Никто не поднимал ее с постели среди ночи. Никто не заставлял часами молиться, сидя на жесткой деревянной скамье в холодной часовне. Никто не хлестал ее по рукам за опоздания и медлительность. Она жила так, как ей нравилось.
Воспоминания о монастыре Святой Екатерины не оставляли ее, но с каждым днем свободы она все чаще думала о том времени как о чем-то нереальном, больше похожем на кошмарный сон, от которого она наконец-то пробудилась. Это впечатление усиливали порой тревожившие ее по ночам видения с участием сестры Юфимии, гоняющейся за ней по болоту с ивовым прутом в кулаке. Погоня была бесконечной, и, хотя схватить Мириэл ей никак не удавалось, девушке приходилось мчаться со всех ног, чтобы оставаться в недосягаемости. Иногда из какой-нибудь ямы неожиданно выскакивал Николас и, раскинув руки, тоже пытался задержать ее. Она просыпалась с воплем ужаса на устах. По телу ее струился пот, а сердце трепетало в груди так", будто она и впрямь спасалась бегством.
Днем о монастыре Святой Екатерины она вспоминала редко, а вот о Николасе задумывалась. Пыталась представить, как он повел бы себя, доведись им встретиться вновь. Воображала их разговор, сцены с выражением разных чувств – от убийственного гнева до прощения и восхищения. Первое, как она подозревала, было наиболее вероятно, и потому старалась гнать эту картину из головы. Гораздо приятнее мечтать о несбыточном – словах примирения и похвалах.
Разумеется, у нее сразу появились поклонники. Несколько холостяков из округи не преминули засвидетельствовать свое почтение молодой вдове. На их знаки внимания Мириэл отвечала холодным равнодушием, заявляя, что женщине, недавно потерявшей мужа, не пристало развлекаться в обществе мужчин.
– Ты ведешь себя очень мудро, дорогая, – сказал ей Герберт в один из своих визитов. Он регулярно навещал ее, – как правило, не столько с целью взимания платы, сколько для того, чтобы потешить себя ее обществом, в котором было отказано его более молодым соперникам. – Они добиваются тебя ради обладания твоим имуществом и телом, – изрек он, багровея на глазах.
Его забота о ее благополучии вызвала у Мириэл удивление и легкую досаду. Она догадывалась, что Герберт возмущался бы гораздо меньше, будь она уже не первой молодости.
– Пусть добиваются, это их право. Лично я не имею ни малейшего намерения вновь выходить замуж, – беспечно отвечала она, ставя в ведро лапник, купленный на рынке утром. Близилось Рождество. В доме дедушки они всегда встречали праздник с ветками остролиста, плюща и ели, а в очаг клали большое полено.
– Держите. – Она дала Герберту веточку плюща. Тот взял молоток и сапожным гвоздем прибил плющ к стене. Торговец шерстью чем-то напоминал ей дедушку. Он был одного с ним возраста, имел такую же мягкую белую бороду и такое же круглое брюшко. Как и ее дедушка, он смотрел на мир глазами старика, был привередлив, педантичен и любил, чтобы все было так, как хочет он. Однако, в отличие от дедушки, Герберт был менее циничен и по-детски эмоционален, что очень нравилось Мириэл.
После первой встречи, одинаково неловкой для обоих, их отношения заметно выровнялись. Герберт принес ей извинения вместе с бутылью вина, она благосклонно приняла и то, и другое, согласившись с тем, что им следует забыть неприятный инцидент и познакомиться заново. С тех пор Герберт обязательно навещал ее не менее одного раза в две недели, проверяя, в порядке ли содержится дом, и при этом всегда приходил с маленьким подарком – вином, коробочкой пряностей или восковыми свечами.
Для Мириэл его побуждения не были тайной, и она старалась, не обижая старика, держать его на почтительном расстоянии – задача весьма непростая, требовавшая огромного такта и дипломатичности. Это искусство она постигла за годы общения с дедушкой.
Герберт отступил на середину комнаты, оценивая плоды своего труда.
– Неужели ты намерена до конца дней своих оставаться вдовой? Ты же еще так молода.
Мириэл пожала плечами:
– Почему бы нет? – Она поправила украшение на стене. – Что даст мне супружество, кроме большого брюха и мужа, который приберет к рукам все мое имущество и меня заодно?
От изумления лицо Герберта стало до того забавным, что она едва сдержала смех. Мириэл знала, что ее прямолинейность ставит его в тупик. Он часто говорил ей, что его удивляет, почему такая молодая женщина благородного воспитания позволяет себе выражаться столь же откровенно, как солдаты в таверне. Однако это не удерживало его от дальнейших визитов.
