которые этим беднягам заливают в глотку, но страшнее испытания холодом и сыростью мои соотечественники не знают. Все дело в нашем климате. Тот, кому хоть один раз случалось промокнуть до нитки зимой на наших дорогах, поймет, в чем дело.
Пауль начинал понимать. Инеем он еще не покрылся: до зимы было далеко и погода стояла не самая холодная даже для осени, но и этого было достаточно для того, чтобы испытывать адские муки. И самой страшной из мук был не холод, помноженный на сырость, а то, что время исчезло раз и навсегда. Казалось, Пауль шел уже несколько лет, вернее не шел, а брел, спотыкаясь и поскальзываясь, сквозь эту водяную стену и будет брести так всегда. Долгие годы, столетия и тысячелетия. Он уже готов был поверить, что жизнь его кончилась в тот момент, когда он стукнулся головой о камень и теперь его, как человека, неоднократно совершившего страшный грех убийства, определили в ад. Причем в местный. Причем именно так, как принято в военное время – без суда и следствия, без взвешивания на весах его благих и дурных поступков. Это мысль, которая в другое время показалась бы просто смешной, сейчас была для Пауля самым логичным объяснением того, что происходило с ним и вокруг него. Он даже как-то внутренне успокоился и наблюдал свои мучения вроде как со стороны: Да, моему телу холодно, моему телу больно. Ну и что. Душа-то отдельно… От этой мысли становилось даже как-то торжественно – радостно, как в детстве перед Рождеством. Казалось, что вот-вот случится что-то значительное.
– Да, Пауль, ты прав, между прочим, – сказал ему кто-то, кого невозможно было различить за пеленой дождя.
Пауль не останавливался и все шел. Вертеть головой и оглядываться ему было больно. А невидимый продолжал:
– Момент и правда торжественный. Можешь и не глядеть по сторонам, ни черта не увидишь. ауль не удивился. Скорее всего, галлюцинация. Что ж тут такого? Когда головой стукаешься, всякое может быть.
– Нет, Пауль, от удара головой о булыжник такого не бывает..
Странно. Откуда голос идет? Пауль остановился и попробовал все-таки оглядеться. Никого не увидел и побрел дальше.
– А какая тебе разница откуда? Дело не в том, откуда я говорю, а в том, что мы встретились. И в том, зачем мы встретились.
"Сволочь, – подумал Пауль, – Вместо того, чтобы оказать мне первую помощь…"
– А я что, по-твоему, собираюсь делать? Именно оказывать тебе первую помощь. А потом – вторую и третью.
– Так оказывай, черт тебя дери! Ты ведь наш?
– Я не ваш. Я местный.
– А почему по-немецки говоришь?
– А почему ты с местными по-французски говоришь?
– Дурацкий вопрос…
– Вот и я о том же. Ты хоть знаешь, куда идешь?
– А какая разница, вокруг одна вода… И вообще я скоро упаду. И буду лежать.
– Если хочешь принять от меня первую помощь (небескорыстную, разумеется), то я могу, во-первых, унять твою боль и дать тебе сил, а во-вторых, указать тебе дорогу к жилью. Ты хочешь такую помощь?
– А ты как думаешь? – огрызнулся Пауль.
– Мне нужно твое согласие. Желательно – письменное, по всей форме. Но с учетом твоего состояние это можно будет сделать задним числом, а на данный момент ограничиться устными подтверждением. Итак, Пауль Леверкюн, согласны ли Вы принять от меня вышеуказанную помощь, вознаграждение за которую будет оговорено в ходе нашей следующей встречи?
– Помоги, все что хочешь отдам… Хотя бы плечо подставь.
– Согласен или нет?
– Согласен!
Боль начала затихать, и Паулю стало тепло, несмотря на дождь, как будто бы где-то наверху вместо холодной воды включили горячую. Сил заметно прибавилось.
– Вот и чудненько, вот и славненько! – засмеялся невидимый собеседник. – Значит так. Увидишь первый же поворот, свернешь. Там будет ферма Ниверник. Иди туда, а там все будет как надо. Через три ночи я к тебе приду.
Пауль стал ждать, что еще скажет голос из дождя, но ничего больше не услышал. Постепенно дождь начал утихать. Еще не совсем стемнело, и Пауль стал различать дорогу впереди себя. Своего тела он почти не чувствовал, как будто был сильно пьян. Через какое-то время он заметил поворот направо – узкую дорожку, которая уходила куда-то в сторону. Не задумываясь о том, куда может привести эта дорога, Пауль свернул. Он шел по ней достаточно долго. Дождь постепенно стал превращаться в туман. Впереди сквозь сумерки проступил силуэт какой-то постройки. Чем ближе подходил Пауль, тем яснее было, что перед ним обыкновенная ферма, одна из тех, которые так раздражали его: низенький каменный дом, такой же каменный сарай, куча навоза во дворе. В сарае горел свет. Пауль подошел к дверному проему и молча заглянул внутрь. Женщина, сидевшая спиной к нему на низком трехногом табурете, доила корову. Рядом на утоптанном земляном полу стояла неровно горевшая керосиновая лампа. Пахло хлевом. Из хлева шла волна тепла и домашнего спокойствия. "Ну вот – дошел. И что? Что она сделает? Позовет на помощь? И меня спокойно добьют здесь…" Корова тяжело вздохнула, ее бока заходили. Женщина обернулась.
