Впрочем, не только Сергеев, было много других - Ивановых, Петровых, Сидоровых... Все эти винтики, шпунтики, шестеренки, колесики цеплялись друг за друга, крутились, и машина работала. Это было божественное время, имеющее чуть пьяноватый привкус, - запах хмеля, брожения, победы не выветривался, и сильному, с ладным телом, умелому Сергееву казалось, что молодость вечна, старость никогда не наступит. Но старость все-таки наступила.
Она подобралась внезапно, как опытная разведчица, подползла по-пластунски, обозначилась вначале дворянской хворью, о которой Сергеев читал только в книгах, - "люмбаго", потом ревматизмом, затем аритмией и так далее. В общем, пошло, покатилось - не остановить, и очнулся Игорь Иванович Сергеев уже стариком. Окончательно он понял это в тот момент, когда сидел за столиком, накрытым куском старого зеленого сукна, пропахшего нафталином и мышиным пометом, в одной руке держал почетную грамоту древнейшего образца - с Лениным в правом углу и красным знаменем в левом, в другой букет цветов, среди которых выделялись желтые тюльпаны. Он глядел на эти тюльпаны и болезненно морщился: "Желтые цветы - это что, к измене?"
И что-то сосущее, противно холодное подползало изнутри к горлу, мешало слушать выступающего директора - загорелого громилу, каждый месяц ездившего отдыхать на Майорку, Гавайи и даже на Сейшелы, но это не смущало его, когда он платил своим подопечным зарплату, которой едва хватало на хлеб и воду.
Директор умел говорить, слова находил такие, что они у иного некрепкого гражданина вызывали слезы умиления. Сергеев сам не раз заслушивался речами директора и впадал в некое наркотическое забытье, а потом, очнувшись, удрученно качал головой: надо же!
Выйдя на пенсию, он сразу же ощутил острую нехватку денег. То, что он припас на старость, в два приема было обращено в труху: первое уничтожение проделал премьер Павлов, второе - премьер или полупремьер Гайдар. Старого Гайдара Сергеев почитал, в сорок первом даже встречался с ним под полуокруженным Киевом, молодого не знал вообще и слышать о нем не слыхивал. Но после того что молодой Гайдар сделал с его деньгами, перестал уважать и старого Гайдара.
- Что нам делать, Игорь? - поинтересовалась как-то утром жена. Денег у нас не то что на колбасу, даже на воду скоро хватать не будет...
Покрутив головой, будто ему что-то мешало дышать, Сергеев крякнул привычно, как на работе, когда ему что-то не нравилось, - подумал, что кряканье здесь неуместно, покашлял, освобождаясь от пробки, внезапно закупорившей горло.
- Надо потерпеть, Ирина, - сказал он.
- Сколько?
- Если бы я знал, если бы я знал...
- А кто это знает? - Женщины, когда уверены, что они правы, обычно наливаются упрямством питбультерьера, перестают следить за своими словами и больно бьют. Логика у них в таких ситуациях бывает просто неотразимая.
Сергеев широко провел рукою в пространстве - жест был неопределенный, что немедленно вызвало гнев у жены.
- Ага, выходит, знает только правительство...
- Наверное, - вздохнув, согласился Сергеев.
- Да пока оно что-нибудь придумает, мы умрем и от голода вспухнем!
- Так не бывает, - невольно усмехнулся Сергеев, - вначале вспухают от голода, а потом умирают. И то такое бывает не у взрослых - только у детей.
- Надень парадные штаны, железо на грудь нацепи, сходи куда-нибудь, побрякай там медалями.
- Я за это железо, между прочим, четыре дырки в теле ношу, - голос Сергеева сделался горьким, - слишком пренебрежительно ты относишься к немецкому наследству. Горбачев, например, так к нему не относится.
- Этот лысый пряник?
- Пятнистый пряник.
- Да чихать я хотела на лысого и на пятнистого! Он за свое ответит придут люди и спросят... Нам есть нечего, Игорь! Десяток куриных яиц, которые размером меньше голубиных, ныне стоят столько, сколько раньше стоили "жигули". Это мыслимо?
Судя по всему, жену так просто не остановить.
- А то, что стариков кладут в землю в полиэтиленовых пакетах вместо гробов - мыслимо?
- Довели страну, - Ирина Евгеньевна не заметила, как повторила жест мужа - так же широко и неопределенно обвела рукою пространство, словно бы призывая в свидетели весь мир, - вот правителей мы себя избрали!
- Это ты избрала, я на выборы не ходил. - Сергеев поморщился оттого, что в груди стрельнуло холодом, пошевелился и ещё раз недовольно поморщился: услышал внутри скрип собственных костей - к старости все начало трещать, скрипеть.
Ирина Евгеньевна не услышала его.
