Было слышно как тикают огромные напольные часы в дубовом футляре, старомодные и громоздкие. На кухне служанка загремела какой-то посудой. Треберн налил себе кофе из кофейника, который Мари-Жан оставила на столе, и демонстративно выпил чашку до дна. Странно, раньше у него руки так не тряслись.
Почему-то страх священника передался и Паулю. Причину этого страха Пауль объяснить не мог. Старикашка, положим, при всей его святости, помирать не хочет и теперь боится, что если к вечеру, не дай Бог, у Пауля по какой-то причине расстроится желудок, сюда нагрянут гости из Гестапо и заставят исповедоваться не по-церковному. Но ему-то, Паулю, почему так страшно? Может быть от этой неопределенности, от накопившейся усталости, от разочарований? Чувство такое, как будто кто-то стоит за спиной и дышит в затылок.
Бомммммм! – раздалось слева от Пауля. И гость, и священник одновременно вздрогнули и поглядели на часы, пробившие четверть шестого, потом друг на друга, и нервно рассмеялись.
– Да, такие вот они, – все еще сухо посмеиваясь, сказал Треберн. – Бывало, сплю, а они как начнут полночь бить – в соседней комнате слышно, как будто в медный таз молотком стучат… Да…
– А что, господин Треберн, – продолжил Пауль совсем другим тоном, – Вот вы говорите об этих женщинах в лавках… Разве они не понимают, что война кончится, мы победим, и им станет жить гораздо легче, чем при французах? Мы поможем им выбраться из нищеты, возродим их культуру, язык, сделаем их свободными…
Священник вздохнул, помотал головой, будто хотел избавиться от какой-то навязчивой мысли и ответил:
– Понимают? Не думаю. Они исходят только из того, что творится сейчас. А что творится? Вы знаете, что все наши приморские городки живут за счет рыбной ловли. Все мужчины, которые раньше выходили в море, сейчас на фронте. Нет рыбы – нет денег. Нет денег – нет торговли. И раньше-то во всех этих мелких лавочках зарабатывали немного, а теперь – и подавно. Люди покупают только самое необходимое и то по чуть-чуть. Многим женам рыбаков пришлось пойти работать на завод за гроши. А работа тяжелая. А дома – дети, которые заботятся сами о себе, как могут. Им сейчас не до культуры… Другое дело – те, у кого деньги были и до войны. Они могут и на войне заработать. И после… А, если бы я мог вас познакомить с одним человеком… Вот кому бы вашим слова понравились! Из местного дворянства, причем из настоящего. У нас, знаете ли, особенно там, в лесной стороне, – он махнул рукой в противоположную морю сторону, – отношения сохранились почти феодальные. Да… У него чудный замок, маленький, но уютный. Раньше я часто там бывал, но теперь мне все труднее передвигаться.
– И что за человек? Чем он может быть мне полезен?
– Да вот… Он тоже говорил, что в этой войне надо пытаться взять свою свободу, от кого бы она ни пришла. Во время Столетней войны (уж не знаю, насколько это верно), его предки сражались на стороне англичан. Против французов. И он не прочь бы сейчас сделать то же самое. На вашей стороне. Другое дело, что сейчас не четырнадцатый век и у него нет вассалов, которые бы пошли за ним в бой. Но вот помочь Вам финансами он, пожалуй, и мог бы…
– Так пусть и помогает! С
вященник покачал головой.
– Увы, этот человек не привык первым идти навстречу. Я же говорю Вам, что у нас еще живы пережитки феодализма. Он умный, тонкий, начитанный человек, получил блестящее образование, но иногда ведет себя как мелкий князек. Ни за что не сделает первого шага. Вот если к нему приедут, тогда да! Тогда он и за стол Вас посадит, и будет вежливым и обходительным. Но сам первый и пальцем не шевельнет Глупость, конечно. Но неприятно. Да, жаль, что мы не можем к нему отправиться.
– Не можем? А почему?
– Далековато. Отсюда до его замка двенадцать километров. Когда я был моложе, то вполне мог дойти туда пешком. Но не сейчас, в мои шестьдесят девять… А на велосипеде, простите, я не езжу.
– Если этот человек действительно чем-то может нам помочь, то я могу поговорить с полковником Шмидтом У него автомобиль с шофером. Уж на автомобиле-то Вы поедете?
Священник задумался. Кажется, он слегка колебался.
– Я, конечно поеду… Если ваше начальство согласится.
– Я поговорю с Шмидтом. Нам очень нужна сейчас поддержка.
