Приказано было выбрать самую дорогую. Между тем Брунгильда поспешила к себе в покои, где хотела накормить и успокоить выпущенного из темницы Лешека.
Слуги в одно мгновение приготовили для изголодавшегося юноши всякие яства и поставили на стол белый хлеб, мясо, молоко и мёд — сотовый и сыченый. Княгиня рассчитывала на то, что сумеет привлечь его к себе ласковым голосом и словами. Муха должен был его к этому подготовить.
Вскоре отворилась дверь, и наперсник Брунгильды ввёл в горницу изменившегося до неузнаваемости Лешека. Юность и красота при страшном увечье возбуждали жалость к нему даже в людях, привыкших к подобным зрелищам. Одели его по-княжески: на нём был расшитый кафтан, обувь с красной тесьмой и, словно в насмешку, меч на боку. Светлые, только что вымытые волосы рассыпались по плечам, мерцая золотистым отливом; бледное лицо с едва пробивающимся пушком было печально, а кровавые глазницы, неплотно прикрытые посиневшими веками, внушали ужас.
Брунгильда велела усадить его за стол и сама, стоя подле него, подавала ему кушанья и питьё.
Лешек так изголодался и истомился жаждой, так успокоился, вняв уверениям Мухи, что почти с жадностью брал всё, что ему подавали. Но молчал.
Немка, заискивающе склонившись над ним, соболезновала его несчастью.
— Расскажи отцу, как я скорблю, что это случилось. У меня тоже есть сыновья почти того же возраста, и я горько плакала, когда об этом узнала. Князь был тогда хмелен, а люди его не поняли: он, правда, приказал убрать тебя с глаз долой, но не выколоть глаза. Он чуть не убил человека, осмелившегося посягнуть на тебя.
Брунгильда говорила, а он слушал и молчал, и это молчание тревожило её, заставляя предполагать, что он ей не верит. Тем более старалась она внушить ему, что это несчастье произошло против их воли.
Лешек, казалось, был так занят едой, что едва слушал её уверения. Княгиня села рядом и сама стала потчевать его и подливать ему мёд.
— Ты тотчас же возвратишься домой, — сказала она. — Я упросила освободить тебя в надежде на то, что ты примиришь с нами отца. Скажи ему, что и князь и я хотим жить с ним в дружбе. Пусть же он приедет к нам, пусть они подадут друг другу руки.
Лешек все молчал.
— Ты скажешь ему? — спросила она.
— Я передам всё, что слышал, — отвечал юноша, — все скажу.
Ничего больше Брунгильда не сумела из него вытянуть. Лошади и люди были готовы: два человека верхами должны были ехать рядом с Лешеком и поддерживать его по дороге. Брунгильда подарила племяннику пышную одежду и всё, что требовалось для путешествия, и минуту спустя на мост уже въезжала кучка людей, сопровождавшая Лешека. Муха стоял на пороге. Брунгильда подошла к нему. Они были одни в горнице, она погладила его по лицу и поднесла ему чарку меду.
— А теперь поезжай, — сказала она, — и действуй с умом, тут его немало потребуется. Поезжай к дядьям, скажи им, что видел, как освободили Лешека, скажи, что мы хотим помириться с ними и просим приехать к нам. Кметы нам угрожают, и защищаться нужно не только моему господину, но и всему нашему роду… Пусть скорей, как можно скорей приезжают. Они, верно, гневаются — ты успокой их, говори красно, пусть только приедут. Настаивай на том, чтобы они тотчас, же ехали. Понимаешь?
Муха, стараясь казаться весёлым и уверенным в себе, говорил, что понимает, сколь важное ему доверили поручение, и что он надеется выполнить полученные приказания. Брунгильда велела ему не мешкая ехать, а когда увидела, что он уже на мосту, неслышно ступая, пошла посмотреть, что поделывает её супруг. Князь, утомясь и опорожнив всё, что стояло подле него, оглушительно храпел, растянувшись на лавке.
XVI
На следующее утро Хвостек, хотя и утешал себя тем, что кметы не посмеют напасть на городище, по совету Брунгильды начал готовиться к обороне. Девкам приказали носить камни на вал и на башню, а на вершине её поставили стражу, которая должна была с высоты озирать окрестности и караулить, не покажется ли кто-нибудь из лесу.
Князь с супругой и Смердом держали совет в горнице.
— Не посмеют они напасть на городище! — кричал Хвостек.
Брунгильда поддакивала ему, но советовала из предосторожности готовиться к обороне и подсчитать свои силы. Их было в городище достаточно, и при хорошем вооружении можно было устоять против любого врага, будь он хоть в десять раз многочисленнее. К тому же в башне было полно всяких припасов, и они могли ждать подкрепления, не опасаясь голода. Князь самолично в сопровождении Смерда отправился осмотреть, все ли там в порядке.
Огромная башня в городище была возведена в незапамятные времена, и о возникновении её ходили странные слухи. Толстые стены башни были воздвигнуты на скале, внутри она была пуста и разделена на ярусы только балками, столбами и помостами.
В самом низу находились кладовые с княжеской казной и съестными припасами в закромах и боднях. Ещё ниже было то тёмное и сырое подземелье, из которого лишь вчера освободили Лешека и где ещё томились в заточении другие узники, а также колодец, куда спускали осуждённых на голодную смерть. На помосте над кладовыми было навалено множество камней для скатывания и метания при обороне. Тут стояли бочки со смолой, которую поджигали и горящей обливали осаждающих. Ещё выше был помост для стрелков, откуда они легко могли метать копья из бойниц. Вдоль стен лежали груды камня, дров и щепы. Был в подземелье и колодец, откуда брали воду, и печи, где выпекали хлеб, так что осаждённые могли долго продержаться в башне, а в ту пору осада в чужом краю никогда не бывала длительной. Враг нападал неожиданно, хватал всё, что можно было унести, и столь же стремительно уходил.
Хвостек молча обошёл башню.
«Не возьмут они меня здесь, собачьи сыны!» — сказал он про себя и воротился на свою лавку.
Уже надвигалась ночь, а никто чужой не подходил к городищу, и не приносили никаких вестей. Вокруг царила тишина. Вечер был прекрасный, на небе ни облачка, на озере ни рябинки, лес вдали не шелохнулся. Стража, расставленная повсюду, расхаживала с копьями по валу.
В этом безмолвии тревожило лишь одно: собаки карабкались на вал, садились против ветра и беспокойно, пронзительно выли. Велели их согнать и избить, но это не заставило их умолкнуть. Сгоняли с одной стороны, они перебегали на другую, а когда их заперли в сарай, они завыли ещё страшней и протяжней. Вою псов вторило карканье воронов. Они стаями слетали со стен, кружились над городищем и снова садились на башню.
Была уже полночь, и все спали, кроме стражи, когда на мосту послышался топот. Кто-то стучался в ворота: его впустили и провели во двор. То был старый Лисун, пастух княжеского табуна: в испуге он лепетал что-то невразумительное, чего никто не мог разобрать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114