Ты лучше любого в городе понимаешь Рим. Будь ты мужчиной, Ланарвилис, я назвал бы тебя государственным мужем.
— А то, что я женщина, мешает тебе? — как бы про себя заметила она и продолжала громче: — Твои слова делают мне честь, о король. В самом деле, Сестры решили доверить сегодня мне говорить от имени всех — и не в последнюю очередь потому, что я, как ты заметил, дружески настроена к Риму. Рим так много сделал для цивилизации. Римский мир…
Она замолчала, задумавшись, и он закончил за нее:
— Мир, который теперь на краю распада и который я стремлюсь спасти.
— Верно. Мы с тобой можем говорить открыто. Скажи мне, каковы твои планы? До сих пор ты не был откровенен.
— Если я мало говорил, — осторожно возразил Грациллоний, — то это потому, что и говорить было нечего. Как мог я составлять планы, не разведав в подробностях положения дел? И мало пользы было рассылать агентов Иса. Как бы они ни старались, им никогда до конца не понять…
— Я понимаю, — улыбнулась Ланарвилис. — По крайней мере, настолько, чтобы признать необходимость увидеть все глазами римского солдата. Но не расскажешь ли немного о том, к чему стремишься?
У него не было причин таиться от нее, и ужин прошел под беседу, столь же увлекательную, как с Бодилис. Ланарвилис отличали более земные интересы, но умом она не уступала своей ученой Сестре. Вино пилось легко, почти незаметно для сотрапезников.
Для десерта они перешли в комнату, смежную со спальней, и вкушали плоды и сласти, запивая их легким фалернским, среди голубых ковров, алых драпировок и инкрустированных моржовой костью кресел и столиков. Они сидели на мягкой кушетке, и Грациллоний закинул руку на кожаную спинку, касаясь шелковистого, теплого плеча Ланарвилис. Женщина наклонилась к нему. Свет восковых свечей отражался в ее глазах, освещал сеточку морщин на шее и складку под подбородком — и все же она была еще очень красива.
— Твой замысел кажется мне здравым, — тихо говорила королева. — Я скажу Сестрам, и мы станем молиться за успех твоего предприятия.
— Ты можешь сделать больше, — возразил он, — обратившись к суффетам, гильдиям, да и к простому народу. Чтобы возглавить силы Арморики и пожать плоды заслуженной победы, Ис должен быть единодушен.
— Что я… мы можем сделать?
— Убедить их. Заставить их взглянуть в глаза своей судьбе. Ты, Ланарвилис, могла бы начать с Сорена Картаги… — он почувствовал, как она напряглась. — В чем дело?
— Нет, ничего, — Ланарвилис потянулась за кубком, отпила глоток. — Сорен — достойный человек.
— Разве я сказал иное? Послушай, я никогда не понимал, что разделяет нас. Он человек ученый, способный, да и патриот. Он должен понимать, в чем польза Иса. Что касается меня, я готов во многом ему уступить. Но он не желает даже обсудить дело. Что заставляет его из раза в раз сшибаться со мной лбом? Не могла бы ты, как его друг, уговорить его смягчиться?
— Могу постараться, — она снова сделала долгий глоток и, обернувшись, взглянула ему прямо в глаза. — Но ты несправедлив к нам, твоим королевам. Ты даже не заметил, как много мы уже сделали для тебя.
Застигнутый врасплох, Грациллоний растерянно промямлил:
— Что? О, я знаю, вы молились, и… и по вашим словам, это вы привели меня сюда, хотя…
— Нет, больше, много больше. Но это секрет! — Ланарвилис снова поднесла к губам кубок. И усмехнулась: — Сколько можно? Все о политике, а ведь скоро утро, и тебе предстоит дорога, а мне — моя епитимья.
— Епитимья? — настороженно переспросил Грациллоний. — О чем ты?
— Оговорилась… — она закусила губу.
Грациллоний встревожился. Все эти трудные месяцы Ланарвилис держалась стойко, не жалуясь и не обвиняя, спокойно исполняла свои обязанности перед городом и богами. В ней жила душа солдата.
— Дорогая, скажи мне. Что-то не так?
— Да! — вырвалось у нее. — И нам предстоит исправить это. Нам, Девятерым! Как только ты уедешь… начнется обряд… очищения.
— Но в чем дело? — умолял он. — Я должен знать. Ведь я король!
В ее голосе зазвенела сталь:
— Да, ты король. Мужчина! Ты готов посвятить меня в ритуалы своего Митры? Так не выспрашивай более!
Он помолчал немного, потом смиренно признал:
— Пусть так. И все же я здесь, и я вернусь. Я всегда готов прийти на помощь.
— О Граллон… Грациллоний! — она отставила кубок и обвила руками его шею. В ее дыхании ощущался аромат вина. — Довольно, сказала я. Забудем все и отдадимся себе. Неужели я этого не заслужила?