– Должно быть, у тебя весьма нелестные представления о браке, – грубовато заметил он. – Значит, ты была несчастна со своим мужем?
Теперь Мириэл обратила на него взор, быстро перебирая в памяти все, что она говорила ему о себе в предыдущие встречи, дабы не обронить нечто такое, что противоречило бы ее прежним высказываниям.
– Это касается только меня, – сдержанно ответила она.
– Что ж, ладно. – Переминаясь с ноги на ногу, Герберт взъерошил волосы, кашлянул и глянул на нее исподлобья, словно пес, вымаливающий сахарную кость. – Если у тебя нет других планов, может, ты согласишься встретить Рождество в моем доме? Все же веселее, чем ужинать в одиночестве.
Мириэл покачала головой:
– Это было бы… Герберт вскинул руку.
– Н-не сочти мое предложение за д-дерзость, мы б-будем не одни, – произнес он с запинкой, спеша уверить ее в своих честных намерениях. – У меня соберутся друзья и знакомые – другие т-торговцы и их жены. Придет также моя крестница с мужем.
Это было сказано с таким серьезным видом, что губы Мириэл невольно дрогнули в усмешке.
– Значит, алчущих холостяков там не будет?
– Боже упаси! – воскликнул Герберт без тени юмора в голосе.
Усмешка на губах Мириэл сменилась настоящей улыбкой.
– Ну, если так, я согласна.
Наступило Рождество. Собираясь в гости, Мириэл наряжалась с особой тщательностью. Она надела серое платье с синим отливом, некогда принадлежавшее жене шерифа. Подпалина была спрятана под вышивкой в виде завитков, на рукава и подол пришиты новые оборки из серебристого шелка. Теперь это была ее собственное платье.
Свой ежик она прикрыла полотняным платком строгого серого оттенка, закрепив его на голове серебряным витым ободком. Герберту она никогда не объясняла, почему у нее короткие волосы; намекала только, что остриглась по сугубо личным мотивам. Она догадывалась, что его гложет любопытство, но спрашивать открыто он не осмеливался, а сама она, разумеется, не стремилась побуждать его к этому. Чем скорее отрастет ее красивая коса, тем лучше.
Она укуталась в зимний плащ с пушистой оторочкой из овчины, заколола его верхние концы округлой булавкой и зашагала вверх по холму к воротам Святой Марии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120
Воспоминания о монастыре Святой Екатерины не оставляли ее, но с каждым днем свободы она все чаще думала о том времени как о чем-то нереальном, больше похожем на кошмарный сон, от которого она наконец-то пробудилась. Это впечатление усиливали порой тревожившие ее по ночам видения с участием сестры Юфимии, гоняющейся за ней по болоту с ивовым прутом в кулаке. Погоня была бесконечной, и, хотя схватить Мириэл ей никак не удавалось, девушке приходилось мчаться со всех ног, чтобы оставаться в недосягаемости. Иногда из какой-нибудь ямы неожиданно выскакивал Николас и, раскинув руки, тоже пытался задержать ее. Она просыпалась с воплем ужаса на устах. По телу ее струился пот, а сердце трепетало в груди так", будто она и впрямь спасалась бегством.
Днем о монастыре Святой Екатерины она вспоминала редко, а вот о Николасе задумывалась. Пыталась представить, как он повел бы себя, доведись им встретиться вновь. Воображала их разговор, сцены с выражением разных чувств – от убийственного гнева до прощения и восхищения. Первое, как она подозревала, было наиболее вероятно, и потому старалась гнать эту картину из головы. Гораздо приятнее мечтать о несбыточном – словах примирения и похвалах.
Разумеется, у нее сразу появились поклонники. Несколько холостяков из округи не преминули засвидетельствовать свое почтение молодой вдове. На их знаки внимания Мириэл отвечала холодным равнодушием, заявляя, что женщине, недавно потерявшей мужа, не пристало развлекаться в обществе мужчин.
– Ты ведешь себя очень мудро, дорогая, – сказал ей Герберт в один из своих визитов. Он регулярно навещал ее, – как правило, не столько с целью взимания платы, сколько для того, чтобы потешить себя ее обществом, в котором было отказано его более молодым соперникам. – Они добиваются тебя ради обладания твоим имуществом и телом, – изрек он, багровея на глазах.
Его забота о ее благополучии вызвала у Мириэл удивление и легкую досаду. Она догадывалась, что Герберт возмущался бы гораздо меньше, будь она уже не первой молодости.
