Во дворе остались лишь несколько работников да два сына хозяина.
Хенго вошёл, озираясь со страхом, но с виду держался храбрецом.
Мальчишка его, не слезая с лошади, въехал за ним во двор. Все стояли и, с любопытством глядя на них, вполголоса переговаривались.
Виш повёл рыжего в дом.
Старая бревенчатая изба, проконопаченная мхом, стояла посередине, возвышаясь среди других построек; в дверях с высоким порогом, по старинному обычаю, не было никакого запора, потому что их никогда не запирали. Из сеней влево вела дверца в просторную горницу. Пол в ней был земляной, гладко убитый и устланный свежей травой; в глубине виднелся сложенный из камня очаг, в котором никогда не угасал огонь. Дым из него поднимался кверху через щели в крыше. Стены и балки под потолком почернели от сажи. Кругом вдоль стен тянулись лавки, прилаженные к пням… В углу стоял большой стол, а за ним дежа для квашни, покрытая белой полотняной тряпкой. Над ней висели засохшие венки и пучки каких-то трав. На столе под вышитым рушником лежал початый каравай хлеба и возле него нож. У дверей на лавке стояло ведро с водой и ковш. В углу, в глубине, между прикрытых тряпками кадушек стояли небольшие жернова.
Маленькое окошко, закрывавшееся ставнем изнутри, было теперь распахнуто настежь, и в него пробивался скудный свет, достаточный, однако, чтобы в горнице можно было осмотреться.
Переступив через порог, Виш подал гостю руку, поклонился и, обводя рукой вокруг, сказал:
— Вот хлеб, вот вода, а вот огонь и лавка — ешьте, пейте, грейтесь, отдыхайте, и да будут с вами добрые духи.
Хенго неловко поклонился ему.
— Мир дому сему, — выдавил он из себя, словно поперхнувшись, — да минуют его недуги и печали.
С этими словами он сел на лавку, а Виш, отрезав ломоть хлеба, переломил его с гостем и, поднеся ко рту, съел, что вслед за ним сделал и чужак.
Все это продолжалось с минуту. Гость был уже торжественно принят и получил некоторые права. Женщины не показывались, но, должно быть, разглядывали чужеземца в щёлку, потому что до ушей его доносился шёпот и заглушённый смех.
— А теперь, — начал Хенго, — когда вы оказали мне гостеприимство, я покажу вам, пока ещё день на дворе, что я привёз. Вы увидите своими глазами, что обмана тут нет, а посмотреть есть на что!
Старик ничего не ответил, и рыжий пошёл к дверям; кто-то из челяди проводил его под навес, где уже расположился мальчик с лошадьми.
Герда сидел на бревне, с любопытством поглядывая по сторонам и прислушиваясь… Тюки лежали возле него на земле. Хенго взял два тюка, с силой поднял их и ловко взвалил себе на плечи, видимо желая избежать помощи чужих или похвалиться своей ловкостью. Неся тюки по двору, он, казалось, и шагал нарочито легко и бодро, будто не чувствовал тяжести. Слегка пригнувшись в дверях, он вошёл в горницу, и тут, у окошка, на широкой лавке принялся развязывать верёвки.
Слуги, любопытствуя, окружили его. С удивительной сноровкой и проворством немец распаковал тюки, подумал с минуту и, обернувшись к старику, подозвал к себе.
— Да что же это?.. Только вы один? — воскликнул он. — А женщинам вашим вы даже не позволите порадовать глаза? Я человек немолодой, так что меня уже нечего стыдиться и бояться.
Виш с минуту поколебался, потом дал знак рукой и сам подошёл к дверям боковушки. Тут стояла на страже старуха Яга, загораживая дверь; однако не помогли ни её угрозы, ни запугивания: едва хозяин позволил им войти, как девушки и молодки толпой ввалились в горницу. Любопытство их подгоняло, а страх удерживал, и не успели они протискаться в узкую дверь, как уже пустились наутёк: первая, встретившись взглядом с рыжим немцем, вскрикнула и отпрянула назад, за ней, как всполошившиеся птицы, побежали остальные. Смех и шёпот, сливавшиеся с ворчаньем Яги, послышались из боковушки.
Тем временем Хенго, присев на корточки возле лавки, доставал из тюков все новые товары, украдкой поглядывая на дверь. Глаза его рыскали по углам, хотя он делал вид, что занят только своим добром. Замирая от робости и желания поглядеть, раздираемые страхом и любопытством, девушки, как вода в озере, то подступали к двери, то вдруг откатывались назад, словно собираясь бежать к себе в боковушку. Немец, больше всего пугавший их своим острым взглядом, казалось, все меньше обращал внимания на то, что делается за его спиной, будто ничего и не видел, будто ничто не занимало его, кроме товара, который он раскладывал на лавке.
