никого из педагогов в зале не было.
Грише удалось беспрепятственно прокатиться до самого конца зала, где висела тяжелая парчовая занавесь. О ней он уже слыхал. Говорили, что за ней скрывается алтарь. Когда нужно, занавесь раздвигают, и зал превращается в церковь. Ловко придумано!
В конце года тут служат молебен, и директор торжественно вручает окончившим аттестаты. Потом он говорит речь о верном служении государю императору, а ученики кричат "ура". В прошлом году - так рассказывал Дерябин - семиклассники кричали вместо "ура" - "дурак". Директор решил сделать вид, что не расслышал...
Так вот какое это было место! Гриша пробрался к занавеси поближе; она была заткана золотистыми цветами и листьями, у края ее висела серебряная махровая кисть. Гриша ухватился за кисть: она была чуть колючая, холодная, будто кованная из металла... У самого своего уха Гриша слышал жаркое дыхание Никаноркина, рядом был и Довгелло. Это придало ему храбрости, и он смело отодвинул край занавеси.
Вдруг кто-то цепко схватил его сзади за шею железными пальцами.
Никаноркин бежал со всею прытью, на которую способны были его ноги. Довгелло замер на месте.
А Гришу, не давая ему повернуть шею ни на вершок, вел к выходу неизвестный обладатель железных пальцев.
Вот и порог... и Григорий Шумов, известный силач и храбрец, с позором был выкинут в коридор.
Только теперь он смог повернуть изрядно помятую шею: в дверях зала стоял бледный угреватый юноша с черными глазами-бусинками и шипел зло:
- Будеш-шь? Запомниш-ш-шь!
Но тут из-под его локтя выскочил в коридор Довгелло с пронзительным криком:
- Крючок! Крючок!
Бледный юноша побелел еще больше и рванулся вперед.
Ну конечно, ни Довгелло, ни Шумова, ни тем более Никаноркина он не догнал.
Догнал их Дерябин, когда они были уже в безопасности, в своем классе. Не обращая внимания на разгоряченное лицо Гриши, он сказал мрачно:
- Мухин вышел вторым. Проигрыш!
Грише было не до проигрыша. Все еще тяжело дыша от недавнего бега, он спросил Никаноркина:
- Кто это был? Он от моей руки все равно не уйдет!
Первоклассник Дерябин посмотрел на приготовишек с осуждением:
- Как маленькие, ей-богу! Балуетесь всё. Я тебе, Шумов, про дело говорю. Завтра ставлю двойную ставку на Делюля. Слышишь?
- Слышу.
Дерябин недовольно дернул плечом, ушел.
- Кто это был? - воскликнул снова Гриша. - Должно быть, шестиклассник?
- Нет, он из седьмого. Это Дзиконский.
- Ты его знаешь?
- Да он же сын полицмейстера! Его батьку все в городе знают, ну и его - по отцу. Ты недавно из деревни, потому и не знаешь.
- Дай срок, - сказал Гриша и крепко стиснул зубы: - он от моей руки не скроется!
Никаноркин посмотрел на него с явным сомнением и даже раскрыл было рот - хотел возразить, но в класс уже вошел Невинный, учитель чистописания, и разговор о Дзиконском пришлось отложить.
10
Ночью Гришу разбудил Лехович.
На стенах зыбко дрожал зловещий красноватый свет.
- Горим? - сонно, без удивления спросил Гриша и стал одеваться.
Пожары в городе стали делом привычным. С осени, как только начались долгие и черные ночи, огонь вспыхивал то в одном, то в другом конце города.
Из учебного округа в реальное училище прибыл циркуляр, в котором устанавливалось, что "частые пожары являются бедствием". На основании этого предлагалось "не чинить препятствий учащимся, выразившим желание помочь властям в тушении огня, пределы каковой помощи определяются на месте бранд-майором или лицами, им на это уполномоченными".
Циркуляр сразу же стал известен всем школьникам города.
Заслышав унылый набат, полуодетые люди выбегали на улицу. По дамбе неслась, непрерывно звоня в колокол, пожарная колесница. Тройки сытых коней с круто изогнутыми шеями, с удилами в пене во весь опор мчали сорокаведерные бочки.
В дымном свете факелов блистала римские шлемы пожарных.
Бешеный топот коней, грохот колес, блеск меди, багровые отблески на краю неба - все это неудержимо влекло к себе мальчишеские сердца...
- Скорей одевайся! - лихорадочно говорил Лехович. От спешки он сам никак не мог попасть в рукава куртки. - Скорей! Должно быть, Приречье горит...
Зыбин, проснувшись от непривычного в этот час шума, заворчал глухо, закутался с головой в одеяло, повернулся к стене и захрапел.
Маленький Жмиль спал тихо, его пухлое лицо было радостно удивленным.
- Ну их! - с досадой сказал Лехович, бросив враждебный взгляд на широкую спину Зыбина. - Двинем вдвоем!