…Много позже, когда светильник почти угас, он приподнялся на локте и взглянул на задремавшую королеву. К нему тоже подкрадывался сон, но уснуть не давали мысли. Из семи женщин, ставших воистину его супругами, эта — не самая ли странная?
Дахилис, конечно, полна любви. Малдунилис рада удовольствию, и на свой лад вовсе не плохой человек. Бодилис — друг… прелестная женщина в его объятиях, а в остальном — верный друг. Иннилис — загадка. Милая, покорная и порой отвечающая на ласки, она так рада его ребенку… но за всем этим скрывается тень, и он не может заставить себя расспросить ее, боится причинить боль. Виндилис кажется более понятной (хотя, возможно, только кажется), а раны ее скрыты от слов и взглядов под надежной броней. Обо всем прочем с ней можно говорить как с мужчиной, в том числе и о соитии, так что они вместе нашли способы удовлетворить его, которые в то же время не внушали ей отвращения. Форсквилис?… Он думал провести эту ночь с Форсквилис. Правда ли то, что король бессилен с любой женщиной, кроме Девятерых, или нет, но на время похода ему все равно суждено воздержание, поскольку его сопровождают не только легионеры, но и исанцы. После ночи с Форсквилис он бы только обрадовался передышке. Он знал, что она ближе к неведомому, чем любая из галликен, но когда они оставались наедине, об этом забывалось.
А Ланарвилис… он склонился к ней, чтобы сдуть упавшую на щеку прядь волос, таких мягких в лунном свете. Он подозревал, что доставляет ей удовольствие того же рода, что и ее прекрасный дом с коллекцией произведений искусства, вино и яства, театр и празднества, на которые так щедра была жизнь Иса. Зато политика и управление были для нее, по-видимому, не только исполнением долга, но давали счастье, подобное тому, которое испытывал сам Грациллоний, видя, как обретает форму под его руками задуманное изделие. Чего же ей недоставало в жизни? Иногда он ощущал в ней страшную пустоту. И не решался задавать вопросы.
Она шевельнулась, почувствовав его ласку, и пробормотала:
— Ты и в самом деле хороший человек. Я сделаю все, что могу, — для тебя и Рима.
Глава двадцать третья
I
Над Арморикой стояли Черные Месяцы. Приближалась Середина Зимы, день съежился до короткого проблеска между долгими часами темноты, тусклое солнце стояло низко и часто скрывалось за свинцовыми тучами, из которых лился ледяной дождь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
— А то, что я женщина, мешает тебе? — как бы про себя заметила она и продолжала громче: — Твои слова делают мне честь, о король. В самом деле, Сестры решили доверить сегодня мне говорить от имени всех — и не в последнюю очередь потому, что я, как ты заметил, дружески настроена к Риму. Рим так много сделал для цивилизации. Римский мир…
Она замолчала, задумавшись, и он закончил за нее:
— Мир, который теперь на краю распада и который я стремлюсь спасти.
— Верно. Мы с тобой можем говорить открыто. Скажи мне, каковы твои планы? До сих пор ты не был откровенен.
— Если я мало говорил, — осторожно возразил Грациллоний, — то это потому, что и говорить было нечего. Как мог я составлять планы, не разведав в подробностях положения дел? И мало пользы было рассылать агентов Иса. Как бы они ни старались, им никогда до конца не понять…
— Я понимаю, — улыбнулась Ланарвилис. — По крайней мере, настолько, чтобы признать необходимость увидеть все глазами римского солдата. Но не расскажешь ли немного о том, к чему стремишься?
У него не было причин таиться от нее, и ужин прошел под беседу, столь же увлекательную, как с Бодилис. Ланарвилис отличали более земные интересы, но умом она не уступала своей ученой Сестре. Вино пилось легко, почти незаметно для сотрапезников.
Для десерта они перешли в комнату, смежную со спальней, и вкушали плоды и сласти, запивая их легким фалернским, среди голубых ковров, алых драпировок и инкрустированных моржовой костью кресел и столиков. Они сидели на мягкой кушетке, и Грациллоний закинул руку на кожаную спинку, касаясь шелковистого, теплого плеча Ланарвилис. Женщина наклонилась к нему. Свет восковых свечей отражался в ее глазах, освещал сеточку морщин на шее и складку под подбородком — и все же она была еще очень красива.
— Твой замысел кажется мне здравым, — тихо говорила королева. — Я скажу Сестрам, и мы станем молиться за успех твоего предприятия.
— Ты можешь сделать больше, — возразил он, — обратившись к суффетам, гильдиям, да и к простому народу. Чтобы возглавить силы Арморики и пожать плоды заслуженной победы, Ис должен быть единодушен.
— Что я… мы можем сделать?
