Медленно, не оглядываясь, князь прошёл сквозь толпу, которая насмешливо кричала ему вслед:
— Хвостишка! Хвостик! Хвост!..
Несколько раз он оборачивался, готовый броситься на толпу, но сдерживался и в ярости шёл дальше.
У самого берега стояла большая ладья, поджидавшая князя, за которым, не смея слова сказать, бегом поспешали его посрамлённые, озлившиеся люди. Вслед им все ещё доносились крики и смех:
— Хвостик! Хвостишка!
В эту минуту, словно сама богиня Ния, разгневавшись, мстила за своё поругание, чёрная туча, развалясь по всему небу, как громадная туша дракона, с рычанием надвинулась на озеро.
Под ней серели косые полосы града, хлеставшие леса и поля, а внутри, в глубине её, глухо гремело, как будто перекатывались мешки с камнями, готовые обрушиться на землю. Молнии падали в озеро с оглушительным треском, ветер сгибал до земли и вырывал с корнями деревья, взметая их, как пушинки. Налетев на сухой прибрежный песок, он вздымал его жёлтой, непроницаемой тучей и волок за собой.
Буря не давала князю сесть в чёлн: все повалились наземь и, закрыв голову, ждали, когда пронесётся бог грозы. Гребцы забились на дно барки, стоявшей у берега. В храме Ниолы молнии затмевали своим блеском священный огонь, дым окутал коитину, искры сыпались на завесы; сверкали красные глаза богини, словно радуясь разрушению. В вышине непрерывно рокотали раскаты грома, на озере пенились волны, ударяясь о берег, и выплёскивались далеко на остров.
Казалось, земля сотрясалась под ногами людей. Князь дрожал в своём плаще и что-то бормотал. Если бы кто-нибудь отважился приблизиться к нему, то услышал бы, как Хвостек попеременно молился то Перуну, то крестику, который носил на груди. Старые суеверия и новая вера равно владычествовали над ним… Он поклонялся новому богу, но страшился и прежних и не смел их бросить.
Завывание и свист ветра в ушах, казалось, повторяли оскорбительную кличку «Хвостик», душу его обуревала жажда мщения.
— Пусть, пусть искореняют все это племя! — кричал он в ярости. — Пусть угоняют в неволю… Пусть пашут на них… Пусть придут саксы… давно уж пора истребить кметов и все эти порождения ехидны…
Когда страшная буря пронеслась и Смерд нагнулся к лежавшему на земле князю, взбешённый Хвост едва не проткнул его мечом, забыв, где он. Только узнав своего слугу, он пришёл в себя.
— Милостивый государь, — начал Смерд, — гроза миновала… озеро уже не бурлит… солнце выглядывает из-за туч… волны улеглись… едем прочь с этого проклятого острова, где господствуют чары, ведьмы и колдуны… Не кто иной как гусляры накликали и нагнали сюда бурю. Град в кровь побил наших людей. Кто знает, что там с лошадьми на другом берегу?
Князь поднялся с земли, шумно вздохнул, насупясь, уселся в ладью, и гребцы отчалили от берега. Разрезая тёмные воды, ладья быстро удалилась.
Из-за кустов смотрели старый Визун и испуганные женщины: они что-то тихо бормотали — верно, посылали ему вслед проклятия.
Старуха с распущенными волосами торопливо рвала траву и, что-то нашёптывая, бросала в ту сторону, куда унеслась ладья. Потом стала кидать и песок и после каждой пригоршни плевала.
Дива, бледная и ослабевшая, неподвижно сидела у огня: она едва опомнилась и вся дрожала, точно её ещё терзали те духи, что вещали её устами.
Вдруг из-за туч выглянуло солнце, и луч его, проскользнув в храм сквозь раздвинутые завесы, лёг золотым снопом у ног девушки, а она, глядя на него, улыбнулась, как будто поняла, что говорило небо.
На крыше храма ворковали голуби, в кустах снова заливались соловьи, а над ладьёй князя стаей летели вороны; они то взмывали в вышину, то падали вниз, словно хотели сорвать с него шапку.
XV
В городище Хвостека допоздна бодрствовали люди: не было милостивого господина. Княгиня, погрузившись в раздумье, сидела в своей светлице, призывая к себе то слуг, то ключника, то прислужниц. Время от времени она беспокойно вскакивала, подходила к окну и к дверям и посылала спросить, не вернулся ли князь, не видно ль его, иль не слышно.
В первом дворе в ожидании его стояли люди, иные уже свалились от усталости.
Все с нетерпением ожидали князя, когда над лесом с грохотом и гулом пронеслась буря. Потом из-за туч выглянуло кровавое солнце и скрылось; мрак, словно саван, окутал землю, а князь все не возвращался.
Никто в городище не смел ложиться: не застанет князь на ногах и в готовности, тотчас велит избить!
Брунгильда поминутно посылала отрока, но отрок приходил все с тем же: ни слуху ни духу.