Когда, наспех одетые, они выскочили на крыльцо, там уже стояли мадам Белкова и Настя. Белкова, покрытая теплым платком, мелко крестилась. Увидав своих постояльцев, она проговорила непривычно кротко:
- Бегите, деточки, бегите. Узнайте, кого это бог посетил.
В простом платье, испуганная, она почему-то казалась лучше, пригожее, чем всегда.
Улица постепенно становилась людной. Табунками неслись вольные мальчишки в длинных, не по росту, пиджаках, в кацавейках, а то и просто, несмотря на холод, в рубахах распояской. В одиночку и парами спешили гимназисты, ученики городского училища, реалисты; тревожно, возбужденными голосами переговариваясь, шли взрослые.
- Плотники жгут, - сказал кто-то негромко в темноте.
О поджогах давно говорили. Настя слышала на базаре от Ненилы Петровны: жгут город мастеровые - для того, чтобы вдосталь хватило работы и плотникам, и штукатурам, и печникам, и столярам, и малярам...
Этому никто не верил. Но все пугались.
...Чем дальше шли Шумов с Леховичем, тем становилось многолюдней.
Под конец пришлось им пробиваться сквозь густую толпу.
Едко пахло дымом. А вот уже видны и яростные языки огня. Горел деревянный дом с торговой вывеской по всему фасаду.
Вспыхнула разом - высоким костром - дощатая крыша; искры, большие как птицы, метнулись по сторонам - и толпа отхлынула. Какая-то женщина закричала дурным голосом...
Скрутилась в трубку вывеска - пропала нарисованная на ней сахарная голова; раскаленное докрасна железо с грохотом свалилось наземь.
Пожарные в медных шлемах, в брезентовых куртках натужливо тащили через мостовую тяжелый шланг. Гриша бросился помогать; на него закричали сердито, прогнали...
Народ раздался в разные стороны: прискакал на паре вороных полицмейстер Дзиконский в накинутой на одно плечо голубой шинели, в лихо заломленной фуражке.
Поставив лакированный сапог на крыло коляски, он принялся кричать громко, повелительно и бестолково:
- Хвалю! Так, так... Вперед! А багры где? Баграми захватывай!
При этом он успевал поглаживать свои крутые усы и молодецки поглядывать по сторонам.
Пожарные, не оборачиваясь на крики полицмейстера, делали свое дело споро: разматывали шланг, от которого они только что отогнали Гришу, ставили насос - "помпу";
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Грише удалось беспрепятственно прокатиться до самого конца зала, где висела тяжелая парчовая занавесь. О ней он уже слыхал. Говорили, что за ней скрывается алтарь. Когда нужно, занавесь раздвигают, и зал превращается в церковь. Ловко придумано!
В конце года тут служат молебен, и директор торжественно вручает окончившим аттестаты. Потом он говорит речь о верном служении государю императору, а ученики кричат "ура". В прошлом году - так рассказывал Дерябин - семиклассники кричали вместо "ура" - "дурак". Директор решил сделать вид, что не расслышал...
Так вот какое это было место! Гриша пробрался к занавеси поближе; она была заткана золотистыми цветами и листьями, у края ее висела серебряная махровая кисть. Гриша ухватился за кисть: она была чуть колючая, холодная, будто кованная из металла... У самого своего уха Гриша слышал жаркое дыхание Никаноркина, рядом был и Довгелло. Это придало ему храбрости, и он смело отодвинул край занавеси.
Вдруг кто-то цепко схватил его сзади за шею железными пальцами.
Никаноркин бежал со всею прытью, на которую способны были его ноги. Довгелло замер на месте.
А Гришу, не давая ему повернуть шею ни на вершок, вел к выходу неизвестный обладатель железных пальцев.
Вот и порог... и Григорий Шумов, известный силач и храбрец, с позором был выкинут в коридор.
Только теперь он смог повернуть изрядно помятую шею: в дверях зала стоял бледный угреватый юноша с черными глазами-бусинками и шипел зло:
- Будеш-шь? Запомниш-ш-шь!
Но тут из-под его локтя выскочил в коридор Довгелло с пронзительным криком:
- Крючок! Крючок!
Бледный юноша побелел еще больше и рванулся вперед.
Ну конечно, ни Довгелло, ни Шумова, ни тем более Никаноркина он не догнал.
Догнал их Дерябин, когда они были уже в безопасности, в своем классе. Не обращая внимания на разгоряченное лицо Гриши, он сказал мрачно:
- Мухин вышел вторым. Проигрыш!
Грише было не до проигрыша. Все еще тяжело дыша от недавнего бега, он спросил Никаноркина:
- Кто это был? Он от моей руки все равно не уйдет!
Первоклассник Дерябин посмотрел на приготовишек с осуждением:
- Как маленькие, ей-богу! Балуетесь всё. Я тебе, Шумов, про дело говорю. Завтра ставлю двойную ставку на Делюля. Слышишь?
