- Кто это - Глупышкин?
- Не знаю. Наверное, клоун.
- Билеты дорогие...
Гриша говорил обо всем этом, а мысли его были далеко от кинематографа (короткое слово "кино" тогда еще не было привычным). Чудеса экрана он представлял себе очень смутно.
...Через несколько дней он опять увидел Нину Таланову - и ушел от нее на другой тротуар.
После этого она встречалась ему не раз: город-то был не так уж велик.
Взглянув друг на друга, они расходились в разные стороны с неприступными лицами.
Гриша начал ловить себя на том, что он слишком часто вспоминает лицо, окруженное золотым сиянием волос. Иногда он при этом досадовал на себя, а иногда чувствовал прилив такой беспричинной радости, что не мог удержаться - улыбался всему, что попадалось на пути.
В таком виде встретил его однажды Виктор Аполлонович и, приостановившись, спросил:
- Радуешься? Ты все радуешься! Но помни, Шумов, я ничего не забываю! Ни-че-го! Понял?
- Понял, - ответил Гриша, жалея об ушедшей радости.
И для чего живут на свете такие люди, как Стрелецкий? Без них было б куда лучше.
Пусть живут на земле такие, как Редали, как Гришин отец с матерью, как Арямов... как Нина Таланова.
Кинематограф, отделанный с той же роскошью, что и приемные самых дорогих дантистов, был наполовину пуст: цены были не всем доступны...
В маленьком фойе красовались громадные, не под стать тесному помещению, плюшевые кресла, на которые редко кто садился. На столиках лежали альбомы с видами княжества Монако и розовые печатные бумажки с ладонь величиной - там мелким шрифтом описывалось все, что сегодня будет показано в картине. Эти бумажки-либретто знамениты были ужасным своим языком и опечатками, потешавшими всех грамотных людей города. Вместо "весло" стояло: "весело", вместо "меч" - "мяч". Недоумевающий посетитель читал: "Он просил врача мячом". Продираясь сквозь дебри других опечаток, можно было догадаться, что следует читать: "Он пронзил врага мечом". Такие ошибки объяснялись типографской спешкой и упорным нежеланием хозяина тратиться на корректуру.
Как бы то ни было, зритель получал двойное удовольствие: от картины и от смешных либретто.
А без либретто разобраться в картине было невозможно: герои в них действовали беззвучно. Немота их скрадывалась аккордами рояля.
Реалисты, получившие от начальства специальное на то разрешение, пришли в "Гранд-Электро" толпой: тут были и Дерябин, и Никаноркин, и Шумов с Довгелло, и Персиц, и Земмель, и ученики из других классов...
Когда раздвинулись пыльные портьеры и мальчики вошли вслед за другими в душный, непроветренный зал, они прежде всего увидели фигуру Стрелецкого, стоявшего в ложе, обитой голубым бархатом.
- Ну вот, и здесь от него не уйдешь!
Толкаясь, они отыскали свой ряд - самый дешевый, - и вдруг оказались в темноте; загремел рояль, и на полотне молочного цвета поплыли волшебные вилы Индии: пальмы, причудливые храмы, пенистый прибой моря, белые чалмы индусов, худых и словно выточенных из темного дерева... Жалко: слишком быстро картину сменила другая.
В этой расторопно действовал противный брюнетик с усиками, с заученной, фальшивой улыбкой, со стеклышком в одном глазу. Брюнетик был как будто и смелый и умный и дела свои устраивал ловко, но все это оставалось сплошной выдумкой. Гриша брюнету не верил. Уж очень он кривлялся, показывал неестественно белые зубы, и лицо у него было франтовато-потертое. Грише картина не понравилась.
Но вот появился и Глупышкин; рядом кто-то заржал, должно быть Дерябин.
Глупышкину не везло, он все делал невпопад, на него почему-то лилась вода из пожарной кишки, он падал с водосточной трубы, на которую перед тем взбирался с целями, не совсем понятными зрителям. Глупышкина били... И все это под веселые звуки польки, которую выколачивал из рояля старый, морщинистый тапер.
Грише запомнился шум воды, которая лилась на Глупышкина. Картина была немой, а вода шумела, да так похоже, что Гриша оглядывался кругом - не пролилась ли она в зал. Как люди достигли такого искусства, было неясно. Надо будет спросить у Никаноркина, тот все знает.
Наконец утомительно однообразные несчастья Глупышкина кончились. Вспыхнул свет, тапер устало отшатнулся от рояля, потные люди, толкаясь, полезли из зала в фойе. Стрелецкий картинно выпрямился в ложе; пора было уходить.
И тут Гриша увидел Нину Таланову. Она пробиралась из первого ряда к выходу вместе с другой девочкой, и девочка эта была Наташа, сестра Никаноркина! Та самая, что когда-то мешала ему с Колей заниматься чистописанием.
- Наташка! - позвал вдруг Коля Никаноркин и метнулся от Гриши к сестре.
Через минуту они уже уходили - втроем - на улицу: Нина Таланова и Никаноркины.
А рядом с Гришей остался один Дерябин. Да, Дерябин остался и деловито бубнил что-то Грише в самое ухо.
Гриша заставил себя вслушаться: оказывается, по тому же билету можно посмотреть еще один сеанс.
- Да хоть три сеанса сиди, никто не прогонит, - гудел вполголоса Дерябин. - Билеты ж у нас есть, а мест свободных сколько хочешь. Останешься?
- Останусь, - упавшим голосом ответил Гриша и высидел еще один сеанс.
Снова он глядел, как кривлялся брюнетик со стеклышком в одном глазу (называется "монокль", объяснил Дерябин), как падал избиваемый, облитый водой Глупышкин...
Вот только Индия, далекая прекрасная Индия с печальными худыми индусами, с белой пеной морского прибоя - она вызвала в тот вечер какой-то отклик в душе Гриши: уехать бы подальше отсюда, поездить бы по свету... нет, побродить бы пешком, дойти до берега синего моря...
С Никаноркиным он на следующий день и разговаривать не захотел. Но тот, не заметив этого, сказал с оживлением, дружелюбно:
- Нинка Таланова в прогимназию готовится, ты подумай только!
- Нечего мне думать.
- Надулся?
- Нечего мне дуться.
- А мы тебя вчера целых двадцать минут ждали у входа в "Гранд-Электро". Куда, думаем, он подевался?
- Ну, и что ж, додумались?
- Додумались: ты еще на один сеанс остался. С Дерябиным вместе.
Выходит, Гриша сам и виноват был во всем. Так с ним чаще всего и бывало.
37
Зимой Петр Дерябин начал учиться на тройки (по географии - четыре). И продолжалось это не какую-нибудь неделю-две - продолжалось это всю четверть года!
Причина тут крылась не только в Гришиной помощи.
Пришло к Петру с Дона, от отца, письмо, в котором тот сообщал: кажется, удастся ему устроить сына с будущего года в кадетский корпус - на казенный счет. Но, конечно, при условии, если у того успехи будут "удовлетворительные".
И успехи у Дерябина стали удовлетворительные! Его давно прельщала форма кадетов - они штыки в лаковых ножнах носят у пояса, вот какая это форма!
Никаноркин разочаровал его: штыки носят в корпусе только с пятого класса, а до пятого Петру ползти да ползти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72