- Нахапали себе столько, что деньги изо рта, из носа, из ушей торчат, и все доллары, доллары, доллары! Зеленые... - Она хмыкнула. - Надо же, долларам название придумали, как щам - зеленые! Хапать ртом уже не могут, так хапают задницей... Бедная Россия!
- Не такая уж она и бедная, если её столько грабят, никак до конца разграбить не могут. Американцы взяли нас без боя - то, чего никто сделать не мог. Долларом одолели, куда ни пойдешь, всюду эту... щи! Щи в палатке, щи в магазине, щи в железнодорожной кассе. Только баба Маня в какой-нибудь брошенной деревне, в которой осталось шесть дворов, не знает, что такое зеленые американские щи. Тьфу! А где взять эти щи, если их не выдают на пенсионную книжку? - Сергеев произносил эти слова, совсем не надеясь, что их услышит жена. Она, когда начинала говорить, то глохла, будто тетерев на току. Так оно и было, Ирина Евгеньевна выступала в привычном для себя жанре монолога.
- ...наедятся наши правители и укатят в заморские края! - Ирина Евгеньевна закончила на вдохновенно-возвышенной ноте: - Здесь им делать нечего, они боятся народа... Да и лиха беда начало: под суд могут угодить. А тюремную баланду после тройной и пятерной архиерейской ухи хлебать не светит...
- Ирка, Ирка, мы безнадежно с тобой устарели, - с грустным пафосом проговорил Сергеев, - мы с тобой - продукт прошедшего времени.
Это Ирина Евгеньевна услышала и, оборвав свою речь, безмолвно опустилась на стул. Откинула каштановую прядь без единого седого волоса, она вообще выглядела много моложе своих лет, и Сергеев любил её такую - не поддающуюся времени, упрямую, с твердо сжатым красивым ртом и совершенно невыцветшими молодыми глазами, полными решимости и ещё чего-то такого, чему и названия нет, что всегда было для Сергеева тайной, ибо, несмотря на все свои заслуги, геройское звание, Сергеев ничем не выделялся среди других и обладал теми же слабостями и недостатками, что и все остальные мужчины. Он подумал о том, что, пройдя немалый путь вместе с женой, так и не понял, не познал её сути. И вообще женщина - существо непознаваемое. Вещь в себе, без каких-либо внешних признаков, характеризующих внутреннюю суть.
Сергеев любил её ещё с войны, когда к нему в батальон прислали девчонку - младшего лейтенанта с санинструкторской брезентовой сумкой на боку, девчонка вытянула его, беспамятного, грузного, с простреленной грудью из пекла и доставила в санбат, оттуда Сергеева забрала машина полевого госпиталя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Она подобралась внезапно, как опытная разведчица, подползла по-пластунски, обозначилась вначале дворянской хворью, о которой Сергеев читал только в книгах, - "люмбаго", потом ревматизмом, затем аритмией и так далее. В общем, пошло, покатилось - не остановить, и очнулся Игорь Иванович Сергеев уже стариком. Окончательно он понял это в тот момент, когда сидел за столиком, накрытым куском старого зеленого сукна, пропахшего нафталином и мышиным пометом, в одной руке держал почетную грамоту древнейшего образца - с Лениным в правом углу и красным знаменем в левом, в другой букет цветов, среди которых выделялись желтые тюльпаны. Он глядел на эти тюльпаны и болезненно морщился: "Желтые цветы - это что, к измене?"
И что-то сосущее, противно холодное подползало изнутри к горлу, мешало слушать выступающего директора - загорелого громилу, каждый месяц ездившего отдыхать на Майорку, Гавайи и даже на Сейшелы, но это не смущало его, когда он платил своим подопечным зарплату, которой едва хватало на хлеб и воду.
Директор умел говорить, слова находил такие, что они у иного некрепкого гражданина вызывали слезы умиления. Сергеев сам не раз заслушивался речами директора и впадал в некое наркотическое забытье, а потом, очнувшись, удрученно качал головой: надо же!
Выйдя на пенсию, он сразу же ощутил острую нехватку денег. То, что он припас на старость, в два приема было обращено в труху: первое уничтожение проделал премьер Павлов, второе - премьер или полупремьер Гайдар. Старого Гайдара Сергеев почитал, в сорок первом даже встречался с ним под полуокруженным Киевом, молодого не знал вообще и слышать о нем не слыхивал. Но после того что молодой Гайдар сделал с его деньгами, перестал уважать и старого Гайдара.
- Что нам делать, Игорь? - поинтересовалась как-то утром жена. Денег у нас не то что на колбасу, даже на воду скоро хватать не будет...
Покрутив головой, будто ему что-то мешало дышать, Сергеев крякнул привычно, как на работе, когда ему что-то не нравилось, - подумал, что кряканье здесь неуместно, покашлял, освобождаясь от пробки, внезапно закупорившей горло.