— Убедить их. Заставить их взглянуть в глаза своей судьбе. Ты, Ланарвилис, могла бы начать с Сорена Картаги… — он почувствовал, как она напряглась. — В чем дело?
— Нет, ничего, — Ланарвилис потянулась за кубком, отпила глоток. — Сорен — достойный человек.
— Разве я сказал иное? Послушай, я никогда не понимал, что разделяет нас. Он человек ученый, способный, да и патриот. Он должен понимать, в чем польза Иса. Что касается меня, я готов во многом ему уступить. Но он не желает даже обсудить дело. Что заставляет его из раза в раз сшибаться со мной лбом? Не могла бы ты, как его друг, уговорить его смягчиться?
— Могу постараться, — она снова сделала долгий глоток и, обернувшись, взглянула ему прямо в глаза. — Но ты несправедлив к нам, твоим королевам. Ты даже не заметил, как много мы уже сделали для тебя.
Застигнутый врасплох, Грациллоний растерянно промямлил:
— Что? О, я знаю, вы молились, и… и по вашим словам, это вы привели меня сюда, хотя…
— Нет, больше, много больше. Но это секрет! — Ланарвилис снова поднесла к губам кубок. И усмехнулась: — Сколько можно? Все о политике, а ведь скоро утро, и тебе предстоит дорога, а мне — моя епитимья.
— Епитимья? — настороженно переспросил Грациллоний. — О чем ты?
— Оговорилась… — она закусила губу.
Грациллоний встревожился. Все эти трудные месяцы Ланарвилис держалась стойко, не жалуясь и не обвиняя, спокойно исполняла свои обязанности перед городом и богами. В ней жила душа солдата.
— Дорогая, скажи мне. Что-то не так?
— Да! — вырвалось у нее. — И нам предстоит исправить это. Нам, Девятерым! Как только ты уедешь… начнется обряд… очищения.
— Но в чем дело? — умолял он. — Я должен знать. Ведь я король!
В ее голосе зазвенела сталь:
— Да, ты король. Мужчина! Ты готов посвятить меня в ритуалы своего Митры? Так не выспрашивай более!
Он помолчал немного, потом смиренно признал:
— Пусть так. И все же я здесь, и я вернусь. Я всегда готов прийти на помощь.
— О Граллон… Грациллоний! — она отставила кубок и обвила руками его шею. В ее дыхании ощущался аромат вина. — Довольно, сказала я. Забудем все и отдадимся себе. Неужели я этого не заслужила?
…Много позже, когда светильник почти угас, он приподнялся на локте и взглянул на задремавшую королеву. К нему тоже подкрадывался сон, но уснуть не давали мысли. Из семи женщин, ставших воистину его супругами, эта — не самая ли странная?
Дахилис, конечно, полна любви. Малдунилис рада удовольствию, и на свой лад вовсе не плохой человек. Бодилис — друг… прелестная женщина в его объятиях, а в остальном — верный друг. Иннилис — загадка. Милая, покорная и порой отвечающая на ласки, она так рада его ребенку… но за всем этим скрывается тень, и он не может заставить себя расспросить ее, боится причинить боль. Виндилис кажется более понятной (хотя, возможно, только кажется), а раны ее скрыты от слов и взглядов под надежной броней. Обо всем прочем с ней можно говорить как с мужчиной, в том числе и о соитии, так что они вместе нашли способы удовлетворить его, которые в то же время не внушали ей отвращения. Форсквилис?… Он думал провести эту ночь с Форсквилис. Правда ли то, что король бессилен с любой женщиной, кроме Девятерых, или нет, но на время похода ему все равно суждено воздержание, поскольку его сопровождают не только легионеры, но и исанцы. После ночи с Форсквилис он бы только обрадовался передышке. Он знал, что она ближе к неведомому, чем любая из галликен, но когда они оставались наедине, об этом забывалось.
А Ланарвилис… он склонился к ней, чтобы сдуть упавшую на щеку прядь волос, таких мягких в лунном свете. Он подозревал, что доставляет ей удовольствие того же рода, что и ее прекрасный дом с коллекцией произведений искусства, вино и яства, театр и празднества, на которые так щедра была жизнь Иса. Зато политика и управление были для нее, по-видимому, не только исполнением долга, но давали счастье, подобное тому, которое испытывал сам Грациллоний, видя, как обретает форму под его руками задуманное изделие. Чего же ей недоставало в жизни? Иногда он ощущал в ней страшную пустоту. И не решался задавать вопросы.
Она шевельнулась, почувствовав его ласку, и пробормотала:
— Ты и в самом деле хороший человек. Я сделаю все, что могу, — для тебя и Рима.
Глава двадцать третья
I
Над Арморикой стояли Черные Месяцы. Приближалась Середина Зимы, день съежился до короткого проблеска между долгими часами темноты, тусклое солнце стояло низко и часто скрывалось за свинцовыми тучами, из которых лился ледяной дождь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113