Увидев его, девушки поднялись. Он остановился. Дива подошла к нему.
— Зачем ты приворожила Домана? — спросил он.
— Я? — залившись румянцем, вскричала девушка. — Я и ворожбы не знаю и Домана знать не хочу…
— Он от братства с нами отказался из-за тебя, — медленно проговорил Людек. — Требует тебя в жены… угрожает нам.
— Я дала обет богам, — спокойно молвила Дива.
— Это ему известно, да он знать ничего не желает.
— В чем же я повинна?
Живя, стоявшая позади сестры, с любопытством поглядывала то на неё, то на брата. Все трое молчали…
— Эх, Дива, — вскричал Людек, — лучше бы тебе пойти за него, а нам обрести брата, чем врага себе наживать…
Девушка покачала головой, две слезинки скатились по её лицу, она взглянула на Людека с молящей улыбкой.
— Не принуждайте меня, — попросила она тихо, — оставьте Диву в покое. Я вам полотно буду ткать, песни петь, воду носить из источника, ходить в зеленом венке…
И она поклонилась брату в ноги, а Живя опустилась наземь и обняла его колена, молча моля за сестру.
Людек понурил голову и, не проронив ни слова, удалился.
Змеиное урочище притаилось среди дремучих лесов; ни одна тропинка не вела к нему, и, казалось, оно было покинуто с незапамятных времён. С трех сторон его окружали почти непроходимые болота и топи. И только справа узкий клин менее зыбкой почвы открывал к нему доступ. Некогда, много веков назад, когда кочующие народы впервые селились на незнакомых землях, здесь было раскинуто первое их становище.
В память о нем здесь впоследствии собирались старейшины на совет. Городище было опоясано низким, местами сравнявшимся с землёй зелёным валом. Посредине стоял навес на расшатанных, клонившихся в разные стороны столбах. Крышу с него почти всю сорвало, в стене выломалось одно прясло и, полуистлевшее, валялось на земле. Кроме этого почерневшего, разрушенного строения, на городище не было ничего — ни деревца, ни камня, лишь кое-где пробивались скудные кустики травы да торчали бугром старые кротовины. Все вокруг было тут уныло и мрачно. Небосклон, насколько хватал глаз, закрывали чёрные леса. Вдали направо поблёскивало маленькое озерцо, наполовину заросшее камышом, налево, местами затопив непроходимую трясину, протекала зазеленевшая речка. Жалобные крики чаек заглушали пение лесных пичужек. Они беспокойно кружились над своими бесчисленными гнёздами, словно отгоняя от них невидимого врага.
Там, где городище смыкалось с землёй, стоял на страже бор.
Был канун Купалы — день, назначенный для веча. Кметы и владыки уже знали, какая участь постигла Виша за то, что он первый созывал их. Гибель его напугала одних и взбудоражила других, побуждая их сообща искать спасения.
На городище можно было попасть только со стороны леса, проехав мимо старого, почти засохшего дуба, стоявшего посреди дороги, который почитали, так же как урочище, священным. Под ним лежали куча полуистлевших тряпок, в которых люди приносили к его подножию свои хворости.
В маленьком источнике, бьющем неподалёку, болящие совершали омовение, утираясь полотняными лоскутами. Потом их бросали под дуб, твёрдо веруя, что вместе с ними уходила и хворь. Они оставались в дар духам, которые возвращали утраченное здоровье. Лежали тут и другие жертвы, промокшие, заплесневелые и засыпанные листьями, — кувшины, чаши, янтарные бусы, куски сукна и шнурки, завязанные тайными узлами.
Высоко на дубе чернело огромное дупло, как будто созданное для борти диких пчёл. Но дерево отпугивало сыростью, и пчелы на нём не водились. Дупло оставалось пустым и зияло странно и жутко, как раскрытая пасть.
Сверху донизу кора была покрыта зелёным, лоснящимся, как бархат, мхом, жёлтыми наростами и чахлыми былинками, которые прорастали на прогнивших лишайниках. Ещё брезжил рассвет, когда в зарослях послышался шелест. Кто-то осторожно прокрался под дуб, прясел, прислушался и, уверясь, что вокруг все по-прежнему тихо, поднялся — то был маленький человечек в сером кафтане, с круглой, коротко остриженной головой и широко разинутым ртом, в котором сверкали мелкие зубы. Он ещё раз оглянулся, послушал, обхватил руками ствол, уцепился ногами и с ловкостью дикого зверя полез на дерево. Время от времени он настораживал уши и снова поспешно карабкался вверх, беспокойно поглядывая на дупло. Это был Зносек.
Несмотря на неровную поверхность дерева, взбирался он долго. Толстый ствол трудно было обхватить, ноги скользили по гладкому мху, несколько раз человечек срывался и едва удерживался, впившись ногтями в кору, но тотчас же снова напрягался и лез дальше.