- Надо потерпеть, Ирина, - сказал он.
- Сколько?
- Если бы я знал, если бы я знал...
- А кто это знает? - Женщины, когда уверены, что они правы, обычно наливаются упрямством питбультерьера, перестают следить за своими словами и больно бьют. Логика у них в таких ситуациях бывает просто неотразимая.
Сергеев широко провел рукою в пространстве - жест был неопределенный, что немедленно вызвало гнев у жены.
- Ага, выходит, знает только правительство...
- Наверное, - вздохнув, согласился Сергеев.
- Да пока оно что-нибудь придумает, мы умрем и от голода вспухнем!
- Так не бывает, - невольно усмехнулся Сергеев, - вначале вспухают от голода, а потом умирают. И то такое бывает не у взрослых - только у детей.
- Надень парадные штаны, железо на грудь нацепи, сходи куда-нибудь, побрякай там медалями.
- Я за это железо, между прочим, четыре дырки в теле ношу, - голос Сергеева сделался горьким, - слишком пренебрежительно ты относишься к немецкому наследству. Горбачев, например, так к нему не относится.
- Этот лысый пряник?
- Пятнистый пряник.
- Да чихать я хотела на лысого и на пятнистого! Он за свое ответит придут люди и спросят... Нам есть нечего, Игорь! Десяток куриных яиц, которые размером меньше голубиных, ныне стоят столько, сколько раньше стоили "жигули". Это мыслимо?
Судя по всему, жену так просто не остановить.
- А то, что стариков кладут в землю в полиэтиленовых пакетах вместо гробов - мыслимо?
- Довели страну, - Ирина Евгеньевна не заметила, как повторила жест мужа - так же широко и неопределенно обвела рукою пространство, словно бы призывая в свидетели весь мир, - вот правителей мы себя избрали!
- Это ты избрала, я на выборы не ходил. - Сергеев поморщился оттого, что в груди стрельнуло холодом, пошевелился и ещё раз недовольно поморщился: услышал внутри скрип собственных костей - к старости все начало трещать, скрипеть.
Ирина Евгеньевна не услышала его.
- Нахапали себе столько, что деньги изо рта, из носа, из ушей торчат, и все доллары, доллары, доллары! Зеленые... - Она хмыкнула. - Надо же, долларам название придумали, как щам - зеленые! Хапать ртом уже не могут, так хапают задницей... Бедная Россия!
- Не такая уж она и бедная, если её столько грабят, никак до конца разграбить не могут. Американцы взяли нас без боя - то, чего никто сделать не мог. Долларом одолели, куда ни пойдешь, всюду эту... щи! Щи в палатке, щи в магазине, щи в железнодорожной кассе. Только баба Маня в какой-нибудь брошенной деревне, в которой осталось шесть дворов, не знает, что такое зеленые американские щи. Тьфу! А где взять эти щи, если их не выдают на пенсионную книжку? - Сергеев произносил эти слова, совсем не надеясь, что их услышит жена. Она, когда начинала говорить, то глохла, будто тетерев на току. Так оно и было, Ирина Евгеньевна выступала в привычном для себя жанре монолога.
- ...наедятся наши правители и укатят в заморские края! - Ирина Евгеньевна закончила на вдохновенно-возвышенной ноте: - Здесь им делать нечего, они боятся народа... Да и лиха беда начало: под суд могут угодить. А тюремную баланду после тройной и пятерной архиерейской ухи хлебать не светит...
- Ирка, Ирка, мы безнадежно с тобой устарели, - с грустным пафосом проговорил Сергеев, - мы с тобой - продукт прошедшего времени.
Это Ирина Евгеньевна услышала и, оборвав свою речь, безмолвно опустилась на стул. Откинула каштановую прядь без единого седого волоса, она вообще выглядела много моложе своих лет, и Сергеев любил её такую - не поддающуюся времени, упрямую, с твердо сжатым красивым ртом и совершенно невыцветшими молодыми глазами, полными решимости и ещё чего-то такого, чему и названия нет, что всегда было для Сергеева тайной, ибо, несмотря на все свои заслуги, геройское звание, Сергеев ничем не выделялся среди других и обладал теми же слабостями и недостатками, что и все остальные мужчины. Он подумал о том, что, пройдя немалый путь вместе с женой, так и не понял, не познал её сути. И вообще женщина - существо непознаваемое. Вещь в себе, без каких-либо внешних признаков, характеризующих внутреннюю суть.
Сергеев любил её ещё с войны, когда к нему в батальон прислали девчонку - младшего лейтенанта с санинструкторской брезентовой сумкой на боку, девчонка вытянула его, беспамятного, грузного, с простреленной грудью из пекла и доставила в санбат, оттуда Сергеева забрала машина полевого госпиталя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94