- Слышу.
Дерябин недовольно дернул плечом, ушел.
- Кто это был? - воскликнул снова Гриша. - Должно быть, шестиклассник?
- Нет, он из седьмого. Это Дзиконский.
- Ты его знаешь?
- Да он же сын полицмейстера! Его батьку все в городе знают, ну и его - по отцу. Ты недавно из деревни, потому и не знаешь.
- Дай срок, - сказал Гриша и крепко стиснул зубы: - он от моей руки не скроется!
Никаноркин посмотрел на него с явным сомнением и даже раскрыл было рот - хотел возразить, но в класс уже вошел Невинный, учитель чистописания, и разговор о Дзиконском пришлось отложить.
10
Ночью Гришу разбудил Лехович.
На стенах зыбко дрожал зловещий красноватый свет.
- Горим? - сонно, без удивления спросил Гриша и стал одеваться.
Пожары в городе стали делом привычным. С осени, как только начались долгие и черные ночи, огонь вспыхивал то в одном, то в другом конце города.
Из учебного округа в реальное училище прибыл циркуляр, в котором устанавливалось, что "частые пожары являются бедствием". На основании этого предлагалось "не чинить препятствий учащимся, выразившим желание помочь властям в тушении огня, пределы каковой помощи определяются на месте бранд-майором или лицами, им на это уполномоченными".
Циркуляр сразу же стал известен всем школьникам города.
Заслышав унылый набат, полуодетые люди выбегали на улицу. По дамбе неслась, непрерывно звоня в колокол, пожарная колесница. Тройки сытых коней с круто изогнутыми шеями, с удилами в пене во весь опор мчали сорокаведерные бочки.
В дымном свете факелов блистала римские шлемы пожарных.
Бешеный топот коней, грохот колес, блеск меди, багровые отблески на краю неба - все это неудержимо влекло к себе мальчишеские сердца...
- Скорей одевайся! - лихорадочно говорил Лехович. От спешки он сам никак не мог попасть в рукава куртки. - Скорей! Должно быть, Приречье горит...
Зыбин, проснувшись от непривычного в этот час шума, заворчал глухо, закутался с головой в одеяло, повернулся к стене и захрапел.
Маленький Жмиль спал тихо, его пухлое лицо было радостно удивленным.
- Ну их! - с досадой сказал Лехович, бросив враждебный взгляд на широкую спину Зыбина. - Двинем вдвоем!
Когда, наспех одетые, они выскочили на крыльцо, там уже стояли мадам Белкова и Настя. Белкова, покрытая теплым платком, мелко крестилась. Увидав своих постояльцев, она проговорила непривычно кротко:
- Бегите, деточки, бегите. Узнайте, кого это бог посетил.
В простом платье, испуганная, она почему-то казалась лучше, пригожее, чем всегда.
Улица постепенно становилась людной. Табунками неслись вольные мальчишки в длинных, не по росту, пиджаках, в кацавейках, а то и просто, несмотря на холод, в рубахах распояской. В одиночку и парами спешили гимназисты, ученики городского училища, реалисты; тревожно, возбужденными голосами переговариваясь, шли взрослые.
- Плотники жгут, - сказал кто-то негромко в темноте.
О поджогах давно говорили. Настя слышала на базаре от Ненилы Петровны: жгут город мастеровые - для того, чтобы вдосталь хватило работы и плотникам, и штукатурам, и печникам, и столярам, и малярам...
Этому никто не верил. Но все пугались.
...Чем дальше шли Шумов с Леховичем, тем становилось многолюдней.
Под конец пришлось им пробиваться сквозь густую толпу.
Едко пахло дымом. А вот уже видны и яростные языки огня. Горел деревянный дом с торговой вывеской по всему фасаду.
Вспыхнула разом - высоким костром - дощатая крыша; искры, большие как птицы, метнулись по сторонам - и толпа отхлынула. Какая-то женщина закричала дурным голосом...
Скрутилась в трубку вывеска - пропала нарисованная на ней сахарная голова; раскаленное докрасна железо с грохотом свалилось наземь.
Пожарные в медных шлемах, в брезентовых куртках натужливо тащили через мостовую тяжелый шланг. Гриша бросился помогать; на него закричали сердито, прогнали...
Народ раздался в разные стороны: прискакал на паре вороных полицмейстер Дзиконский в накинутой на одно плечо голубой шинели, в лихо заломленной фуражке.
Поставив лакированный сапог на крыло коляски, он принялся кричать громко, повелительно и бестолково:
- Хвалю! Так, так... Вперед! А багры где? Баграми захватывай!
При этом он успевал поглаживать свои крутые усы и молодецки поглядывать по сторонам.
Пожарные, не оборачиваясь на крики полицмейстера, делали свое дело споро: разматывали шланг, от которого они только что отогнали Гришу, ставили насос - "помпу";
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72