Ветер пронёсся по лесу и по озеру, обрывки туч летели по небу, словно догоняя друг друга и собираясь для новой бури. Ударяясь об изгородь и стены, завывал и смеялся Похвист, и от этого хохота, вторя ему, в страхе метались и выли собаки. У княгини задвинули ставни и задёрнули занавеси на окнах, крыша сотрясалась и трещала, ревел вихрь.
Наконец, около полуночи на мосту и у ворот послышался шум и топот, по городищу разнеслось: князь едет!
По крытым переходам между столбами проскользнула княгиня, спеша навстречу своему господину. Княгиня гневалась, но, войдя в светлицу, застала князя, с которого стаскивали промокшую одежду, ещё более разгневанным, чем она.
Они переглянулись, но не поздоровались. Князь стукнул кулаком по столу, требуя, чтоб ему подали мёд. Он был голоден, зол и поминутно изрыгал проклятия, желая всем и всему провалиться сквозь землю.
Брунгильда стояла, скрестив руки и пожимая плечами. Люди разбежались.
— Уж и полночь прошла, а вы, милостивый господин, все ещё не изволили возвратиться…
— Молчи, сорока!.. И ни о чём не спрашивай! — крикнул князь. — Не заставляй меня говорить, когда я взбешён и знать никого не хочу!
— И жену?
— Позвать мне завтра Хадона! — буркнул князь в ответ.
Хватаясь за голову, он теребил всклокоченные вихры и со злости рвал волосы.
— Хадон завтра поедет к вашим, к саксам… пусть идут сюда… пусть выступят походом… пусть жгут, режут, крушат… Пусть охватит пламя всю эту землю… Когда подымают под пашню целину, чтоб родился хлеб, сперва её очищают огнём и топором. Так и здесь ничего не будет, покуда пламя и топор не истребят эту сорную траву!
Госпожа улыбнулась.
— Я давно это знаю и давно говорила: только саксы могут справиться с ними. Один ты не покоришь их со своими дружинниками, их тут тьма. Все кметы — изменники, ни одному верить нельзя.
— Позвать мне завтра Хадона, — повторил князь, — но не говорить, куда его посылают. Пусть рано утром выйдет пешком, возьмёт коня в табуне и повезёт перстень в знак того, что едет от меня.
Княгиня поддакивала князю, поглаживая его по голове.
— Ты спи спокойно, я сама его отправлю. Чуть свет он будет в пути, но немало времени пройдёт, покуда он продерётся сквозь чащи и попадёт за Лабу, покуда они там снарядятся, выступят походом и доберутся сюда, — а тут!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
— Хвостишка! Хвостик! Хвост!..
Несколько раз он оборачивался, готовый броситься на толпу, но сдерживался и в ярости шёл дальше.
У самого берега стояла большая ладья, поджидавшая князя, за которым, не смея слова сказать, бегом поспешали его посрамлённые, озлившиеся люди. Вслед им все ещё доносились крики и смех:
— Хвостик! Хвостишка!
В эту минуту, словно сама богиня Ния, разгневавшись, мстила за своё поругание, чёрная туча, развалясь по всему небу, как громадная туша дракона, с рычанием надвинулась на озеро.
Под ней серели косые полосы града, хлеставшие леса и поля, а внутри, в глубине её, глухо гремело, как будто перекатывались мешки с камнями, готовые обрушиться на землю. Молнии падали в озеро с оглушительным треском, ветер сгибал до земли и вырывал с корнями деревья, взметая их, как пушинки. Налетев на сухой прибрежный песок, он вздымал его жёлтой, непроницаемой тучей и волок за собой.
Буря не давала князю сесть в чёлн: все повалились наземь и, закрыв голову, ждали, когда пронесётся бог грозы. Гребцы забились на дно барки, стоявшей у берега. В храме Ниолы молнии затмевали своим блеском священный огонь, дым окутал коитину, искры сыпались на завесы; сверкали красные глаза богини, словно радуясь разрушению. В вышине непрерывно рокотали раскаты грома, на озере пенились волны, ударяясь о берег, и выплёскивались далеко на остров.
Казалось, земля сотрясалась под ногами людей. Князь дрожал в своём плаще и что-то бормотал. Если бы кто-нибудь отважился приблизиться к нему, то услышал бы, как Хвостек попеременно молился то Перуну, то крестику, который носил на груди. Старые суеверия и новая вера равно владычествовали над ним… Он поклонялся новому богу, но страшился и прежних и не смел их бросить.
Завывание и свист ветра в ушах, казалось, повторяли оскорбительную кличку «Хвостик», душу его обуревала жажда мщения.
— Пусть, пусть искореняют все это племя! — кричал он в ярости. — Пусть угоняют в неволю… Пусть пашут на них… Пусть придут саксы… давно уж пора истребить кметов и все эти порождения ехидны…
Когда страшная буря пронеслась и Смерд нагнулся к лежавшему на земле князю, взбешённый Хвост едва не проткнул его мечом, забыв, где он. Только узнав своего слугу, он пришёл в себя.