А было его вдосталь, он сверкал, притягивая к себе взоры. Впереди лежали длинные булавки с хитроумной застёжкой — для закалывания платков; они были сделаны из светлой меди и казались сплетёнными из льна или шерсти. В иных красовались блестящие пуговки, другие перевились, как стебли увядших цветов. Дальше лежали богатые ожерелья, увешанные колечками, бляшками и колокольцами. Тут было из чего выбирать.
Хенго молча прикладывал их к своей шее, показывая, как пышно и красиво они выделяются на сукне.
Одни ожерелья были свиты плетежком, наподобие девичьей косы, другие — гладкие, из твёрдого металла — могли служить броней против стрел и меча.
На длинном шнурке висела чуть ли не сотня нанизанных, как баранки, браслетов. Были тут и широкие, и узкие, и такие, которые, словно змея, обвивали женскую руку до локтя. Другие, предназначенные для мужчин, были грубее и крепче. Перстней у Хенго тоже имелся богатый выбор — плетёных и чеканных, разукрашенных мудрёной резьбой.
Мужчин больше привлекали секиры, долота и клинья, длинные ножи в ножнах и надевавшиеся на плечи затыльники, которых не могли пробить ни меч, ни стрела.
Когда рыжий принялся раскладывать все это на лавке, у парней разгорелись глаза и затряслись руки. Даже старый Виш подвинулся ближе, и Хенго тотчас подал ему, вынув из кожаных ножен, прямой, как лист сабельника, блестящий меч с красивой рукоятью.
Хозяин взял его в правую руку и улыбнулся от удовольствия, разглядывая острое лезвие, засверкавшее на солнце.
— Это будет получше вашего исконного камня и кости, — засмеялся Хенго, — такой и продержится дольше, и лучше защитит, да ещё и внукам послужит… Человека ли, дикого ль зверя, — была бы только сила в руке, — любого одолеет, да и по дому, кто умеет, много можно им сделать.
Пока он говорил, показывая парням предметы мужского обихода, женщины понемногу, напирая друг на дружку, приблизились настолько, что едва не стукались головами над лавкой, пожирая глазами застёжки, перстни, ожерелья и браслеты.
Хенго осторожно поднял на них глаза. Все они были одеты в белое, однако среди челяди и слуг легко было различить двух пригожих хозяйских снох и двух его дочерей с длинными косами, выбивавшимися из-под зелёных венков. Челядь ходила в платье из грубого холста и держалась поодаль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
Хенго вошёл, озираясь со страхом, но с виду держался храбрецом.
Мальчишка его, не слезая с лошади, въехал за ним во двор. Все стояли и, с любопытством глядя на них, вполголоса переговаривались.
Виш повёл рыжего в дом.
Старая бревенчатая изба, проконопаченная мхом, стояла посередине, возвышаясь среди других построек; в дверях с высоким порогом, по старинному обычаю, не было никакого запора, потому что их никогда не запирали. Из сеней влево вела дверца в просторную горницу. Пол в ней был земляной, гладко убитый и устланный свежей травой; в глубине виднелся сложенный из камня очаг, в котором никогда не угасал огонь. Дым из него поднимался кверху через щели в крыше. Стены и балки под потолком почернели от сажи. Кругом вдоль стен тянулись лавки, прилаженные к пням… В углу стоял большой стол, а за ним дежа для квашни, покрытая белой полотняной тряпкой. Над ней висели засохшие венки и пучки каких-то трав. На столе под вышитым рушником лежал початый каравай хлеба и возле него нож. У дверей на лавке стояло ведро с водой и ковш. В углу, в глубине, между прикрытых тряпками кадушек стояли небольшие жернова.
Маленькое окошко, закрывавшееся ставнем изнутри, было теперь распахнуто настежь, и в него пробивался скудный свет, достаточный, однако, чтобы в горнице можно было осмотреться.
Переступив через порог, Виш подал гостю руку, поклонился и, обводя рукой вокруг, сказал:
— Вот хлеб, вот вода, а вот огонь и лавка — ешьте, пейте, грейтесь, отдыхайте, и да будут с вами добрые духи.
Хенго неловко поклонился ему.
— Мир дому сему, — выдавил он из себя, словно поперхнувшись, — да минуют его недуги и печали.
С этими словами он сел на лавку, а Виш, отрезав ломоть хлеба, переломил его с гостем и, поднеся ко рту, съел, что вслед за ним сделал и чужак.
Все это продолжалось с минуту. Гость был уже торжественно принят и получил некоторые права. Женщины не показывались, но, должно быть, разглядывали чужеземца в щёлку, потому что до ушей его доносился шёпот и заглушённый смех.
— А теперь, — начал Хенго, — когда вы оказали мне гостеприимство, я покажу вам, пока ещё день на дворе, что я привёз. Вы увидите своими глазами, что обмана тут нет, а посмотреть есть на что!
