще два дня на размышление. На третий день он приехал к ней сам. Графине доложили о нем, и она вышла к нему в черном платье, с заплаканными глазами, но сохраняя полное достоинство. Флемминг поздоровался с ней по всем правилам придворного этикета, но весьма холодно, с самообладанием искушенного дипломата.
– Вы ставите меня, графиня, в пренеприятнейшее положение, – заговорил он спокойно, – чем больше я убеждаюсь, что вы причисляете меня к своим недругам, тем сильнее хочется мне уберечь вас от неприятностей. Я задержал приказ короля на несколько дней и теперь принес его вам. Если вы не захотите подчиниться, ничего не поделаешь, придется выполнять его любыми средствами. Это приказ моего государя. Король в пути, он не желает застать вас в Дрездене.
Стоявшая у окна Козель увидела на улице у своего дома конный отряд королевской стражи. Черные глаза ее сверкнули, но она сдержалась. Графиня взглянула на письмо.
– Я тотчас еду! – сказала она с легким поклоном. – Можете верить моему слову.
Флемминг спрятал письмо, поклонился и вышел, стража отбыла вслед за ним.
Час спустя графиня Козель вся в слезах, забившись в угол экипажа, ехала в Пильниц. Все это произошло до того, как король выехал из Варшавы. Легкомысленному и бесчувственному Августу все же не хотелось расстаться с Анной Козель, не оказав ей должного внимания после стольких лет совместной жизни. Его смущало то, что Анна не подала ни малейшего повода для разрыва; она была безупречной, и вся вина ложилась на него.
После того как Левендаль потерпел фиаско, решено было послать к графине с той же целью Вацдорфа и услужливого, но недалекого ван Тинена, – к его помощи король иногда прибегал, хотя терпеть его не мог. Вацдорф, которого король тоже с трудом выносил и называл «мужиком из Мансфельда», был невоспитан и груб. При дворе Вацдорф влияния почти не имел, но ему покровительствовал Флемминг.
В один прекрасный день, когда графиня меньше всего ждала этого, Вацдорф явился в Пильниц. Он с шумом ворвался в дом уже не опасной ему женщины, вообразив, что, раз участь ее в его руках, он может позволить себе все что вздумается. Единственным оправданием его неподобающего поведения было то, что приехал он изрядно захмелевший. По одному тому, что он вошел без доклада в комнату, графиня узнала «мужика из Мансфельда».
– Дорогая графиня, – воскликнул он, весело смеясь, еще с порога, – радуйтесь, я к вам послом от его величества короля и привез отличные вести. Король мог бы, конечно, не вступать с вами ни в какие переговоры, но, как государь мягкосердечный, он желает расстаться с вами мирно и по обоюдному согласию. Вы слышите?
– Слышу, но ничего не понимаю, – высокомерно ответила Козель.
– А вы прелестны, как всегда, – продолжал Вацдорф. Он подошел к ней, и хотел, было, взять ее руку, но передумал, решив, что лучше поцеловать в щеку. Однако прежде чем он успел это сделать, Козель отскочила, закатив ему своей красивой ручкой звонкую пощечину.
– Значит, так, – сказал он.
– Да, так, – ответила Козель, указывая на дверь, – королю надо бы знать, что подобных грубиянов посылать ко мне не следует.
Вацдорф ничего на это не ответил, потер рукой щеку, потом положил шляпу на стол и остался.
– Предадим все забвению, – сказал он, – я не мстителен, к тому же пощечина, нанесенная такой прелестной ручкой, не может обесчестить, напротив…
«Мужик из Мансфельда» остался даже обедать и пытался выполнить свою миссию наиглупейшим способом: он предлагал графине самые блестящие условия, требуя взамен сердце. Козель расхохоталась ему в лицо, и он, протрезвев, уехал не солоно хлебавши.
Анна хотела послать королю жалобу на Вацдорфа и Левендаля, но раздумала; Вацдорф ведал в то время финансами, добывал деньги, бороться с ним было трудно..
Спустя некоторое время прислали ван Тинена; о нем ходили при дворе слухи, что он без памяти влюблен в Козель, графиня относилась к нему неплохо, но король его не переносил, ибо тот слишком много позволял себе, менторским тоном давая Августу советы.