Поддержка нужна была – и это было еще мягко сказано. Мало того, что вопреки всем ожиданиям местные патриоты-сепаратисты оказались жалкой каплей в море недоверчивых и откровенно враждебных людей, да еще и денег у них почти не было. В придачу к этому в последнее время в окрестностях объявились отряды местного Сопротивления. На дорогах было неспокойно. Если то, что говорит священник – правда, то, возможно, дружба с местным "феодалом" окажется полезной. И не только в смысле денег. Все-таки он здесь свой человек, на его авторитет может быть и можно положиться.
– Что ж, поговорите, поговорите… – улыбнулся Треберн, снова спрятав глаза в морщины.
– 11-
Под раскидистым Чудо-деревом было жарковато. Пахло особыми кухонными запахами, не очень приятными, но ужасно уютными. На газу закипал чайник. Они успели доесть яичницу (дело нехитрое, яичницы было мало и очень есть хотелось), когда на кухню вошел Сашка. Он сморщил лоб гармошкой, вид у него был слегка замороченный.
– Оригинал я не нашел, бардак у меня на столе, конечно. Потом разгребу. Хотел вам показать, как он выглядит. Вот, значит, ксерокс… – он аккуратно стер тряпочкой крошки со стола, для верности еще провел по клеенке кухонным полотенцем, и только потом выложил листок, – А вот мой перевод. Почти дословно, хотя и с претензией на литературность. Маш, у тебя с французским как?
– Вполне осилю, если что, перевод посмотрю, – сказала Дейрдре, но увидев снимок с рукописного текста, все-таки стал читать перевод-распечтку.
Второе письмо Ле Пеллетье.
Любезный мой друг, Спешу принести свои извинения за то, что так долго тянул с ответом. Годы берут свое, и любая поездка меня утомляет настолько, что чувствую себя совсем разбитым. Тем более, что, последнее время мне слишком много внимания приходится уделять тем сплетням и кривотолкам, коих, увы, не удается избежать даже в кругу тех, кто, отринув все мирское, посвятил себя служению Всевышнему. Как ни прискорбно это, даже среди священников встречаются люди, чей разум затуманен завистью и ненавистью. Многие хотели бы занять мое место и обременить себя моими заботами… Ты знаешь, о ком идет речь. Но довольно об этом! Чувствую, что превращаюсь в старого брюзгу, который только и делает, что жалуется на окружающую его вопиющую несправедливость. Уныние есть грех, а жалобы – признак слабости духа. Не стану же поддаваться искушению и впадать в меланхолию, лучше давай-ка переведем разговор в область гораздо более приятную и притом непосредственно тебя касающуюся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Почему-то страх священника передался и Паулю. Причину этого страха Пауль объяснить не мог. Старикашка, положим, при всей его святости, помирать не хочет и теперь боится, что если к вечеру, не дай Бог, у Пауля по какой-то причине расстроится желудок, сюда нагрянут гости из Гестапо и заставят исповедоваться не по-церковному. Но ему-то, Паулю, почему так страшно? Может быть от этой неопределенности, от накопившейся усталости, от разочарований? Чувство такое, как будто кто-то стоит за спиной и дышит в затылок.
Бомммммм! – раздалось слева от Пауля. И гость, и священник одновременно вздрогнули и поглядели на часы, пробившие четверть шестого, потом друг на друга, и нервно рассмеялись.
– Да, такие вот они, – все еще сухо посмеиваясь, сказал Треберн. – Бывало, сплю, а они как начнут полночь бить – в соседней комнате слышно, как будто в медный таз молотком стучат… Да…
– А что, господин Треберн, – продолжил Пауль совсем другим тоном, – Вот вы говорите об этих женщинах в лавках… Разве они не понимают, что война кончится, мы победим, и им станет жить гораздо легче, чем при французах? Мы поможем им выбраться из нищеты, возродим их культуру, язык, сделаем их свободными…
Священник вздохнул, помотал головой, будто хотел избавиться от какой-то навязчивой мысли и ответил:
– Понимают? Не думаю. Они исходят только из того, что творится сейчас. А что творится? Вы знаете, что все наши приморские городки живут за счет рыбной ловли. Все мужчины, которые раньше выходили в море, сейчас на фронте. Нет рыбы – нет денег. Нет денег – нет торговли. И раньше-то во всех этих мелких лавочках зарабатывали немного, а теперь – и подавно. Люди покупают только самое необходимое и то по чуть-чуть. Многим женам рыбаков пришлось пойти работать на завод за гроши. А работа тяжелая. А дома – дети, которые заботятся сами о себе, как могут. Им сейчас не до культуры… Другое дело – те, у кого деньги были и до войны. Они могут и на войне заработать. И после… А, если бы я мог вас познакомить с одним человеком… Вот кому бы вашим слова понравились! Из местного дворянства, причем из настоящего. У нас, знаете ли, особенно там, в лесной стороне, – он махнул рукой в противоположную морю сторону, – отношения сохранились почти феодальные. Да… У него чудный замок, маленький, но уютный. Раньше я часто там бывал, но теперь мне все труднее передвигаться.