Он уже почти добрался до вершины, как вдруг изнутри донёсся странный шорох.
Из дупла показалась серая, похожая на кошачью, косматая голова с жёлтыми глазами и длинными усами, оскалила белые как снег зубы, ляскнула, громко фыркнула и ринулась прямо на голову человеку. Раздался визг, вой; зверь и человек, сплетясь в один клубок, вместе рухнули наземь. Серый косматый отшельник сжимал маленького человечка, пальцы Зносека подбирались к шее хищника. Наконец, руки человека зарылись в шерсти зверя, сдавили глотку, раскрылась окровавленная пасть, жёлтые, налитые кровью глаза побелели и, выкатившись, застыли… тело ещё содрогалось.
Зносек поднялся, утирая кровь, лицо его было исцарапано когтями, голова искусана. Он фыркнул, отдышался, сплюнул, провёл рукой по окровавленному черепу и, встряхнув задушенного, мёртвого зверя, несколько раз ударил его об дерево. Потом сунул за пояс свою добычу и снова поглядел вверх, утирая рукавом сочившуюся кровь. Раны на голове и покалеченные руки не удержали его от новой попытки. Борьба больше разгорячила его, чем утомила, и он снова стал карабкаться на дерево, прижимая к себе задушенного врага. Наконец, он ухватился за истлевший край дупла, вцепился в него пальцами, подтянулся всем телом и повис над чёрной дырой, заглядывая внутрь и одновременно прислушиваясь к отдалённому шороху, донёсшемуся из лесной чащи.
Вмиг спустился он в дупло и исчез, только на дне его зашелестели сухие листья, потом высунулась голова, руки опёрлись на край, он смотрел. Широкие мясистые губы разжались, белые зубы сверкали, как у дикой кошки. Карлик визжал от боли и… смеялся.
Все явственней слышался шум, долетавший из лесу, и торопливое поскребывание ногтей из дупла; наконец, в истлевшей коре появилась щёлка, через которую спокойно и незаметно мог подсматривать глаз. Рядом Зносек проковырял вторую, теперь смотрели оба глаза… Сквозь ветви видно было городище и ведущую к нему дорогу.
Из дупла можно было не только сосчитать прибывающих, но даже разглядеть их лица.
Карлик жадно уставился на дорогу; вдруг затрещали ветви и в отдалении показался всадник в сопровождении нескольких верховых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
— Зачем ты приворожила Домана? — спросил он.
— Я? — залившись румянцем, вскричала девушка. — Я и ворожбы не знаю и Домана знать не хочу…
— Он от братства с нами отказался из-за тебя, — медленно проговорил Людек. — Требует тебя в жены… угрожает нам.
— Я дала обет богам, — спокойно молвила Дива.
— Это ему известно, да он знать ничего не желает.
— В чем же я повинна?
Живя, стоявшая позади сестры, с любопытством поглядывала то на неё, то на брата. Все трое молчали…
— Эх, Дива, — вскричал Людек, — лучше бы тебе пойти за него, а нам обрести брата, чем врага себе наживать…
Девушка покачала головой, две слезинки скатились по её лицу, она взглянула на Людека с молящей улыбкой.
— Не принуждайте меня, — попросила она тихо, — оставьте Диву в покое. Я вам полотно буду ткать, песни петь, воду носить из источника, ходить в зеленом венке…
И она поклонилась брату в ноги, а Живя опустилась наземь и обняла его колена, молча моля за сестру.
Людек понурил голову и, не проронив ни слова, удалился.
Змеиное урочище притаилось среди дремучих лесов; ни одна тропинка не вела к нему, и, казалось, оно было покинуто с незапамятных времён. С трех сторон его окружали почти непроходимые болота и топи. И только справа узкий клин менее зыбкой почвы открывал к нему доступ. Некогда, много веков назад, когда кочующие народы впервые селились на незнакомых землях, здесь было раскинуто первое их становище.
В память о нем здесь впоследствии собирались старейшины на совет. Городище было опоясано низким, местами сравнявшимся с землёй зелёным валом. Посредине стоял навес на расшатанных, клонившихся в разные стороны столбах. Крышу с него почти всю сорвало, в стене выломалось одно прясло и, полуистлевшее, валялось на земле. Кроме этого почерневшего, разрушенного строения, на городище не было ничего — ни деревца, ни камня, лишь кое-где пробивались скудные кустики травы да торчали бугром старые кротовины. Все вокруг было тут уныло и мрачно. Небосклон, насколько хватал глаз, закрывали чёрные леса. Вдали направо поблёскивало маленькое озерцо, наполовину заросшее камышом, налево, местами затопив непроходимую трясину, протекала зазеленевшая речка. Жалобные крики чаек заглушали пение лесных пичужек. Они беспокойно кружились над своими бесчисленными гнёздами, словно отгоняя от них невидимого врага.