– Мадам… – произнес Пауль стараясь говорить как можно внятней, несмотря на то, что нижняя челюсть плохо слушалась его. – Я ранен… Мне помощь… Нужна…
Женщина пристально посмотрела на него, еще несколько раз потянула за коровьи соски, убедилась, что все молоко выдоено, одобрительно похлопала корову по боку, взяла из-под коровы полное ведро и поставила его около выхода. Потом подняла с пола лампу и поднесла ее к самому лицу Пауля, осмотрела его, потом сделала шаг назад, снова осмотрела, покачала головой и неодобрительно поцокала языком.
– Мадам, – прошептал Пауль, – я прошу Вас… Вы говорите по-французски?
– Да, – ответила женщина, – А Вы, значит, раненый? – по-французски она говорила с местным акцентом и достаточно медленно. Она снова принялась разглядывать Пауля, нахмурившись..
В том, что любая крестьянка сразу поймет, кто он такой, Пауль не сомневался. Не сомневался он и в том, что ему здесь не обрадуются. Поэтому не надеялся ни на что. Просто из хлева шел теплый воздух, и ему этого было достаточно.
– Ну ладно, – сказала женщина, не переставая хмуриться. – Кто уж Вы там есть – не мое дело. Но оставить без помощи раненого – это не по-христиански. Обопритесь на меня. И пойдемте в дом Она с сожалением оглянулась на ведро с молоком, которое, видимо, совершенно не хотела здесь оставлять. Но одной рукой ей приходилось поддерживать Пауля, который как-то сразу потерял силы и обмяк, а второй – держать лампу. Они пересекли двор и вошли в дом. У очага сидела еще пара женщин, которым мрачная крестьянка и передала Пауля, дав им по-бретонски какие-то указание. А сама пошла в хлев за ведром
– 15 -
Аппетитные красные червячки извивались в металлическом лотке, свивались и переплетались клубками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Пауль начинал понимать. Инеем он еще не покрылся: до зимы было далеко и погода стояла не самая холодная даже для осени, но и этого было достаточно для того, чтобы испытывать адские муки. И самой страшной из мук был не холод, помноженный на сырость, а то, что время исчезло раз и навсегда. Казалось, Пауль шел уже несколько лет, вернее не шел, а брел, спотыкаясь и поскальзываясь, сквозь эту водяную стену и будет брести так всегда. Долгие годы, столетия и тысячелетия. Он уже готов был поверить, что жизнь его кончилась в тот момент, когда он стукнулся головой о камень и теперь его, как человека, неоднократно совершившего страшный грех убийства, определили в ад. Причем в местный. Причем именно так, как принято в военное время – без суда и следствия, без взвешивания на весах его благих и дурных поступков. Это мысль, которая в другое время показалась бы просто смешной, сейчас была для Пауля самым логичным объяснением того, что происходило с ним и вокруг него. Он даже как-то внутренне успокоился и наблюдал свои мучения вроде как со стороны: Да, моему телу холодно, моему телу больно. Ну и что. Душа-то отдельно… От этой мысли становилось даже как-то торжественно – радостно, как в детстве перед Рождеством. Казалось, что вот-вот случится что-то значительное.
– Да, Пауль, ты прав, между прочим, – сказал ему кто-то, кого невозможно было различить за пеленой дождя.
Пауль не останавливался и все шел. Вертеть головой и оглядываться ему было больно. А невидимый продолжал:
– Момент и правда торжественный. Можешь и не глядеть по сторонам, ни черта не увидишь. ауль не удивился. Скорее всего, галлюцинация. Что ж тут такого? Когда головой стукаешься, всякое может быть.
– Нет, Пауль, от удара головой о булыжник такого не бывает..
Странно. Откуда голос идет? Пауль остановился и попробовал все-таки оглядеться. Никого не увидел и побрел дальше.
– А какая тебе разница откуда? Дело не в том, откуда я говорю, а в том, что мы встретились. И в том, зачем мы встретились.
"Сволочь, – подумал Пауль, – Вместо того, чтобы оказать мне первую помощь…"
– А я что, по-твоему, собираюсь делать? Именно оказывать тебе первую помощь. А потом – вторую и третью.
