На обложках были рисунки, будто уже виденные где-то: человек в маске целится из черного револьвера в непонятную какую-то фигуру, одетую в белый балахон. А, да это Нат Пинкертон! Гриша уже слыхал про пинкертоновские выпуски (они шли под номерами) и видал их даже в магазине Ямпольских. А читать не приходилось.
Он отложил булки и принялся за чтение. Сперва было занятно. Какой ловкий этот Нат Пинкертон! Что бы ни случилось, он всегда вывернется. А противника своего либо убьет, либо наденет на него наручники - это кандалы такие для рук.
Шло незаметно время. Гриша листал страницу за страницей... и у него постепенно появилось чувство, похожее на тошноту. Дешевая, как клюквенный сок, кровь лилась повсюду, где появлялся этот Нат. Повсюду убийцы, револьверы, пули... Это переставало быть интересным. И потом, ведь Нат был сыщиком, служил в сыскном отделении, как Виктор Аполлонович.
Гриша почувствовал к Пинкертону что-то вроде личной неприязни. Он поглядел на обложку: там - в кружочке - был нарисован сам Нат, франт с рыбьими глазами.
Нет, после "Тараса Бульбы" не станешь читать такую ерунду...
Гриша уже успел прочесть и "Овода" ("Тарас" лучше все-таки), и "Рассказы шута Балакирева", и "Осаду Троице-Сергиевской Лавры", и "Деяния Петра Первого", да мало ли еще какие книги он прочел... Ему их давали и Довгелло, и Лехович, и Персиц.
Персиц до того начитался всяких книг, что сам начал их сочинять. Жаль только, стихами пишет. Ничего, складно.
Но только за такой книгой, как "Тарас Бульба", может человек забыть и про себя, и про свои невзгоды, и про все на свете!
Неловко, конечно, сказать Петру Дерябину, что "Приключения Ната Пинкертона" никуда не годятся... А придется сказать.
...Булки под конец он все-таки съел. Хорошие были булки!
20
Что могут сделать ученики приготовительного класса для защиты своего товарища?
Как выглядят Гришины друзья - будь их хоть тридцать человек - рядом с великолепным, облеченным властью Виктором Аполлоновичем?
Выглядят они стрижеными козявками, мелкотой.
Так, вероятно, думал и сам Виктор Аполлонович, когда, войдя в приготовительный класс, услышал негромкие, но уже знакомые и ненавистные его уху блеющие звуки. Он воскликнул:
- Шумов!
Ему ответил хор голосов:
- Шумова нету!
- У него свободный урок!
- Сейчас будет закон божий!
- Шумов от закона освобожден!
Стрелецкий повелительно поднял руку. Крики стихли. Ах вот что: Шумов, как старовер, на уроки закона божия не остается. Ну что ж, тогда...
- Никаноркин!
Никаноркин встал.
- Ты что сейчас делал?
- Повторял молитву. Перед уроком.
Стрелецкий стоял, зло усмехаясь. Он-то знал, какую молитву повторял Никаноркин.
Совсем недавно он отвел к инспектору Дерябина из первого класса вот за такую же самую молитву. Ничего не поделаешь, придется переждать немного: не каждый же день водить в учительскую на расправу учеников за одну и ту же провинность. Могут пойти разговоры. Дразнят-то кого? Кто козел? Виктор Аполлонович уже как бы слышал голос зловредного Резонова: дескать, конечно, есть сходство, хотя бы и отдаленное... детская наблюдательность... и так далее, намеки язвительные и утонченно вежливые.
Но вот идет на урок и отец Гавриил, полный, неторопливый, величественный.
Надзирателю придется пока что уйти.
Но он вернется!
И он вернулся - перед уроком русского языка:
- Шумов! Ты почему снова - слышишь, с н о в а! - не поклонился мне?.. Как это "когда"? Сегодня.
И тут произошло неожиданное.
Поднялся со своего места Земмель и сказал слишком отчетливо, с латышским оттенком выговаривая окончания слов:
- Он поклонился. Я шел сзади и видел.
- А тебя об этом спрашивают?
- Нет. Меня не спрашивают.
- Так зачем же ты суешься?
- Затем, чтобы сказать правду.
Стрелецкий беззвучно приблизился к Земмелю.
Тот стоял выпрямившись, выйдя - по правилам - на полшага в проход между партами. Его широко расставленные глаза смотрели перед собой даже как будто сонно.
- Ты! - повысил голос надзиратель. - Ты такой любитель правды?!
- Да. Я люблю правду.
В классе за спиной надзирателя кто-то проговорил вполголоса, медленно, восхищенно:
- Молодец, Земмель!
Стрелецкий круто повернулся на каблуках:
- Кто? Кто это сказал?!
Молчание.
Значит, война! Ему, Стрелецкому, объявили войну вот эти тараканы! Ну, он справится... Он скрутит вас, будьте спокойны, голубчики. Прежде всего надо составить списочек. И вот понемножку по этому списочку...
- Что вы сегодня такой бледный, Виктор Аполлонович?
Это вошел в класс Мухин, учитель русского языка; сейчас будет его урок.
- Нездоровится? - Мухин бережно поправил рукой свои золотые кудри вокруг лысины.
По скамьям пробежали смешки.
Стрелецкий нашел в себе мужество под эти смешки галантно раскланяться перед Павлом Павловичем и поблагодарить его за внимание.
На ходу он обернулся и кинул на приготовишек взгляд. Что это был за взгляд! Никаноркин потом утверждал, что взгляд этот был направлен на Шумова; Персиц же ясно видел: глядел надзиратель на Земмеля.
Как бы то ни было, решили: Земмелю и Шумову пока что на переменах из класса не выходить, сидеть смирно. А утром с Шумовым в училище будет ходить Никаноркин - они оба в одной стороне живут.
- Это зачем? - закричал Гриша.
Ему и обидно было и где-то глубоко в сердце будто оттаивала льдинка: по-своему ребята заботились о нем.
- Затем, чтоб ты и в самом деле кланялся. А то я тебя знаю! - сказал Никаноркин.
- Я кланяюсь.
- Зазеваться можешь. Не заметишь "голубчика", то есть "козла", я хотел сказать. Тогда - новый кондуит.
- Почему это я зазеваюсь, а ты не зазеваешься?
- Потому. Ребята, ей-богу не вру - он на облака может заглядеться. Идет по улице, задрав голову, никого не видит.
- Выдумываешь!
- Один раз булочника Фриденфруга чуть с ног не сшиб. Хорошо булочник толстый, пудов на восемь, - устоял.
- Врешь!
- Устоял, но ругался долго. По-немецки. Я только половину и понял.
- Половину все-таки понял? - засмеялся Персиц. - Ты ж немецкого языка не знаешь.
- "Швейн", говорит. Вот тебе и "не знаешь".
За шутками, за поддразниванием, подчас бесцеремонным, Гриша чувствовал поддержку товарищей. Нет, не один он на свете...
И Земмель, и Никаноркин, и Довгелло - ну все за него - горой!
Нет, не все. Вон на первой парте сидит Шебеко. Он любил хвастать: его отец - тайный советник, "ваше превосходительство". Ну, его отучили от этого! Целые две недели всем классом дразнили: расшаркиваясь, кланялись ему в пояс, величали "присохводительством", делали вид, что не решаются играть с ним - робеют.
На третью неделю Шебеко такого издевательства не вынес, взмолился: "Ну, довольно, ребята!", - чуть не заплакал. Его оставили в покое - самим надоело.
Теперь Шебеко глядит на Гришу не очень-то понятными глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72