Там, где городище смыкалось с землёй, стоял на страже бор.
Был канун Купалы — день, назначенный для веча. Кметы и владыки уже знали, какая участь постигла Виша за то, что он первый созывал их. Гибель его напугала одних и взбудоражила других, побуждая их сообща искать спасения.
На городище можно было попасть только со стороны леса, проехав мимо старого, почти засохшего дуба, стоявшего посреди дороги, который почитали, так же как урочище, священным. Под ним лежали куча полуистлевших тряпок, в которых люди приносили к его подножию свои хворости.
В маленьком источнике, бьющем неподалёку, болящие совершали омовение, утираясь полотняными лоскутами. Потом их бросали под дуб, твёрдо веруя, что вместе с ними уходила и хворь. Они оставались в дар духам, которые возвращали утраченное здоровье. Лежали тут и другие жертвы, промокшие, заплесневелые и засыпанные листьями, — кувшины, чаши, янтарные бусы, куски сукна и шнурки, завязанные тайными узлами.
Высоко на дубе чернело огромное дупло, как будто созданное для борти диких пчёл. Но дерево отпугивало сыростью, и пчелы на нём не водились. Дупло оставалось пустым и зияло странно и жутко, как раскрытая пасть.
Сверху донизу кора была покрыта зелёным, лоснящимся, как бархат, мхом, жёлтыми наростами и чахлыми былинками, которые прорастали на прогнивших лишайниках. Ещё брезжил рассвет, когда в зарослях послышался шелест. Кто-то осторожно прокрался под дуб, прясел, прислушался и, уверясь, что вокруг все по-прежнему тихо, поднялся — то был маленький человечек в сером кафтане, с круглой, коротко остриженной головой и широко разинутым ртом, в котором сверкали мелкие зубы. Он ещё раз оглянулся, послушал, обхватил руками ствол, уцепился ногами и с ловкостью дикого зверя полез на дерево. Время от времени он настораживал уши и снова поспешно карабкался вверх, беспокойно поглядывая на дупло. Это был Зносек.
Несмотря на неровную поверхность дерева, взбирался он долго. Толстый ствол трудно было обхватить, ноги скользили по гладкому мху, несколько раз человечек срывался и едва удерживался, впившись ногтями в кору, но тотчас же снова напрягался и лез дальше.
Он уже почти добрался до вершины, как вдруг изнутри донёсся странный шорох.
Из дупла показалась серая, похожая на кошачью, косматая голова с жёлтыми глазами и длинными усами, оскалила белые как снег зубы, ляскнула, громко фыркнула и ринулась прямо на голову человеку. Раздался визг, вой; зверь и человек, сплетясь в один клубок, вместе рухнули наземь. Серый косматый отшельник сжимал маленького человечка, пальцы Зносека подбирались к шее хищника. Наконец, руки человека зарылись в шерсти зверя, сдавили глотку, раскрылась окровавленная пасть, жёлтые, налитые кровью глаза побелели и, выкатившись, застыли… тело ещё содрогалось.
Зносек поднялся, утирая кровь, лицо его было исцарапано когтями, голова искусана. Он фыркнул, отдышался, сплюнул, провёл рукой по окровавленному черепу и, встряхнув задушенного, мёртвого зверя, несколько раз ударил его об дерево. Потом сунул за пояс свою добычу и снова поглядел вверх, утирая рукавом сочившуюся кровь. Раны на голове и покалеченные руки не удержали его от новой попытки. Борьба больше разгорячила его, чем утомила, и он снова стал карабкаться на дерево, прижимая к себе задушенного врага. Наконец, он ухватился за истлевший край дупла, вцепился в него пальцами, подтянулся всем телом и повис над чёрной дырой, заглядывая внутрь и одновременно прислушиваясь к отдалённому шороху, донёсшемуся из лесной чащи.
Вмиг спустился он в дупло и исчез, только на дне его зашелестели сухие листья, потом высунулась голова, руки опёрлись на край, он смотрел. Широкие мясистые губы разжались, белые зубы сверкали, как у дикой кошки. Карлик визжал от боли и… смеялся.
Все явственней слышался шум, долетавший из лесу, и торопливое поскребывание ногтей из дупла; наконец, в истлевшей коре появилась щёлка, через которую спокойно и незаметно мог подсматривать глаз. Рядом Зносек проковырял вторую, теперь смотрели оба глаза… Сквозь ветви видно было городище и ведущую к нему дорогу.
Из дупла можно было не только сосчитать прибывающих, но даже разглядеть их лица.
Карлик жадно уставился на дорогу; вдруг затрещали ветви и в отдалении показался всадник в сопровождении нескольких верховых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114