– Так оказывай, черт тебя дери! Ты ведь наш?
– Я не ваш. Я местный.
– А почему по-немецки говоришь?
– А почему ты с местными по-французски говоришь?
– Дурацкий вопрос…
– Вот и я о том же. Ты хоть знаешь, куда идешь?
– А какая разница, вокруг одна вода… И вообще я скоро упаду. И буду лежать.
– Если хочешь принять от меня первую помощь (небескорыстную, разумеется), то я могу, во-первых, унять твою боль и дать тебе сил, а во-вторых, указать тебе дорогу к жилью. Ты хочешь такую помощь?
– А ты как думаешь? – огрызнулся Пауль.
– Мне нужно твое согласие. Желательно – письменное, по всей форме. Но с учетом твоего состояние это можно будет сделать задним числом, а на данный момент ограничиться устными подтверждением. Итак, Пауль Леверкюн, согласны ли Вы принять от меня вышеуказанную помощь, вознаграждение за которую будет оговорено в ходе нашей следующей встречи?
– Помоги, все что хочешь отдам… Хотя бы плечо подставь.
– Согласен или нет?
– Согласен!
Боль начала затихать, и Паулю стало тепло, несмотря на дождь, как будто бы где-то наверху вместо холодной воды включили горячую. Сил заметно прибавилось.
– Вот и чудненько, вот и славненько! – засмеялся невидимый собеседник. – Значит так. Увидишь первый же поворот, свернешь. Там будет ферма Ниверник. Иди туда, а там все будет как надо. Через три ночи я к тебе приду.
Пауль стал ждать, что еще скажет голос из дождя, но ничего больше не услышал. Постепенно дождь начал утихать. Еще не совсем стемнело, и Пауль стал различать дорогу впереди себя. Своего тела он почти не чувствовал, как будто был сильно пьян. Через какое-то время он заметил поворот направо – узкую дорожку, которая уходила куда-то в сторону. Не задумываясь о том, куда может привести эта дорога, Пауль свернул. Он шел по ней достаточно долго. Дождь постепенно стал превращаться в туман. Впереди сквозь сумерки проступил силуэт какой-то постройки. Чем ближе подходил Пауль, тем яснее было, что перед ним обыкновенная ферма, одна из тех, которые так раздражали его: низенький каменный дом, такой же каменный сарай, куча навоза во дворе. В сарае горел свет. Пауль подошел к дверному проему и молча заглянул внутрь. Женщина, сидевшая спиной к нему на низком трехногом табурете, доила корову. Рядом на утоптанном земляном полу стояла неровно горевшая керосиновая лампа. Пахло хлевом. Из хлева шла волна тепла и домашнего спокойствия. "Ну вот – дошел. И что? Что она сделает? Позовет на помощь? И меня спокойно добьют здесь…" Корова тяжело вздохнула, ее бока заходили. Женщина обернулась.
– Мадам… – произнес Пауль стараясь говорить как можно внятней, несмотря на то, что нижняя челюсть плохо слушалась его. – Я ранен… Мне помощь… Нужна…
Женщина пристально посмотрела на него, еще несколько раз потянула за коровьи соски, убедилась, что все молоко выдоено, одобрительно похлопала корову по боку, взяла из-под коровы полное ведро и поставила его около выхода. Потом подняла с пола лампу и поднесла ее к самому лицу Пауля, осмотрела его, потом сделала шаг назад, снова осмотрела, покачала головой и неодобрительно поцокала языком.
– Мадам, – прошептал Пауль, – я прошу Вас… Вы говорите по-французски?
– Да, – ответила женщина, – А Вы, значит, раненый? – по-французски она говорила с местным акцентом и достаточно медленно. Она снова принялась разглядывать Пауля, нахмурившись..
В том, что любая крестьянка сразу поймет, кто он такой, Пауль не сомневался. Не сомневался он и в том, что ему здесь не обрадуются. Поэтому не надеялся ни на что. Просто из хлева шел теплый воздух, и ему этого было достаточно.
– Ну ладно, – сказала женщина, не переставая хмуриться. – Кто уж Вы там есть – не мое дело. Но оставить без помощи раненого – это не по-христиански. Обопритесь на меня. И пойдемте в дом Она с сожалением оглянулась на ведро с молоком, которое, видимо, совершенно не хотела здесь оставлять. Но одной рукой ей приходилось поддерживать Пауля, который как-то сразу потерял силы и обмяк, а второй – держать лампу. Они пересекли двор и вошли в дом. У очага сидела еще пара женщин, которым мрачная крестьянка и передала Пауля, дав им по-бретонски какие-то указание. А сама пошла в хлев за ведром
– 15 -
Аппетитные красные червячки извивались в металлическом лотке, свивались и переплетались клубками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81