— Милостивый государь, — начал Смерд, — гроза миновала… озеро уже не бурлит… солнце выглядывает из-за туч… волны улеглись… едем прочь с этого проклятого острова, где господствуют чары, ведьмы и колдуны… Не кто иной как гусляры накликали и нагнали сюда бурю. Град в кровь побил наших людей. Кто знает, что там с лошадьми на другом берегу?
Князь поднялся с земли, шумно вздохнул, насупясь, уселся в ладью, и гребцы отчалили от берега. Разрезая тёмные воды, ладья быстро удалилась.
Из-за кустов смотрели старый Визун и испуганные женщины: они что-то тихо бормотали — верно, посылали ему вслед проклятия.
Старуха с распущенными волосами торопливо рвала траву и, что-то нашёптывая, бросала в ту сторону, куда унеслась ладья. Потом стала кидать и песок и после каждой пригоршни плевала.
Дива, бледная и ослабевшая, неподвижно сидела у огня: она едва опомнилась и вся дрожала, точно её ещё терзали те духи, что вещали её устами.
Вдруг из-за туч выглянуло солнце, и луч его, проскользнув в храм сквозь раздвинутые завесы, лёг золотым снопом у ног девушки, а она, глядя на него, улыбнулась, как будто поняла, что говорило небо.
На крыше храма ворковали голуби, в кустах снова заливались соловьи, а над ладьёй князя стаей летели вороны; они то взмывали в вышину, то падали вниз, словно хотели сорвать с него шапку.
XV
В городище Хвостека допоздна бодрствовали люди: не было милостивого господина. Княгиня, погрузившись в раздумье, сидела в своей светлице, призывая к себе то слуг, то ключника, то прислужниц. Время от времени она беспокойно вскакивала, подходила к окну и к дверям и посылала спросить, не вернулся ли князь, не видно ль его, иль не слышно.
В первом дворе в ожидании его стояли люди, иные уже свалились от усталости.
Все с нетерпением ожидали князя, когда над лесом с грохотом и гулом пронеслась буря. Потом из-за туч выглянуло кровавое солнце и скрылось; мрак, словно саван, окутал землю, а князь все не возвращался.
Никто в городище не смел ложиться: не застанет князь на ногах и в готовности, тотчас велит избить!
Брунгильда поминутно посылала отрока, но отрок приходил все с тем же: ни слуху ни духу.
Ветер пронёсся по лесу и по озеру, обрывки туч летели по небу, словно догоняя друг друга и собираясь для новой бури. Ударяясь об изгородь и стены, завывал и смеялся Похвист, и от этого хохота, вторя ему, в страхе метались и выли собаки. У княгини задвинули ставни и задёрнули занавеси на окнах, крыша сотрясалась и трещала, ревел вихрь.
Наконец, около полуночи на мосту и у ворот послышался шум и топот, по городищу разнеслось: князь едет!
По крытым переходам между столбами проскользнула княгиня, спеша навстречу своему господину. Княгиня гневалась, но, войдя в светлицу, застала князя, с которого стаскивали промокшую одежду, ещё более разгневанным, чем она.
Они переглянулись, но не поздоровались. Князь стукнул кулаком по столу, требуя, чтоб ему подали мёд. Он был голоден, зол и поминутно изрыгал проклятия, желая всем и всему провалиться сквозь землю.
Брунгильда стояла, скрестив руки и пожимая плечами. Люди разбежались.
— Уж и полночь прошла, а вы, милостивый господин, все ещё не изволили возвратиться…
— Молчи, сорока!.. И ни о чём не спрашивай! — крикнул князь. — Не заставляй меня говорить, когда я взбешён и знать никого не хочу!
— И жену?
— Позвать мне завтра Хадона! — буркнул князь в ответ.
Хватаясь за голову, он теребил всклокоченные вихры и со злости рвал волосы.
— Хадон завтра поедет к вашим, к саксам… пусть идут сюда… пусть выступят походом… пусть жгут, режут, крушат… Пусть охватит пламя всю эту землю… Когда подымают под пашню целину, чтоб родился хлеб, сперва её очищают огнём и топором. Так и здесь ничего не будет, покуда пламя и топор не истребят эту сорную траву!
Госпожа улыбнулась.
— Я давно это знаю и давно говорила: только саксы могут справиться с ними. Один ты не покоришь их со своими дружинниками, их тут тьма. Все кметы — изменники, ни одному верить нельзя.
— Позвать мне завтра Хадона, — повторил князь, — но не говорить, куда его посылают. Пусть рано утром выйдет пешком, возьмёт коня в табуне и повезёт перстень в знак того, что едет от меня.
Княгиня поддакивала князю, поглаживая его по голове.
— Ты спи спокойно, я сама его отправлю. Чуть свет он будет в пути, но немало времени пройдёт, покуда он продерётся сквозь чащи и попадёт за Лабу, покуда они там снарядятся, выступят походом и доберутся сюда, — а тут!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114