– И что за человек? Чем он может быть мне полезен?
– Да вот… Он тоже говорил, что в этой войне надо пытаться взять свою свободу, от кого бы она ни пришла. Во время Столетней войны (уж не знаю, насколько это верно), его предки сражались на стороне англичан. Против французов. И он не прочь бы сейчас сделать то же самое. На вашей стороне. Другое дело, что сейчас не четырнадцатый век и у него нет вассалов, которые бы пошли за ним в бой. Но вот помочь Вам финансами он, пожалуй, и мог бы…
– Так пусть и помогает! С
вященник покачал головой.
– Увы, этот человек не привык первым идти навстречу. Я же говорю Вам, что у нас еще живы пережитки феодализма. Он умный, тонкий, начитанный человек, получил блестящее образование, но иногда ведет себя как мелкий князек. Ни за что не сделает первого шага. Вот если к нему приедут, тогда да! Тогда он и за стол Вас посадит, и будет вежливым и обходительным. Но сам первый и пальцем не шевельнет Глупость, конечно. Но неприятно. Да, жаль, что мы не можем к нему отправиться.
– Не можем? А почему?
– Далековато. Отсюда до его замка двенадцать километров. Когда я был моложе, то вполне мог дойти туда пешком. Но не сейчас, в мои шестьдесят девять… А на велосипеде, простите, я не езжу.
– Если этот человек действительно чем-то может нам помочь, то я могу поговорить с полковником Шмидтом У него автомобиль с шофером. Уж на автомобиле-то Вы поедете?
Священник задумался. Кажется, он слегка колебался.
– Я, конечно поеду… Если ваше начальство согласится.
– Я поговорю с Шмидтом. Нам очень нужна сейчас поддержка.
Поддержка нужна была – и это было еще мягко сказано. Мало того, что вопреки всем ожиданиям местные патриоты-сепаратисты оказались жалкой каплей в море недоверчивых и откровенно враждебных людей, да еще и денег у них почти не было. В придачу к этому в последнее время в окрестностях объявились отряды местного Сопротивления. На дорогах было неспокойно. Если то, что говорит священник – правда, то, возможно, дружба с местным "феодалом" окажется полезной. И не только в смысле денег. Все-таки он здесь свой человек, на его авторитет может быть и можно положиться.
– Что ж, поговорите, поговорите… – улыбнулся Треберн, снова спрятав глаза в морщины.
– 11-
Под раскидистым Чудо-деревом было жарковато. Пахло особыми кухонными запахами, не очень приятными, но ужасно уютными. На газу закипал чайник. Они успели доесть яичницу (дело нехитрое, яичницы было мало и очень есть хотелось), когда на кухню вошел Сашка. Он сморщил лоб гармошкой, вид у него был слегка замороченный.
– Оригинал я не нашел, бардак у меня на столе, конечно. Потом разгребу. Хотел вам показать, как он выглядит. Вот, значит, ксерокс… – он аккуратно стер тряпочкой крошки со стола, для верности еще провел по клеенке кухонным полотенцем, и только потом выложил листок, – А вот мой перевод. Почти дословно, хотя и с претензией на литературность. Маш, у тебя с французским как?
– Вполне осилю, если что, перевод посмотрю, – сказала Дейрдре, но увидев снимок с рукописного текста, все-таки стал читать перевод-распечтку.
Второе письмо Ле Пеллетье.
Любезный мой друг, Спешу принести свои извинения за то, что так долго тянул с ответом. Годы берут свое, и любая поездка меня утомляет настолько, что чувствую себя совсем разбитым. Тем более, что, последнее время мне слишком много внимания приходится уделять тем сплетням и кривотолкам, коих, увы, не удается избежать даже в кругу тех, кто, отринув все мирское, посвятил себя служению Всевышнему. Как ни прискорбно это, даже среди священников встречаются люди, чей разум затуманен завистью и ненавистью. Многие хотели бы занять мое место и обременить себя моими заботами… Ты знаешь, о ком идет речь. Но довольно об этом! Чувствую, что превращаюсь в старого брюзгу, который только и делает, что жалуется на окружающую его вопиющую несправедливость. Уныние есть грех, а жалобы – признак слабости духа. Не стану же поддаваться искушению и впадать в меланхолию, лучше давай-ка переведем разговор в область гораздо более приятную и притом непосредственно тебя касающуюся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81