Однажды Август во хмелю чуть не убил его собственными руками, вернее ногами. Дело было так: Август успел опорожнить немало кубков, когда на пороге его кабинета появился ван Тинен. Вицтум, отлично знавший характер короля и его отношение к каждому из придворных, остерег ван Тинена:
– Король не любит вас, не лезьте ему на глаза.
Ван Тинен не послушался доброго совета и вошел. Август поморщился. Немного погодя расхрабрившийся ван Тинен принялся разглагольствовать. Король молча отвернулся от него. Тогда он зашел с другой стороны и подлез прямо под руку исполина короля. Присутствующие, видя, как сверкают глаза Августа, рады были бы остановить неосмотрительного ван Тинена, но тот, казалось, сам лез на рожон. С трудом сдерживаясь, король слушал его надоедливую трескотню, потом сам заговорил, но ван Тинен прервал его. Так повторялось несколько раз. И вот Август, как разъяренный вепрь, повернулся к ван Тинену и, наступая на него, оттеснил в самый угол кабинета. В ужасе пятясь, ван Тинен, бледный как труп, прислонился к стене, король схватил его за шиворот, повалил на пол и в остервенении стал топтать ногами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Хакстхаузен замолчал.
– Впрочем, вы правы, я не хочу раздражать короля, я покорюсь и завтра же уеду.
Обрадованный посол хотел было встать и уйти с этой вестью, но Козель вдруг опять вспылила, топнула ногой.
– Они не посмеют принудить меня к этому, король, сам король не решится, не может быть! Нет! Нет!
Хакстхаузен успокаивал ее, она как будто смирялась, но тут же опять начинала упорствовать, пылая гневом. Три раза Козель меняла свое решение, а напоследок заявила уставшему уже от этих переговоров Хакстхаузену:
– Я не поеду, останусь, пусть применят силу, если посмеют.
– Одумайтесь, графиня, ради бога, одумайтесь, что я скажу Флеммингу?
– Скажите ему, что я ехать не хочу.
Делать было нечего, барон отправился к генералу сообщить ему прискорбную весть.
Флемминг огорчился, ему, по-видимому, не хотелось применять силу. После долгих размышлений он попросил Хакстхаузена еще раз попытаться уговорить графиню.
У барона была незамужняя сестра Эмилия, жившая вместе с ним, женщина степенная и нрава кроткого; на этот раз он пошел не один, а с нею. Оба в течение нескольких часов убеждали графиню, что, проявив покорность, она ничего не теряет, а, бунтуя, может повредить себе. Анна то соглашалась с ними, то с новой силой начинала возмущаться бесчеловечностью короля. Три раза уходили они, получив ее обещание уехать добровольно, и все три раза она возвращала их с порога. Графиня, по-видимому, раздумывала, взвешивала, не зная, на что решиться.
Флемминг, услышав, что Анна Козель наотрез отказалась ехать, дал ей еще два дня на размышление. На третий день он приехал к ней сам. Графине доложили о нем, и она вышла к нему в черном платье, с заплаканными глазами, но сохраняя полное достоинство. Флемминг поздоровался с ней по всем правилам придворного этикета, но весьма холодно, с самообладанием искушенного дипломата.
– Вы ставите меня, графиня, в пренеприятнейшее положение, – заговорил он спокойно, – чем больше я убеждаюсь, что вы причисляете меня к своим недругам, тем сильнее хочется мне уберечь вас от неприятностей. Я задержал приказ короля на несколько дней и теперь принес его вам. Если вы не захотите подчиниться, ничего не поделаешь, придется выполнять его любыми средствами. Это приказ моего государя. Король в пути, он не желает застать вас в Дрездене.
Стоявшая у окна Козель увидела на улице у своего дома конный отряд королевской стражи. Черные глаза ее сверкнули, но она сдержалась. Графиня взглянула на письмо.
– Я тотчас еду! – сказала она с легким поклоном. – Можете верить моему слову.
Флемминг спрятал письмо, поклонился и вышел, стража отбыла вслед за ним.
