Доман постоял с минуту, сорвал несколько листиков с дерева, поднёс их к губам, в задумчивости стал их жевать, повернулся, чтобы уйти, снова остановился и пошёл бродить по острову.
Седовласая жрица показала ему домик Визуна. Старик сидел на пороге и кормил голубей, которые слетались на его зов. Увидев Домана, он вскочил с юношеской стремительностью и раскрыл ему объятия.
— Так не убила тебя девка! — вскричал он. — Я это знал!
Доман, смеясь, распахнул кафтан, расстегнул ворот рубахи и показал ему широкий шрам.
— А, проклятая волчица! — воскликнул старик, обнимая его. — Хватило же у неё силы! Ты знаешь, что она здесь? Хочешь ей отомстить?
— Я видел её, — отвечал Доман, — и говорил с ней, но мстить ей не хочу. Девка и сейчас нейдёт у меня из головы, хоть и гонит меня. Говорит, что дала обет богам.
Визун тряхнул головой.
— Надобно тебе взять другую, тогда эту позабудешь… Увозить её отсюда не подобает, — говорил старик. — Да и все они одинаковы: цветут, пока молоды, а под старость колются. Возьми другую, возьми! Жена нужна тебе, без неё не проживёшь.
— Отец мой, — отвечал Доман, — не брани меня, другие мне не по душе.
Визун с досадой махнул рукой.
— Да ты попробуй взять другую, — настаивал он, — тогда увидишь. Молодость подвержена страстям, но они быстро проходят. А по этой ты будешь тосковать до тех пор, пока не возьмёшь другую.
Так началась беседа со стариком, который упорно твердил одно и то же, не выпуская из объятий бывшего своего питомца. С добрый час они просидели возле избы, потом расхаживали по острову, один жаловался, другой навязывал ему все то же лекарство. Наконец, они расстались, Доман сел в ладью и уехал. Старый Мирш все ещё сидел на своей иве.
Увидев молодого жупана, он удивился его скорому возвращению. Доман выскочил из чёлна, грызя листок, который сорвал ещё на острове, но заметно повеселел. Снова подошёл он к гончару.
— Эй, старик! — крикнул он. — А нельзя ли мне чего-нибудь поесть у вас и переночевать?
— Как отказать? — отвечал старик. — Хоть бы вы и не были кметом или жупаном, на то ведь и изба, чтоб принимать гостей. Идёмте. — И он встал.
Как раз в это время в избе собрали ужинать, и дочь Мирша, Миля, вышла позвать отца. Доман вскинул на неё глаза. Девушка была избалована, ни в доме, ни по хозяйству не работала, только вышивала рушники красными нитками да изредка пряла кудель, зато любила наряжаться, зная, что хороша собой.
Взоры кмета и гончаровой дочки встретились, и оба почему-то покраснели. Ей приглянулся этот жупан или кмет с такой важной осанкой, а он заметил, что девка пригожа, и подумал: а вдруг она его излечит, как говорил Визун?
Он последовал за стариком в избу, где уже ждал их накрытый белой скатертью стол. Миля сама им прислуживала, приносила блюда и чарки и всякий раз, входя, взглядывала на жупана, а он на неё. Раз даже приоткрылся в улыбке её розовый ротик и показались белые зубки. А была она и в будни нарядна: на всех пальцах блестели серебряные кольца, иные даже с камушками, ворот был заколот огромной золочёной застёжкой, волосы — шпильками, в ушах у неё были серьги, на руках браслеты, на голове венок, а в глазах смех и бездумье.
«Случись мне раньше её встретить, — думал, глядя на девушку, Доман, — может, я взял бы её в жены!»
За едой гость разговорился с хозяином. Когда ужин окончился и больше не требовалось ни приносить, ни убирать посуду, молодая хозяйка приоткрыла дверь из светёлки и как бы украдкой посматривала, не позовёт ли её отец, а на самом деле строила глазки молодому жупану.
«Возьми меня, — говорили её лукавые глаза, — я не очень буду противиться».
Уже сгустились сумерки, когда Доман отправился в сарай, где ему постелили. Старый Мирш позвал дочь, которая заперлась в светёлке, и погрозил ей пальцем.
— Ты что, попрыгунья, стреляешь глазами в таких людей? — заговорил он сурово. — Он не из тех, что лепят горшки, а из тех, что их бьют, и тебе до него дела нет.
— Я и не смотрела!
— Смотрела! Тебе-то что в нём? У него дома таких, как ты, верно, добрый пяток на выбор, а ты захотела быть шестой?
Миля пристально поглядела на отца; он снова погрозил ей.
— Завтра утром, когда он будет уезжать, не смей показываться! Ты смотри у меня!
Все улеглись спать. На другое утро Доман встал рано, лошади уже стояли наготове, но он уселся на лавку.
— Что-то не хочется мне ехать в жару, — сказал он угрюмо.
— Подождите до осени, будет холодней, — отрезал гончар, — а я вас не гоню.
Не ответив ни слова, кмет потащился на озеро. Челны стояли у берега, он велел перевезти его на остров и пошёл в храм.
Едва Доман ушёл, Миля бросилась к тыну, согнулась пополам, чтоб её не увидели, и стала следить за ним в щёлку. Отец заметил её, но сдержался и промолчал. Чёлн отчалил от берега.
Дива сидела у жертвенника, глядя на огонь, но со вчерашнего дня все как-то странно мелькало у неё перед глазами, и она ничего не видела, кроме искр, вспыхивающих во мраке. В храме было полно народу и стоял глухой гул. Старый вещун ворожил и принимал жертвоприношения, седовласая жрица отводила порчу и раздавала зелье.
Завеса приоткрылась. Снова Доман стоял перед ней. Дива вспыхнула, вздрогнула всем телом и, отвернувшись, уставилась на огонь, не смея шевельнуться. Доман все стоял перед ней и, прислонясь к столбу, озирался по сторонам.
Девушка решила непременно ему сказать, чтобы он уходил прочь отсюда, встала с камня и скользнула на другую сторону храма, чтобы не встретиться с ним у входа. За тыном он неожиданно появился перед ней. Здесь не было никого, кроме них двоих; Доман крепко обнял её и поцеловал. Дива вскрикнула и закрыла глаза руками, а когда открыла, его уже не было.
Он убежал. Кипя гневом, она снова вернулась в храм. Умылась водой из священного источника, но лицо её горело огнём, и чем больше она мыла его, тем сильнее оно пылало. Наконец, слезы подступили у неё к глазам и она горько заплакала:
— Ой, доля ты моя, доля!
Она взглянула на чёрное изваяние Ниолы, красные глаза богини были гневно устремлены на неё. Казалось, они горели жаждой мщения. Огонь угасал, и Дива поспешно стала подбрасывать лучину. Из храма расходились люди, пели песни о Ладе и Нии, пение разносилось по озеру и роще, но звучало печально.
Дива тоже вышла и запела, сама не зная почему, какую-то давнишнюю, в детстве слышанную песенку.
Между деревьями, вдали, мелькал Доман. Пробираясь сквозь толпу, он срывал листья, грыз их и бросал. Потом улёгся на траве и предался размышлениям не то в полусне, не то наяву. Он не знал, что делать с собой.
Визун, расхаживавший между кучками людей, подошёл и встал над ним.
— Ты ещё здесь? — спросил он.
— Я и сам не знаю, зачем притащился сюда, — ответил Доман.
— Где же ты ночевал?
— У гончара, того самого, у которого дочка красавица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114