Старик ничего не ответил, и рыжий пошёл к дверям; кто-то из челяди проводил его под навес, где уже расположился мальчик с лошадьми.
Герда сидел на бревне, с любопытством поглядывая по сторонам и прислушиваясь… Тюки лежали возле него на земле. Хенго взял два тюка, с силой поднял их и ловко взвалил себе на плечи, видимо желая избежать помощи чужих или похвалиться своей ловкостью. Неся тюки по двору, он, казалось, и шагал нарочито легко и бодро, будто не чувствовал тяжести. Слегка пригнувшись в дверях, он вошёл в горницу, и тут, у окошка, на широкой лавке принялся развязывать верёвки.
Слуги, любопытствуя, окружили его. С удивительной сноровкой и проворством немец распаковал тюки, подумал с минуту и, обернувшись к старику, подозвал к себе.
— Да что же это?.. Только вы один? — воскликнул он. — А женщинам вашим вы даже не позволите порадовать глаза? Я человек немолодой, так что меня уже нечего стыдиться и бояться.
Виш с минуту поколебался, потом дал знак рукой и сам подошёл к дверям боковушки. Тут стояла на страже старуха Яга, загораживая дверь; однако не помогли ни её угрозы, ни запугивания: едва хозяин позволил им войти, как девушки и молодки толпой ввалились в горницу. Любопытство их подгоняло, а страх удерживал, и не успели они протискаться в узкую дверь, как уже пустились наутёк: первая, встретившись взглядом с рыжим немцем, вскрикнула и отпрянула назад, за ней, как всполошившиеся птицы, побежали остальные. Смех и шёпот, сливавшиеся с ворчаньем Яги, послышались из боковушки.
Тем временем Хенго, присев на корточки возле лавки, доставал из тюков все новые товары, украдкой поглядывая на дверь. Глаза его рыскали по углам, хотя он делал вид, что занят только своим добром. Замирая от робости и желания поглядеть, раздираемые страхом и любопытством, девушки, как вода в озере, то подступали к двери, то вдруг откатывались назад, словно собираясь бежать к себе в боковушку. Немец, больше всего пугавший их своим острым взглядом, казалось, все меньше обращал внимания на то, что делается за его спиной, будто ничего и не видел, будто ничто не занимало его, кроме товара, который он раскладывал на лавке.
А было его вдосталь, он сверкал, притягивая к себе взоры. Впереди лежали длинные булавки с хитроумной застёжкой — для закалывания платков; они были сделаны из светлой меди и казались сплетёнными из льна или шерсти. В иных красовались блестящие пуговки, другие перевились, как стебли увядших цветов. Дальше лежали богатые ожерелья, увешанные колечками, бляшками и колокольцами. Тут было из чего выбирать.
Хенго молча прикладывал их к своей шее, показывая, как пышно и красиво они выделяются на сукне.
Одни ожерелья были свиты плетежком, наподобие девичьей косы, другие — гладкие, из твёрдого металла — могли служить броней против стрел и меча.
На длинном шнурке висела чуть ли не сотня нанизанных, как баранки, браслетов. Были тут и широкие, и узкие, и такие, которые, словно змея, обвивали женскую руку до локтя. Другие, предназначенные для мужчин, были грубее и крепче. Перстней у Хенго тоже имелся богатый выбор — плетёных и чеканных, разукрашенных мудрёной резьбой.
Мужчин больше привлекали секиры, долота и клинья, длинные ножи в ножнах и надевавшиеся на плечи затыльники, которых не могли пробить ни меч, ни стрела.
Когда рыжий принялся раскладывать все это на лавке, у парней разгорелись глаза и затряслись руки. Даже старый Виш подвинулся ближе, и Хенго тотчас подал ему, вынув из кожаных ножен, прямой, как лист сабельника, блестящий меч с красивой рукоятью.
Хозяин взял его в правую руку и улыбнулся от удовольствия, разглядывая острое лезвие, засверкавшее на солнце.
— Это будет получше вашего исконного камня и кости, — засмеялся Хенго, — такой и продержится дольше, и лучше защитит, да ещё и внукам послужит… Человека ли, дикого ль зверя, — была бы только сила в руке, — любого одолеет, да и по дому, кто умеет, много можно им сделать.
Пока он говорил, показывая парням предметы мужского обихода, женщины понемногу, напирая друг на дружку, приблизились настолько, что едва не стукались головами над лавкой, пожирая глазами застёжки, перстни, ожерелья и браслеты.
Хенго осторожно поднял на них глаза. Все они были одеты в белое, однако среди челяди и слуг легко было различить двух пригожих хозяйских снох и двух его дочерей с длинными косами, выбивавшимися из-под зелёных венков. Челядь ходила в платье из грубого холста и держалась поодаль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114