– Пусть добиваются, это их право. Лично я не имею ни малейшего намерения вновь выходить замуж, – беспечно отвечала она, ставя в ведро лапник, купленный на рынке утром. Близилось Рождество. В доме дедушки они всегда встречали праздник с ветками остролиста, плюща и ели, а в очаг клали большое полено.
– Держите. – Она дала Герберту веточку плюща. Тот взял молоток и сапожным гвоздем прибил плющ к стене. Торговец шерстью чем-то напоминал ей дедушку. Он был одного с ним возраста, имел такую же мягкую белую бороду и такое же круглое брюшко. Как и ее дедушка, он смотрел на мир глазами старика, был привередлив, педантичен и любил, чтобы все было так, как хочет он. Однако, в отличие от дедушки, Герберт был менее циничен и по-детски эмоционален, что очень нравилось Мириэл.
После первой встречи, одинаково неловкой для обоих, их отношения заметно выровнялись. Герберт принес ей извинения вместе с бутылью вина, она благосклонно приняла и то, и другое, согласившись с тем, что им следует забыть неприятный инцидент и познакомиться заново. С тех пор Герберт обязательно навещал ее не менее одного раза в две недели, проверяя, в порядке ли содержится дом, и при этом всегда приходил с маленьким подарком – вином, коробочкой пряностей или восковыми свечами.
Для Мириэл его побуждения не были тайной, и она старалась, не обижая старика, держать его на почтительном расстоянии – задача весьма непростая, требовавшая огромного такта и дипломатичности. Это искусство она постигла за годы общения с дедушкой.
Герберт отступил на середину комнаты, оценивая плоды своего труда.
– Неужели ты намерена до конца дней своих оставаться вдовой? Ты же еще так молода.
Мириэл пожала плечами:
– Почему бы нет? – Она поправила украшение на стене. – Что даст мне супружество, кроме большого брюха и мужа, который приберет к рукам все мое имущество и меня заодно?
От изумления лицо Герберта стало до того забавным, что она едва сдержала смех. Мириэл знала, что ее прямолинейность ставит его в тупик. Он часто говорил ей, что его удивляет, почему такая молодая женщина благородного воспитания позволяет себе выражаться столь же откровенно, как солдаты в таверне. Однако это не удерживало его от дальнейших визитов.
– Должно быть, у тебя весьма нелестные представления о браке, – грубовато заметил он. – Значит, ты была несчастна со своим мужем?
Теперь Мириэл обратила на него взор, быстро перебирая в памяти все, что она говорила ему о себе в предыдущие встречи, дабы не обронить нечто такое, что противоречило бы ее прежним высказываниям.
– Это касается только меня, – сдержанно ответила она.
– Что ж, ладно. – Переминаясь с ноги на ногу, Герберт взъерошил волосы, кашлянул и глянул на нее исподлобья, словно пес, вымаливающий сахарную кость. – Если у тебя нет других планов, может, ты согласишься встретить Рождество в моем доме? Все же веселее, чем ужинать в одиночестве.
Мириэл покачала головой:
– Это было бы… Герберт вскинул руку.
– Н-не сочти мое предложение за д-дерзость, мы б-будем не одни, – произнес он с запинкой, спеша уверить ее в своих честных намерениях. – У меня соберутся друзья и знакомые – другие т-торговцы и их жены. Придет также моя крестница с мужем.
Это было сказано с таким серьезным видом, что губы Мириэл невольно дрогнули в усмешке.
– Значит, алчущих холостяков там не будет?
– Боже упаси! – воскликнул Герберт без тени юмора в голосе.
Усмешка на губах Мириэл сменилась настоящей улыбкой.
– Ну, если так, я согласна.
Наступило Рождество. Собираясь в гости, Мириэл наряжалась с особой тщательностью. Она надела серое платье с синим отливом, некогда принадлежавшее жене шерифа. Подпалина была спрятана под вышивкой в виде завитков, на рукава и подол пришиты новые оборки из серебристого шелка. Теперь это была ее собственное платье.
Свой ежик она прикрыла полотняным платком строгого серого оттенка, закрепив его на голове серебряным витым ободком. Герберту она никогда не объясняла, почему у нее короткие волосы; намекала только, что остриглась по сугубо личным мотивам. Она догадывалась, что его гложет любопытство, но спрашивать открыто он не осмеливался, а сама она, разумеется, не стремилась побуждать его к этому. Чем скорее отрастет ее красивая коса, тем лучше.
Она укуталась в зимний плащ с пушистой оторочкой из овчины, заколола его верхние концы округлой булавкой и зашагала вверх по холму к воротам Святой Марии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120