Час спустя графиня Козель вся в слезах, забившись в угол экипажа, ехала в Пильниц. Все это произошло до того, как король выехал из Варшавы. Легкомысленному и бесчувственному Августу все же не хотелось расстаться с Анной Козель, не оказав ей должного внимания после стольких лет совместной жизни. Его смущало то, что Анна не подала ни малейшего повода для разрыва; она была безупречной, и вся вина ложилась на него.
После того как Левендаль потерпел фиаско, решено было послать к графине с той же целью Вацдорфа и услужливого, но недалекого ван Тинена, – к его помощи король иногда прибегал, хотя терпеть его не мог. Вацдорф, которого король тоже с трудом выносил и называл «мужиком из Мансфельда», был невоспитан и груб. При дворе Вацдорф влияния почти не имел, но ему покровительствовал Флемминг.
В один прекрасный день, когда графиня меньше всего ждала этого, Вацдорф явился в Пильниц. Он с шумом ворвался в дом уже не опасной ему женщины, вообразив, что, раз участь ее в его руках, он может позволить себе все что вздумается. Единственным оправданием его неподобающего поведения было то, что приехал он изрядно захмелевший. По одному тому, что он вошел без доклада в комнату, графиня узнала «мужика из Мансфельда».
– Дорогая графиня, – воскликнул он, весело смеясь, еще с порога, – радуйтесь, я к вам послом от его величества короля и привез отличные вести. Король мог бы, конечно, не вступать с вами ни в какие переговоры, но, как государь мягкосердечный, он желает расстаться с вами мирно и по обоюдному согласию. Вы слышите?
– Слышу, но ничего не понимаю, – высокомерно ответила Козель.
– А вы прелестны, как всегда, – продолжал Вацдорф. Он подошел к ней, и хотел, было, взять ее руку, но передумал, решив, что лучше поцеловать в щеку. Однако прежде чем он успел это сделать, Козель отскочила, закатив ему своей красивой ручкой звонкую пощечину.
– Значит, так, – сказал он.
– Да, так, – ответила Козель, указывая на дверь, – королю надо бы знать, что подобных грубиянов посылать ко мне не следует.
Вацдорф ничего на это не ответил, потер рукой щеку, потом положил шляпу на стол и остался.
– Предадим все забвению, – сказал он, – я не мстителен, к тому же пощечина, нанесенная такой прелестной ручкой, не может обесчестить, напротив…
«Мужик из Мансфельда» остался даже обедать и пытался выполнить свою миссию наиглупейшим способом: он предлагал графине самые блестящие условия, требуя взамен сердце. Козель расхохоталась ему в лицо, и он, протрезвев, уехал не солоно хлебавши.
Анна хотела послать королю жалобу на Вацдорфа и Левендаля, но раздумала; Вацдорф ведал в то время финансами, добывал деньги, бороться с ним было трудно..
Спустя некоторое время прислали ван Тинена; о нем ходили при дворе слухи, что он без памяти влюблен в Козель, графиня относилась к нему неплохо, но король его не переносил, ибо тот слишком много позволял себе, менторским тоном давая Августу советы.
Однажды Август во хмелю чуть не убил его собственными руками, вернее ногами. Дело было так: Август успел опорожнить немало кубков, когда на пороге его кабинета появился ван Тинен. Вицтум, отлично знавший характер короля и его отношение к каждому из придворных, остерег ван Тинена:
– Король не любит вас, не лезьте ему на глаза.
Ван Тинен не послушался доброго совета и вошел. Август поморщился. Немного погодя расхрабрившийся ван Тинен принялся разглагольствовать. Король молча отвернулся от него. Тогда он зашел с другой стороны и подлез прямо под руку исполина короля. Присутствующие, видя, как сверкают глаза Августа, рады были бы остановить неосмотрительного ван Тинена, но тот, казалось, сам лез на рожон. С трудом сдерживаясь, король слушал его надоедливую трескотню, потом сам заговорил, но ван Тинен прервал его. Так повторялось несколько раз. И вот Август, как разъяренный вепрь, повернулся к ван Тинену и, наступая на него, оттеснил в самый угол кабинета. В ужасе пятясь, ван Тинен, бледный как труп, прислонился к стене, король схватил его за шиворот, повалил на пол и в остервенении стал топтать ногами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99